Диссертация (1137558), страница 17

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 17)

Вико избегает «гоббсовой ловушки», переосмысляя структуру человеческого действия; для этого он реабилитирует исключенное Гоббсом историческое измерение социальной жизни. Введение исторического измерения, открывающее взору театр исторически реальных человеческих действий, позволяет обосновать спонтанность порождения социальных институтов – права, языка, государства. Вот почему Вико называет «случай и выбор» (occasio et electio) «владыками человеческих вещей» (dominae rerum humanarum). Понимание действия у Вико роднит его с некоторыми современными социологическими теориями, например, grounded theory, которые фаворизируют категорию serendipity – ненамеренного счастливого результата действия³⁰³.

В то время как люди хотят удовлетворить свою скотскую похоть и растерять своих детей, они, наоборот, создают чистоту браков, из которых возникают Семьи; в то время как Отцы хотят пользоваться чрезмерной Отцовской Властью над Клиентами, – из этого возникают Города; в то время как Правящие сословия Благородных хотят злоупотреблять Господской Свободой по отношению к Плебеям, они попадают в рабство законов, которые создают Народную Свободу; в то время как Свободные Народы хотят освободиться от узды своих законов, они оказываются в подданстве у Монархов; в то время как Монархи хотят принизить своих подданных всеми теми пороками распущенности, которые делают их положение более прочным, – они тем самым готовят их к тому, чтобы переносить рабство Наций более Сильных; в то время как Нации хотят сами себя привести к гибели, они спасают своих потомков в том Одиночестве, откуда они снова возрождаются, как Феникс. И то, что делает все это, оказывается Умом, так как люди, поступая так, поступали разумно; это не Рок, так как у людей был выбор, это и не Случай, так как всегда, когда люди поступают именно так, возникают те же самые вещи³⁰⁴.

Коррелятивным этой модели действия аналитическим инструментом у Вико оказывается ирония – способ рефлективного рассуждения о дорефлективных практиках³⁰⁵: у Гоббса же, по саркастическому замечанию Нэнси Стрьювер, «нет в теле иронической шишки» ³⁰⁶. Так радикальным образом трансформируется сам исследовательский язык: прагматика и модальные характеристики этого языка могли бы стать предметом отдельного исследования.

Если герменевтика страстей была призвана заложить антропологические основания новой политической науки, то другая фигура, с которой мы уже встречались у Ла Пейрера, - transitus ad ingenium, переход от природного состояния к легальному, являющему собой сферу фикции, - создает условия возможности для mathesis politica как геометрической науки, предметом которой являются знаки, фикции и phantasmata. Переход от естественного состояния к гражданскому у Гоббса – это переход от природного к искусственному, переход, осуществляющийся посредством знаков (договоров), а значит, в сфере репрезентации или фикции. Искусственное тело государства надстраивается над человеческой природой, неспособной к автономному существованию. «Диалектический скачок» от естества к конструкту – конститутивная черта теоретического стиля Гоббса, определяющая собой не только его учение о государстве, но и всю философию в целом. И. Ш. Зарка охарактеризовал гоббсову модель науки как «метафизику разделения», основанную на допредикативном разделении представления (representatio) и вещи (res)³⁰⁷. Напомним, что Гоббс отождествляет метафизику с онтологией, исключая из нее всякий элемент сверхчувственного: он даже ссылается здесь на результаты филологических изысканий Франческо Патрици, доказавшего, что само название «Метафизика» не аутентичное, его дал соответствующему сочинению Аристотеля Андроник Родосский³⁰⁸. Метафизика для Гоббса есть physica generalis: это наука о сущем поскольку оно сущее, но есть только телесное сущее – однако, в то же время, это наука о phantasmata, а не о вещах самих по себе, независимо от нашего восприятия³⁰⁹. Именно этим можно объяснить знаменитый мысленный эксперимент, которым открывается трактат «О теле»: там Гоббс говорит, что лучшее начало естественной философии – мысленное «уничтожение мира» (annihilatio mundi). Этот мысленный эксперимент имеет целью показать, что даже в отсутствие каких-либо объективных коррелятов наших представлений наука все равно может иметь место.

