Диссертация (1137558), страница 21
Текст из файла (страница 21)
Проект рациональной истории у Ньютона контаминирует принципы «объективного» естественнонаучного исследования с элементами барочной теории языка и в конечном счете подчиняет их милленаристской теологии истории: математическая точность (хронология) и критика гипотетического метода подчиняются авторитету опосредующей нарративной инстанции, обладающей приоритетом перед историческим миром. Таким образом, декларации Ньютона о «простоте» и «очевидности» библейского текста предстают элементами особой перформативной стратегии – того, что М. Мамиани называл «риторикой достоверности».
Обратимся теперь к «ньютонианской» транскрипции Книги Бытия. В качестве образца «ньютонианского Шестоднева» можно рассмотреть сочинения преемника Ньютона по Лукасианской кафедре и пламенного арианина Уильяма Уистона (1667-1752). Экзегезе первой главы Книги Бытия посвящен трактат Уистона «Новая Теория Земли: от Возникновения до Конца Мира» (A New Theory of the Earth: from its Original, to the Consommation of all Things, 1696). Уистон приписывает библейскому языку те же свойства, что и Ньютон: ясность, очевидность для всякого непредвзятого читателя, естественность390. Уистон сводит воедино критерии толкования священного текста, которые он берет из разных источников: это «врожденные понятия» - популярная категория в эпистемологии рассматриваемого периода, введенная в оборот Декартом и отвергнутая Локком; божественные совершенства; «достоверное наблюдение природы» 391. Аллегореза Бернета категорически отвергается: вместо того, чтобы довольствоваться «естественным» смыслом Писания, которое, согласно старой протестантской формуле, истолковывает само себя, Бернет делает библейский текст собранием мифов на потребу черни392.
Однако полемика с Бернетом в трактате Уистона развивается по двум взаимосвязанным направлениям: критика аллегории и, вместе с тем, критика картезианской космологии393. Конкретно мишенью критики со стороны Уистона становится гипотеза Декарта о происхождении Земли как результате действия «вихрей», которой он противопоставляет теорию Ньютона о решающем значении в этом процессе комет, однако в действительности Уистон критикует сам гипотетический метод Декарта, позволяющий исследователю природы применять априорные принципы для изучения феноменов394. Уистон характеризует гипотетическую физику Картезия как литературный вымысел (fiction). О литературности научных сочинений Декарта говорили многие: например, Джон Эдвардс называл его лучшим писателем, чем сам Моисей395. Эдвард Говард утверждал, что, приняв принципы философии Декарта, мы будем вынуждены опираться на «фиктивные измышления вместо надежного опыта» (rely on fictious Inventions, instead of warrantable experience)396. Наконец, сам Декарт характеризовал свои «Начала философии» как «роман» в знаменитом письме к аббату Клоду Пико, которое Ньютон, по мнению исследователей, почти наверняка должен был читать397. В «Оптике» Ньютон иронически соглашается с самооценкой Картезия398. Уильям Уистон также жаловался на то, что в Кембридже по-прежнему продолжали преподавать «вымышленные гипотезы» (fictious hypotheses) Картезия вместо математизированной физики Ньютона399. В сочинениях самого Ньютона и Уильма Уистона картезианская модель космологии описывается в одних и тех же терминах: fictious, Romantick, hypothetical. Таким образом, в изображении Уистона космология Бернета оказывается двойной фикцией: основанной на аллегорическом толковании гипотетической конструкцией происхождения мира. Приоритет буквального толкования и принцип строгого следования intentio auctoris в исследовании священного текста ассоциируется с верностью феноменам и неприязнью к абстракциям (hypotheses non fingo) - чертами, свойственными индуктивной науке.
