Диссертация (1137558), страница 20
Текст из файла (страница 20)
Аналогия между научной теорией и romance могла бы показаться простой метафорой, а элементы литературного стиля в трактате Бернета – всего лишь риторическим приемом, если бы мы не находили в ряде современных этому трактату сочинений развитые теоретико-литературные концепции, объясняющие, с одной стороны, устройство библейского текста, а с другой – принципы научной достоверности. Одна из таких концепций была сформулирована Джоном Толандом (1670-1722).
Хотя Толанд и не оставил толкований на Шестоднев, принципы его экзегезы все же стоит вкратце изложить здесь, т. к. они представляют собой своего рода инверсию «объективистской» герменевтики Ньютона и ньютонианцев (и это при том, что Толанд был горячим поклонником идей Ньютона). Даже на фоне экзотических герменевтических построений современников Толанда его экзегеза Писания кажется сотканной из парадоксов. Сумма его герменевтики содержится в программном трактате «Христианство без тайн» (Christianity not mysterious, 1694-95). В этом трактате Толанд, казалось бы, недвусмысленно утверждает, что в библейском тексте не содержится никаких смыслов, которые нельзя было бы постигнуть посредством рациональной интерпретации372. С не меньшим рвением, чем Ньютон или Уистон, Толанд обрушивается на аллегорические толкования Писания, считая, что они лишь затрудняют понимание библейского текста373. Однако «рациональность» Толанда существенно отличается от «ясности» и «достоверности» Ньютона. В эпистемологии Толанда разум характеризуется как инструментальная дискурсивная способность, функция которой состоит в построении умозаключений. В этом смысле разум (reason) и самоочевидность (self-evidence), т. е. непосредственная данность некоторого содержания мышлению, оказываются не тождественны – более того, самоочевидность находится на стороне вероятного. Что же касается достоверности, которая является одной из базовых эпистемологических категорий в герменевтике Ньютона, то, согласно Толанду, абсолютную достоверность следует искать… в мире сновидений: так как сновидения производятся нашим разумом, в них нет ничего вероятного, все аподиктически достоверно. Этот своего рода «идеализм варваров» отсылает полемически к знаменитому рассуждению о сне из «Первого размышления» Декарта и пролептически, может быть,– к «willing suspension of disbelief» Кольриджа.
Эстетическая природа «рациональности» Толанда обнаруживает себя также в том, что в его герменевтике важную роль играет категория оригинальности. Толанд полагал, что подлинный автор – в том числе и автор библейского текста – должен каждый день изобретать новые понятия, гипотезы и сюжеты374. Эпистемологической предпосылкой разработанной Толандом теории авторства был тезис о принципиальном плюрализме рациональных интерпретаций, согласно которому всякое рациональное суждение должно быть индивидуальным и единичным. Именно поэтому становится возможным рефлексивное отношение к собственной экзегетической практике: примером такого критического самоосмысления в творчестве Толанда является «Апология м-ра Толанда в письме к самому себе» (A Defence of Mr Toland in a Letter to Himself, 1697) – ретроспективное обращение к «Христианству без тайн», неожиданно принимающее вид автобиографии. Эта концепция авторства позволяет Толанду экспериментировать с разными режимами достоверности: к примеру, опубликовать анонимно памфлет, в котором будут содержаться характеристики библейского языка, прямо противоположные тем, которые мы находим в «Христианстве без тайн» 375. Анонимность в данном случае – не просто способ защиты, но и парадоксальная стратегия дистанцирования от собственной авторской субъективности.
Итак, мы видим, что в трактате Бернета непрерывный континуум образуют литературная теория, аллегорическая экзегеза и картезианская космология; в сочинениях Толанда в неразрывном единстве выступает «рационалистическая» герменевтика и специфическая теория авторства. В этом контексте нам следует рассмотреть и физико-герменевтическую конструкцию Ньютона, воплощенную как в его собственных сочинениях, так и в трактате автора самой известной ньютонианской космологии, Уильяма Уистона. Ньютон в целом скептически относился к поэзии, в основе которой лежит иносказание: она представлялась ему несостоятельным способом репрезентации реальных событий. Так, в своей «Хронологии древних царств» он пишет, что подлинная историография могла появиться лишь тогда, когда во времена Кира историки начинают писать прозой376. Дабы экстрагировать из библейского текста рациональное содержание, он переводит тексты Писания с мифопоэтического языка на язык исторической прозы, прибегая к эвгемерической интерпретации мифов, а также обращаясь к «теории аккомодации» 377.