Идею mathesis – геометрической науки – Вико критиковал начиная еще с ранних его сочинений. В знаменитом первом разделе трактата «О наидревнейшей мудрости италийцев, почерпнутой из оснований латинского языка» (1710 г., раздел называется «Об истинном и созданном») Вико пишет:

Этот порок (ограниченность ума – П. С.) он (т. е. человек) обращает себе на пользу и посредством так называемой абстракции воображает (confingit) себе две вещи: точку, которую можно нарисовать, и единицу, которую можно умножать. Однако и то, и другое суть фикции (fictum): ведь если ты нарисуешь точку, то это уже будет не точка; если ты умножишь единицу, это уже не будет единица. Более того: человек считает себя вправе (pro suo jure sumpsit), отправляясь от них (т. е. точки и линии), идти в бесконечность, то есть проводить линию в бесконечность, а единицу умножать бесконечное количество раз. Так он создает для себя мир форм и чисел, который собой объемлет целую вселенную, и, рисуя, укорачивая или соединяя линии, а также складывая, вычитая и подсчитывая числа, создает бесчисленные творения, ибо познает внутри самого себя бесчисленные истины. … Так как физик не может дать истинное определение вещам и не может в подлинном смысле слова их создавать, то есть наделять каждую вещь свойственной ей природой, - ведь это подобает (fas) Богу, человеку же не подобает (nefas), - то он дает определения именам и подобно Богу (ad Dei instar) создает словно бы из ничего, без всякой опоры в вещах, точку, линию, поверхность. Так, под именем (nomine) точки он понимает то, что не имеет частей; под названием (apellatione) линии – выведенное из точки или же длину, лишенную ширины и глубины; под наименованием (acceptione) поверхности – соединение двух разных линий в одной точке или же ширину, соединенную с длиной, но не имеющую глубины.³¹⁰

В этом отрывке обращает на себя внимание обилие школьной семантической терминологии – nomen, apellatio, acceptio. Действия математика суть семантические операции. Итак, геометр выступает в качестве инстанции произвольной импозиции, «автора языка» в схоластической терминологии: он по подобию Бога (ad Dei instar) создает фантастический мир понятий, которые наделяет произвольными значениями. Исследователями давно уже было отмечено, что принцип verum-factum³¹¹ у Вико двойственен: в мире геометрии и в мире наций его статус различен. Математика по Вико – отчуждение разума от породившего его социального субстрата. Непонимание этого привело к неверной интерпретации Вико в «Истине и методе» Г.-Г. Гадамера: парадоксальным образом Гадамер упрекает Вико именно в том, в чем тот упрекает Гоббса и других «философов-монахов» - в «приватизации разума» ³¹². Чтобы яснее понять это отличие, методически полезно обратиться к случаю радикально «солипсистского» использования принципа verum-factum у современника Вико – Джона Толанда. Провозгласив себя сторонником ньютоновского принципа «гипотез не измышляю», Толанд³¹³ наделяет статусом догматически, т. е. не гипотетически, достоверных только положения, произведенные «чистым и оригинальным разумом» (Pure and original Reason). Истина – это итог сугубо индивидуального акта, поэтому пользование разумом не объединяет, а разделяет людей. Индивидуальное пользование разумом становится основанием эстетической программы, ставящей во главу угла категорию оригинальности. Мы видим, как фикция, о которой Вико говорит применительно к геометрии и сугубо в эпистемологическом смысле, у Толанда превращается в эстетическую категорию, т. е. в фикцию в исконном и изначальном смысле этого слова.

