Диссертация (1145162), страница 35
Текст из файла (страница 35)
Гегель отнюдь не кривил душой, когда в своих лекциях говорил, что он лютеранин и надеется умереть им. Недаром одним из любимых словГегеля было der Versöhnung, т. е. примирение. Даже задачу философской науки онпопулярно формулирует в "Энциклопедии философских наук" как «примирениесамосознательного разума с сущим разумом, с действительностью» 89. Разумеется,философия природы и философия духа Гегеля есть шедевры гегелевской мысли, новсё же вечное в наследии Гегеля – не они, а "Наука логики" (не случайно, повторимсказанное в параграфе 1.6, только её он именует наукой, а их – лишь философией).Какие же перспективы открываются классической немецкой философиейкак непреходящей современностью лютеровской Реформации?Ближайшей перспективой является перспектива религиозная, имеющая, вотличие от научной перспективы, поскольку наукой всегда будут заниматься немногие, значение для многих.
Христианству предстоит снять свою историческуюформу и тем самым преодолеть своё лишь исторически необходимое разделение на89Гегель Г. В. Ф. Энциклопедия философских наук, § 6 // Г. В. Ф. Гегель. Энциклопедия философских наук. – Т. 1. М., 1975. С. 89.157христианскую ортодоксию, католичество и протестантизм, которое, конечно, врядли исчезнет без следа, однако перестанет так или иначе противопоставлять их другдругу. В итоге своей истории оно должно прийти к истинному началу, действительному истоку религии – к понятию абсолютной свободы духа, к конкретномутождеству субстанции и субъекта всеобщего развития. Это истинное начало толькодо времени скрыто непосредственным единством Отца, Сына и Святого духа вхристианской ортодоксии, абстрактной противоположностью бога и человека в католическом вероисповедании, и лишь внутренним или, что по сути то же самое,лишь внешним их примирением в различных ветвях протестантизма.
Теперь же –после того, как все эти исторические формы христианства выступили во времени иутвердились институционально – стало возможным раскрытие единого начала различных христианских представлений в логической форме понятия. Реализовать этувозможность без сознательного усвоения достижений классической немецкой философии нельзя.
Если урок спекулятивного мышления будет усвоен представителями русского народа, то именно русское православие выступит как первая истинная форма религии. Эта бесконечная форма снимет, т. е. спасёт и сохранит, истинное содержание не только всех исторических форм христианства, но и историческисвязанных с христианством иудаизма и ислама. Важно осознавать, что только благодаря такому снятию может быть потушен разгорающийся конфликт между исламским Востоком и иудео-христианским Западом. Однако и для самого русскогонарода обретение истинной религии выступает насущной задачей. Православиюпредстоит заново родиться в русском духе из материала заимствованной византийской религиозности, чтобы действительно стать его собственной, свободной верой– подобно тому, как немецкий народ в ходе Реформации заново создал свою веруиз материала римско-католического христианства.
Это и будет настоящее возвращение к истокам, ибо, только развивая веру своих предков, можно её сохранить,сохранив заодно с нею и единую многоконфессиональную Россию, которая былакрепка и, как показали события 1904-1922 годов, стала слаба именно своей исторической верой.158Следует признать, что к работе по раскрытию спекулятивной основы православного христианства русская мысль уже приступила.
Более других над решениемэтойзадачитрудилисьА. С. Хомяков,И. В. Киреевский,К. С. АксаковиЮ. Ф. Самарин, Б. Н. Чичерин, В. С. Соловьёв и И. А. Ильин, хотя никто из них непреодолел, несмотря на усердные занятия классической немецкой философией, религиозного способа представления. Преодоление этого предшествующего философскому понятию способа опыта духа откроет для русских мыслителей вторую,собственно научную перспективу продолжения дела Гегеля и всех его великихпредшественников – бесконечную перспективу логического познания истины кактаковой.2.3. Об истоках и итоге философствования ХХ векаВ самом начале XXI столетия на полках наших книжных магазинов появился и был быстро раскуплен изданный десятитысячным тиражом сборник"Фауст и Заратустра" 90.