Буквалистская экзегеза Писания становится для Ньютона основанием милленаристской конструкции истории. Формально исторические сочинения Ньютона можно разделить на две группы: труды по хронологии («Хронология древних царств») и причудливые трактаты, принадлежащие к жанру профетической историософии («Комментарии на пророков», «Трактат об Апокалипсисе», «Введение, Содержащее общее толкования Апокасипсиса»). Жанр «профетической истории» в конце XVII в. был чрезвычайно популярен: среди наиболее известных его представителей - Дэвид Хартли, Э. Стиллингфлит, наконец, Дж. Мед, автор трактата «Ключ к Откровению» (Clavis Apocalyptica, 1632), который послужил образцом для Ньютона-историка. Устройство «профетической истории» Ньютона отражено в композиции «Трактата об Апокалипсисе». Прежде всего, Ньютон формулирует универсальный принцип, которому подчиняется иносказательный язык пророческих книг: образы, почерпнутые из природного мира, являются символами явлений политического мира378. Сначала значения основных образов, встречающихся в библейском тексте, фиксируются лишь в наиболее общем виде: к примеру, Зверь в пророческом языке всегда (или чаще всего) означает земное Царство, Дева – Церковь и т. д. На следующем шаге значение рассматриваемого образа уточняется и приобретает достаточно точную историческую локализацию. Так, апокалипсический Орел, означающий «царство Зверя», отождествляется с Римской империей, что позволяет истолковать упоминание о двух крыльях Орла как указание на конкретное историческое событие – разделение Римской империи на Западную и Восточную после смерти Феодосия в 395 г379. Композиция Книги Апокалипсиса, согласно Ньютону, содержит в себе единственную верную периодизацию истории человечества380. Историософия Ньютона центрирована на IV столетии – большая часть апокалипсических видений, содержащихся в Откровении Иоанна, относятся именно к этому времени. Еще одним судьбоносным моментом наряду с принятием Никео-Константинопольского символа и торжеством ортодоксального христианства над арианством оказывается акт создания Папского государства, последовавший за походом Пипина Короткого против лангобардов. Эти драматические события описываются в первой и второй частях «комментариев на пророков»: с этого момента, утверждает Ньютон, власть над западным миром перешла от Дракона к Зверю, а Дракон стал лишь одним из рогов Зверя381.
Главный принцип, гарантирующий возможность рациональной интерпретации Писания – простота и недвусмысленность священного текста. Эта характеристика библейского повествования обосновывается универсальной значимостью содержания Откровения: если бы текст был темным, Церковь (разумеется, подлинная Церковь, сохранившая в неприкосновенности христианское учение, а не собрание отступников, последовавших за тринитарной ересью Афанасия) не смогла бы обратить его к своей пользе. Полисемия текста представляется Ньютону чем-то в высшей степени искусственным и излишним: множественность равноценных смыслов может быть разве что плодом механической комбинаторной деятельности какого-то странного механизма, но не воли Божественного Автора Писания382.
Однако следует сразу заметить, что, говоря о ясности и простоте священного текста, Ньютон характеризует этот текст лишь как он есть «в себе», независимо от читательского восприятия. В отличие от истин геометрии, которые производятся самим человеческим умом, истины Писания не могут быть наглядно продемонстрированы и аподиктически доказаны. Отсюда противоречия в характеристике библейского языка у Ньютона: то он описывает его как «недвусмысленный», «простой», «ясный» и т.д., а то говорит о том, что пролептический смысл Откровения содержится в тексте «под покровом мистических значений слов» (tecte & sub verborum mysticis significationibus). «Темнота» библейского текста имеет богословское обоснование: те читатели Писания, которые предназначены к вечной смерти, не могут узреть имманентной ясности библейских речений и должны оставаться во тьме, чтобы свершилась божественная справедливость. Главной субъективной причиной неверной интерпретации являются «частное воображение» и предрассудки толкователя. Любопытно, что рассуждения о предрассудках как главном препятствии к правильному толкованию мы находим изначально прежде всего у картезианских экзегетов, таких, как Лодевейк Мейер, у которого процедура освобождения от предрассудков выступает необходимой предпосылкой спекулятивного толкования Писания. Однако у Ньютона смысл борьбы с предрассудками совершенно иной, чем у картезианцев: «предрассудок» рассматривается им как продукт деятельности индивидуальной фантазии, которую он противопоставляет универсальной способности воображения. По меткому замечанию М. Голдиша, Ньютон был убежден в существовании единого символического языка средиземноморских народов, обладающих универсальным символическим воображаемым383. Средством против «текучести смысла», порождаемого работой частного воображения, «luxuriant ungovernable fansy which borders on enthusiasm», становится эмблема, фиксирующая соотношение знака и смысла в конкретном визуальном образе. Возможно, именно этим объясняется интерес Ньютона к барочной иероглифике и символологии: известно, что в его библиотеке хранились книги Пиерио Валериано, Эммануэле Тезауро и «О Символической Мудрости Египтян» Николя Коссэна. Таким образом, понятие «предрассудка» у Ньютона не имеет ничего общего с подобным понятием у Картезия. Деструктивная деятельность индивидуального воображения в деле толкования Писания уподобляется производству гипотез в естественных науках384. Плодом фантазийной интерпретации священного текста становится Аллегория – для Ньютона, синоним произвольного и, чаще всего, еретического толкования385. Так, аллегорическое толкование восьмого стиха пятой главы Евангелия от Иоанна стало мощным аргументом в устах тринитаристов, а аллегорическое понимание «ключей св. Петра» как права «вязать и разрешать» (а не как право на господство над определенной территорией) стало основанием претензий папской власти на универсальную светскую власть386.