Ущербность картезианского разума в его практическом (социально-политическом) аспекте связана, согласно Вико, с особого рода пороком, свойственным философам – тщеславием ученых (boria dei dotti). «Тщеславие ученых» заставляет их мерить человека своей меркой, пересоздавая социально-исторический мир по собственному образу и подобию. Между тем, познание исторического мира – главная цель «Новой науки» - предполагает проникновение в «темные и грубые» начала человеческой истории, непосредственно недоступные рациональному анализу. Вико пишет, что для проникновения в начала социальности философу необходимо «облачиться в природу диких людей» (revetir la natura dei bestioni). Для предотвращения «варварства рефлексии», для того, чтобы избежать асоциальной философии стоиков и эпикурейцев, необходимо совершить очень серьезное, почти невозможное усилие (meditando con i principi di questa Scienza, dobbiamo vestire per aliquanto, non senza una violentissima forza, una si fatta natura). Таким образом, исторический генезис разума и его логогенез совпадают: разум исторически рождается как усилие и раскрывается (ragione spiegata) как усилие (conato). Гоббс и другие «философы-монахи», не желающие совершить это усилие и предпочитающие «жить в государстве Платона, а не пресмыкаться в грязи города Ромула» (rovesciarsi nella feccia di Romolo), предают дело философии, которая, по словам Вико, не должна покидать человеческий род на произвол судьбы, но принимать людей такими, каковы они суть.

Если мы теперь обратимся к хрестоматийно известным страницам «Левиафана», определяющим разум как счет, ratio как ratiocinatio, а научный метод как вычислительную технику, мы увидим, что Гоббс вводит своего читателя в тот самый мир, который Вико определил как фантастический и солипсистский: в «мир людей, состоящий из линий, чисел и алгебраических сущностей» (nel mondo degli huomini, il qual fossesi composto di linee, di numeri e di spezie algebraiche)³¹⁴. Напомним, что одна из причин перманентной войны для Гоббса – ситуация, когда «каждый руководствуется своим собственным разумом» (everyone is governed by his own reason). Это заявление не так просто, как может показаться на первый взгляд. Особый интерес оно приобретает, будучи помещено в контекст эйренических проектов несколько более позднего периода – 1660-х – 1680-х гг., когда целый ряд авторов: Ламберт ван Вельтхейзен, Лодевейк Мейер, Джон Локк – именно в пользовании разумом стали усматривать залог мира и социальной стабильности. Аргумент сторонников этой позиции заключался в том, что разум един и одинаков у всех представителей человеческого рода и, следовательно, побуждает его носителей стремиться к одним и тем же целям. Однако для Гоббса разум – лишь инструмент достижения целей, состоящий на службе у постоянно действующей power; поэтому неконтролируемое пользование разумом не создает единства, а, напротив, ведет к хаосу. Именно поэтому хаотическое множество частных разумов должно уступить место единому публичному разуму: «Private Reason must submit to the Publique, that is to say, to God’s Lieutenant». Единый публичный разум может быть определен многими способами, но для нас сейчас важна перспектива, заданная Вико: это – картезианский разум, законодательствующий в сфере политического, созидающий мир политического так же, как разум геометра созидает мир линий, точек и других математических сущностей. В этом смысле особенно показательна 26 глава «Левиафана» «О гражданских законах», в которой ставится вопрос о том, чьему разуму должны соответствовать законы. Мы позволим себе процитировать это место целиком:

Вопрос только в том, чьему разуму должен соответствовать закон. Этим разумом не может быть разум любого человека (any private reason), ибо тогда законы так же часто противоречили бы друг другу, как и различные схоластические учения; этим разумом не может также быть (как думает Эд. Кок) искусственное совершенство разума, достигнутое долгим изучением, наблюдением и опытом. Ибо бывает так, что долгое изучение умножает и утверждает ошибочные мнения, а где люди строят на неправильных основаниях, там, чем больше они построят, тем сильнее развал, мнения (reasons) же и решения тех, кто изучает и наблюдает в течение одинакового времени и с одинаковым прилежанием, бывают и должны остаться противоречивыми. Поэтому закон устанавливается не juris prudentia, или мудростью подчиненных судей, а разумом и приказанием нашего искусственного человека – государства (the reason of our artificial man the Commonwealth). И так как государство является в лице своего представителя единым лицом, то нелегко могут возникнуть противоречия в законах, а если таковые возникают, то тот же разум способен путем толкования и изменения устранить их.