Интерес отечественной публики к собранию статейнемецких авторов, на заре ХХ века размышлявших об истоках и задачах современной философии, оказался столь велик, надо полагать, не только потому, что вих число вошли знакомые ей Герман Гессе, Вильгельм Виндельбанд, МартинХайдеггер, Карл Ясперс, Эдмунд Гуссерль и Николай Гартман, но и потому, чтота современность, которую они обсуждали, в некотором смысле длится до сихпор. Однако почему часы философии стоят столько лет и что в таком случаепредставляет собой весьма напряжённое философствование ХХ века по своим истокам и итогу? Ответим на этот вопрос, отложив обоснование выставленных приответе положений до следующего параграфа.Всякое духовное явление имеет два истока.
Из них один – видимый, феноменальный, лежащий на поверхности истории мировой культуры. Об этом историческом истоке, представляющем собой комплекс особенных пространственновременных обстоятельств и условий, которые определяют явление со стороны его90См.: Фауст и Заратустра. – СПб., 2001.159эмпирической единичности, обычно только и идёт речь. О другом истоке – действительном, ноуменальном, вечном, уже не историческом, а логическом – речьзаходит лишь тогда, когда мысль углубляется в сущность явления, в его субстанциальное основание и начинает исследовать то же явление со стороны его всеобщности, первопричины.
Если, следуя этому порядку, сначала обратить внимание на исток философствования ХХ столетия, лежащий на поверхности исторического процесса мировой культуры, то им является как раз тот двойной исток, окотором держит речь Герман Гессе в бременском докладе 1909 года, давшемсборнику своё имя."Фауст" Гёте есть поэтический образ западной христианской цивилизации,которая в ходе своего исторического генезиса разрешила рассудочное противоречие наслаждения и долга, античности и средних веков, изображённое в первой,так сказать, язычески-католической части трагедии, положив тем самым началоновому времени с его протестантским культом дела.
Отсюда – отрицание Фаустом логоса как слова и утверждение им собственного определения первоначала:«В начале было дело». Действием, результатом этого дела является преобразование реальной природы в благоустроенный, хотя и не безмятежный, человеческиймир нужды и созидательного труда, апофеоз которого Фауст кончает словами,уже приведёнными в предшествующем параграфе:Когда же каждодневно, год из годаТрудясь, борясь, с опасностью шутя,Здесь будут жить муж, старец и дитя,Народ свободный на земле свободной,Тогда скажу я: О, мгновенье!Прекрасно ты, ещё повремени!Прочны следы моих земных свершенийИ не сотрутся в вечности они.Но именно о плодах опосредствованной рассудком человеческой деятельности, которые кажутся Фаусту вечными, иронически говорит затем, после смерти Фауста, которую хор встречает словами «Всё кончено», демонический двойник160главного героя трагедии, проницательный Мефистофель – олицетворение отрицательно-разумной, диалектической мощи дела:Зачем же созидать? Один ответ:Чтоб созданное всё сводить на нет.«Всё кончено».
А было ли начало?Могло ли быть? Лишь видимость мелькала.Этим словам духа отрицания вторит "Так говорил Заратустра" Ницше –замечательный образ Востока, радикально критикующего особенный западныйпринцип, который мнит себя всеобщим результатом, венцом мировой истории икультуры. Критика, вложенная Ницше в уста Заратустры, опирается на другоеособенное начало – на непосредственную чувственность и с этой точки зрениябеспощадно обличает самодовольную ограниченность человеческого рассудка. Всвоём чаянии сверхчеловека, т. е.
более высокого, чем западное, состояния духа,Ницше противопоставляет христианской культуре и цивилизации природу. Наместо сухой рациональной теории и практики Ницше ставит жизнь, которую он, вотличие от Фауста Гёте, трактует как иррациональную стихию самодовлеющей,бесцельной воли к власти.Следует заметить, что относительная правота, т. е. момент истины, есть вкаждом из этих образов – и в Фаусте, и в Заратустре. Гимн достижениям западнойцивилизации не должен заглушать её вопиющие диссонансы. Даже если согласиться с тем представлением, что западные народы продвинулись дальше другихв экономике, праве, морали и политике, то это вовсе не означает, что они достигли совершенства и дело теперь лишь в том, чтобы научить остальное человечество жить по-европейски или, хуже того, по-американски.