***
В дискуссиях о происхождении мира и в толковании Апокалипсиса мы можем наблюдать парадоксальное противостояние теории текста, предполагающей собственные концепции достоверности (romance как наиболее точная форма отображения действительности у Т. Бернета, особый «гипнотический» способ получения достоверности у Дж. Толанда), и натурфилософии, отрицающей вымысел, правдоподобие и гипотезы во имя математической рациональности, основанной на исследовании феноменов. В литературе ньютонианских комментариев к Шестодневу и историй Земли (сам Ньютон, Уильям Уистон, Дж. Кейл) первая глава Книги Бытия квалифицируется как натурфилософский трактат, написанный несобственным языком и нуждающейся в транскрипции на языке то ли пифагорейской математики, то ли экспериментального естествознания. В альтернативной традиции, представленной, прежде всего, комментаторами-деистами (Ч. Блаунт, Дж. Толанд, Ч. Бернет), рассказ Моисея рассматривается как литературный текст и определяется, в соответствии с жанровой классификацией английской литературы Просвещения, или как romance (Т. Бернет), или как novel (Дж. Толанд). Таким образом, оказывается, что в научной литературе Просвещения библейская герменевтика и литературная теория вполне могли составлять конкуренцию индуктивистской методологии естественных дисциплин. На наш взгляд, эта ситуация не является лишь следствием недостаточной зрелости нововременной науки, еще не обретшей в полной мере свою парадигматическую форму и не до конца освободившейся от инородных включений. Подвижность дисциплинарных границ делает бессмысленным привычное представление об интервенции методологии естественных наук в сферу наук гуманитарных как учредительном акте нововременной истории науки. Именно поэтому любая попытка выстроить иерархию в дисциплинарном поле раннего Нового времени обречена на провал: исходная эпистемическая установка, направляющая как естественнонаучные, так и гуманитарные (филолого-герменевтические) исследования, не принадлежит исключительно ни тем, ни другим. Энтузиазм, связанный с применением математических методов для исследования природы, с их грандиозным эвристическим потенциалом и аподиктической строгостью, сочетается здесь с обусловленной эстетическими предпочтениями и доктринальной позицией неприязнью к абстракциям, гипотетическим положениям и фикции. Центральный для индуктивистской модели науки принцип дескриптивной корректности и приоритета феноменов над обобщениями сопрягается с буквалистским прочтением библейского текста и недоверием к внешней интерпретации (эта операция в экзегетическом языке того времени обозначалась замечательным глаголом «allegorize away») в той кальвинистской версии протестантской экзегезы, которую Ньютон и его ученики восприняли от нидерландских теологов (эта ассоциация очень четко выражена у Уистона: сertain Phaenomena – genuine Sense). Принимаемым по умолчанию принципом обращения как с объектным миром, так и с текстом становится интуиция герменевтической прозрачности, включающая в себя представление о непосредственном присутствии рационального содержания в исследуемом объекте, одномерности и гомогенности предмета науки и возможности беспроблемной формализации полученного знания.
Заключение
Подведем итоги нашего исследования и кратко суммируем его основные результаты.
В соответствии с поставленными в диссертации целями и задчами нами была реконструирована эволюция эпистемологического статуса библейского текста в контексте истории философии и гуманитарных дисциплин.
В главе I проблема certitudo biblica была помещена в контекст ранненововременных дискуссий об эпистемологическом статусе гуманитарного знания. Было показано, как в результате осуществившегося в этих дискуссиях радикального смещения границ между метафизикой и историей, логикой и риторикой, истиной и мнением в протестантской герменевтике осуществляется синтез двух видов достоверности, отделенных друг от друга еще Аристотелем: аподиктической (axioma anapodeikton у кальвинистских экзегетов) и диалектической (идея «топической герменевтики» у толкователей-рамистов). Основанный на этом синтезе проект построения систематического богословия ex sola scriptura имел следствием сращение истории и логики (methodus synthetica) и подчинение исторического материала (circimstanciae) априорной логической конструкции (idea integra) у таких авторов, как М. Флаций. Благодаря этой контаминации логики, истории и догматического богословия в протестантской герменевтике был выработан один из возможных вариантов решения проблемы cognitio singularium (познания единичынх вещей) и создан прецедент невозможной в пределах аристотелевской эпистемологии scientia de singularibus.