Публичный разум в практической сфере достигает того же, что и демонстративное познание в сфере теоретической: создает свои собственные принципы и сообщает их в ясных и недвусмысленных знаках.

Демонстративное познание a priori для нас возможно поэтому лишь относительно тех вещей, возникновение которых зависит от воли самого человека … Метод доказательства a priori можно при­менить в политике и в этике, т. е. в науках о справед­ливости (justum, aequum) и несправедливости (injustum, iniquum), ибо мы сами создаем принципы, служащие нам масштабом для познания³¹⁵ сущности того и другого, или, иначе говоря, причины справедливости, т. е. законы и соглашения. В самом деле, ведь до появления прочных³¹⁶ соглашений и законов люди, подобно животным, не знали ни справедливости, ни несправедливости и не имели понятия ни о добре, ни о зле³¹⁷.

Картезианский аспект гоббсовой политической программы можно понять, приняв за основу суждения самих последователей Декарта относительно того, как после произведенного им «поворота» должны быть реформированы отдельные дисциплины. Выше мы уже приводиои знаменитую метафору П. Николя, метафору «неподвижную точку» (point fixe)³¹⁸ - точку, из которой содержание каждой дисциплины следует заново «пересоздать» с чистого листа. Для картезианской науки об обществе этим point fixe становится солипстистский разум, с успехом «приручающий контингентность» (taming contingency), вынося за скобки историческое измерение человеческого состояния. Результатом оказывается децизионизм и невозможность коммуникации между сувереном и управляемыми. Альтернативная модель гражданской науки предлагается в «Новой науке», которую Фридрих Мейнеке определил как «органон исторического мышления» ³¹⁹, - именно такой ее статус позволяет возвратить в рассуждение об обществе и естественную социальность, и коммуникацию, и историю. Два этих способа «приручения контингентности» до сих пор так или иначе присутствуют в науках об обществе – в частности, в неявном виде оппозиция Гоббс – Вико лежит в основании конкурирующих направлений социологического теоретизирования середины XX в.: если структурно-функциональная социология Толкотта Парсонса была, по сути, попыткой разрешения «гоббсовой проблемы» ³²⁰, то не случайно, быть может, некоторые исторические социологи – критики Парсонса апеллировали именно к Вико как одному из важнейших своих предшественников³²¹.

***

В настоящем разделе мы попытались представить две «новые политические науки» Просвещения – «гражданскую науку» Гоббса и «новую науку» Вико – на фоне современного им радикального герменевтического проекта: «гипотезы о преадамитах» Исаака Ла Пейрера. Предварительные результаты могут быть суммированы следующим образом. Гоббс разделяет с гетеродоксальной экзегезой Ла Пейрера ряд аргументов, имеющих конститутивное значение для его науки, - прежде всего, гипотезу естественного состояния как состояния изначального, представление об исходной испорченности человеческой природы, а также положение о сфере легального (и политического, тем самым) как сфере фикции. Если принятие первого положения позволяет ему разработать (наиболее полно – в шестой главе «Левиафана») герменевтику человеческих страстей, то принятие второго открывает возможности для политического моделирования. Вико, разделяя с Гоббсом и Ла Пейрером их исходные антропологические установки (представление об испорченности человеческой природы, о стремлении к самосохранению как базовом инстинкте), отказывается от аисторического способа рассуждения о началах социальности, с одной стороны, и от «картезианской» политической программы Гоббса, с другой, в пользу ars diagnostica, представляющего собой практический итог (prattica) его «новой науки».

Характеристики

Список файлов диссертации