Поэтому Фауст и Заратустра не только противостоят друг другу, но и дополняют один другого. В философствовании ХХ столетия это проявляется в антитезе прекрасно уживающихсявместе его рационалистического и иррационалистического направлений. Они сутьпротивоположные стороны современного несчастного сознания, обременённогоещё не разрешённым противоречием чувственности и рассудочного мышления,161непосредственности и опосредствования, в силу чего оно непрерывно полемизирует с самим собой.
Яркими эпизодами этой полемики выступили, например,контроверзы неокантианства и философии жизни, марксизма и экзистенциализма,спор Льва Шестова с Эдмундом Гуссерлем и вообще противопоставление ВостокаЗападу: Иерусалима – Афинам, Константинополя – Риму, Москвы – Берлину,включая поддержанное Жаном-Полем Сартром несогласие Пекина с Москвой.Если вслед за Карлом Марксом и Фридрихом Энгельсом использовать термин,предложенный Дестютом де Траси, то можно утверждать, что ХХ век, подобноXVIII столетию, по характеру философствования был веком идеологии – векомборьбы многообразных идеологем, ибо на всём его протяжении мысль выступалапреимущественно в бессознательной и потому ещё незрелой форме, по существуне отличавшейся от опыта. В качестве идеологии философствование этого векаскользило по поверхности исторических явлений, как бы сканируя их, не углубляясь в суть дела и жизни, отчего оно и осталось лишь историческим явлением,принадлежащим только своему времени, а не вечности.За что же шла в ХХ веке стихийная идеологическая борьба этих течений?Думается, что за ответ на весьма важный вопрос: что третье, высшее должновыступить, если уже выступили две реальные формации истины – природа и дух вего истории, представляющей собою мировую культуру? Что есть результат всегоэтого естественно-исторического процесса? Снова природа как всевластие жизнинад духом, по Ницше, Бергсону и другим представителям философии жизни?Сноваэмпирическоенеопозитивистам?знание оСновасущем,искусство,каккаквиделосьпредставлялинеокантианцам исебесторонникигерменевтики и структурализма? Снова религия, как считали неотомисты ирусская религиозно-философская мысль так называемого «Серебряного века»?Снова безгосударственное состояние человечества, как казалось марксистам,вслед за Гоббсом явно преувеличивавшим историческое значение классовойборьбы? Нельзя не признать, что все эти ответы стоили друг друга, ибоотвечавшие предлагали лишь непосредственное возвращение духа к той или инойуже бывшей реальности, а не его действительное развитие во что-то более162высокое, чем он сам в своём историческом способе бытия и знания о себе.
Ноесли снять идеологические очки, через которые проблематика философствованияXX столетия выглядит как ряд неразрешимых для рассудка противоречий, илиантиномий натуры и культуры, законов и ценностей, имманентного итрансцендентного, интуиции и обычного дискурсивного мышления, частной иобщественной собственности, то окажется, что действительной проблемой,которая стояла перед философской мыслью этого века, была проблемалогического, понятого как конкретное тождество трёх моментов, названныхГегелем абстрактным или рассудочным, диалектическим или отрицательноразумнымиспекулятивнымилиположительно-разумным 91.Безэтойискажающей суть дела оптики становится ясно, что по-настоящему актуальнойзадачей современности является снятие истории мировой культуры в тотальностьлогического метода познания отношения мышления и бытия, субъекта и объекта– метода, который столь же иррационален, если считать рациональным толькорассудочно-диалектическое, фаустовски-аполлоновское мышление, сколь ирационален, если смотреть на него с точки зрения взвинченной дионисийскойчувственности Заратустры.