В главе II нами были рассмотрены предпринятые в середине XVII в. попытки создания общей теории интерпретации на основе неоаристотелевской логики - проекты универсальной герменевтики (hermeneutica universalis, hermeneutica generalis) И. К. Даннхауэра и И. Клауберга. Было продемонстрировано, что общая герменевтика Даннхауэра и Клауберга имеет своей предпосылкой идею универсальной и вневременной поэтики, каковая только и делает возможной систематическую интерпретацию текста. Кроме того, на примере «картезианской герменевтики» Лодевейка Мейера были исследованы формы рецепции картезианской философии в библейской экзегетике. Специфической особенностью рациональной герменевтики Мейера, обусловившей ее внутреннюю противоречивость и критическую уязвимость, было сочетание в ней очень масштабных эпистемологических притязаний (найти в искусствие толкования герменевтический аналог cogito и ясных и отчетливых идей, уравнять в правах математику и рациональную герменевтику) и весьма архаичного риторического инструментария, привлекаемого для осуществления этих притязаний.
Неудача экстраполяции картезианского метода на библейскую герменевтику вызвала к жизни альтернативные концепции достоверности - отождествление филологической аутентичности и принципа аподиктической достоверности у протестантских богословов, первенство philologia sacra перед теологией у Ж. Каппеля. Другим решением апории рациональной герменевтики стало произведенное Спинозой разделение текста Писания на историческую и этическую части: действие, создавшее условия возможности одновременно для учреждения библейской критики, стоящей на автономных эпистемологических основаниях, и обоснования независимой от теологии рациональной метафизики.
В главе III Священная история была рассмотрена как «антимодель» формирующейся в лоне прагматический историографии и политической философии Барокко Realgeschichte, выдвигающей на первый план категорию контингентности и произвольности действия. В качествие отправного пункта была рассмотрена «универсальная история» Ж. Б. Боссюэ, аккумулировавшая в себе общие места ранненововременной библейской политики. На этом фоне была проанализирована функция Писания в политике Дж. Локка: по Локку, «содержащееся в Писании Откровение» (Traditional Revelation) выступает необходимым социально-политическим «расширением» рациональной этики, расширением, делающим возможным нравственно-политическое просвещение большинства населения.
В «новой науке» Вико Священная история мыслится как сфера непосредственного действия Провидения, однородная разуму в его «явленности» (ragione spiegata) и, тем самым, исполняющая по отношению к истории профанной функцию регулятивного принципа. Аисторическая история, оксюморон, нелепость которого вызывала такое отторжение у критиков исторического разума и адептов философской герменевтики, легла в основу «Новой науки» - текста, с обращения к которому, по крайней мере, формально, началась «историческая школа». Различие форм теофании в истории у Вико – непосредственное действие Провидения в истории избранного народа и «хитрость Абсолютного Разума» в истории народов языческих – определяет различие модальности гражданской науки: в «мире наций» динамическое отношение occasio и electio к utilità и necessità порождает бесконечное и несистематическое разнообразие реакций и сценариев политического действия.
Обращение барочных политических теоретиков (Т. Гоббса, Дж. Вико) к «абсолютным началам» социальности, выдвижение на первый план изначально теологической категории естественного состояния позволил нам рассмотреть конструиремые ими scientiae civiles как экзегетическое – или, точнее, «антиэкзегетическое» - предприятие: как оригинальное и, разумеется, гетеродоксальное прочтение «Шестоднева». Чтобы сделать этот аспект барочных политических наук более явным, нами был проанализирован знаменитый трактат Исаака Ла Пейрера «Преадамиты». Несмотря на то, что рассуждение Гоббса о естественном состоянии представляет собой мысленный эксперимент, а не экзегетическую гипотезу, как у Ла Пейрера, этот мысленный эксперимент в своей структуре сохраняет некоторые элементы той герменевтической конструкции, к которой он генетически восходит: в частности, понимание легального состояния как пространства фикции или трактовка антропологических качеств «естественного человека» имеют очевидные параллели в «Преадамитах» Ла Пейрера, т. е. в сочинении теологическом. Эмансипация рассуждения о начале – своего рода «археологии» социально-политического мира – от библейского рассказа о начале человеческой истории создает предпосылки для открытия «неосвещенной» в классической антропологии стороны человека и создает пространство для риторической науки о контингентном.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