Исследователи научного наследия Ньютона согласно указывают на то, что во всех областях знания, к которым он так или иначе был причастен, от математики до историографии, действует один и тот же регулятивный принцип, который самим Ньютоном описывается посредством категории «simplicity». Так, в физике отклонение от равномерного («простого») инерционного движения рассматриваются как следствие внешнего импульса387. Исторические потрясения и различные виды неравномерных движений в физическом мире в одинаковой мере доказывают необходимость постоянного вмешательства Бога в земные дела. История является такой же ареной манифестации Божественного всемогущества (dominium), как и Природа. Природный мир так же, как и мир исторический не мог бы функционировать автономно, как полагали современные Ньютону авторы-деисты: так, агентами Божественного вмешательства, гарантирующими безопасное существование Солнечной системы, являются, согласно Ньютону, кометы. Человеческая история мыслится Ньютоном как циклический процесс отпадения от установленной Провидением от Сотворения мира простейшей религии и возвращения в ее лоно. Простая и рациональная вера, влагаемая Господом в сердца пророков, постепенно приходит в упадок, и тогда новое вмешательство Провидения в естественный ход вещей восстанавливает правильный образ мыслей.
История человечества у Ньютона делится на два периода: «профетическая история», содержащаяся в Апокалипсисе, и древняя история от Сотворения мира до разрушения Иерусалимского Храма римлянами. Если история второго периода может быть сконструирована посредством рациональной экзегезы Откровения, то для реконструкции более ранних этапов на место герменевтики становится хронология. Хронология выступает здесь инструментом, позволяющим синхронизировать и привести в гармонию священную историю, изложенную в Ветхом Завете, и профанную – языческих авторов. Здесь Ньютон очевидным образом противопоставляет себя такой авторитетной фигуре, превратившей хронологию из вспомогательной калькуляционной техники в самостоятельную дисциплину, как Скалигер. Скалигер, критикуя благочестивые синхронизации, основанные на априорном признании большей точности библейского текста в сравнении с языческими историями, сформулировал свое исследовательское кредо в словах: «Не бывает мирской истины» (Nulla veritas profana est). Все источники равны перед беспристрастным взглядом историка; единственным свойством текста, наделяющим его привилегированным статусом в сравнении с прочими, является его близость к описываемым событиям (приоритет первоисточника). В противоположность этой источниковедческой беспристрастности Ньютон открыто объявляет своей целью адаптацию светской истории к истории священной: именно этой цели служит у него хронология. Образцом388 для периодизации универсальной истории становится хронологическая схема, предложенная архиепископом Джеймсом Ассхером: во «Всемирных анналах» 389 он датировал Сотворение Мира 4004 г. до Р. Х., Потоп – 2347 г., восшествие на царство Саула 1095 г., наконец, строительство Храма Соломонова 1012 г.
Проекты создания рациональной истории человечества посредством «философского» толкования библейского текста в современную Ньютону эпоху были весьма многочисленны и разнообразны. Примечательный пример – упомянутая выше «Священная теория Земли» Бернета. Центральными событиями в истории человечества по Бернету оказываются Всемирный Потоп и Конец Света. Однако средствами реконструкции рациональной естественной истории человечества для Бернета выступают, гипотетическая физика Картезия и специфическая литературная теория. Толанд в «Христианстве без тайн» также предлагает рационализировать и сделать простой (easy) Священную историю, но совершенно иначе, чем Ньютон. Он предлагает видеть в Апокалипсисе ординарный исторический источник, содержащий информацию о прошлых событиях (past matter of fact), Ньютон же видит в нем источник самой исторической реальности. Историческая действительность не является для Ньютона автономной, она производится посредством экзегетической операции из библейского текста. Исторический мир вторичен по отношению к инстанции текста, в соотнесении с которым этот мир только и может обрести свой подлинный смысл. Именно поэтому историческое изыскание должно начинаться с толкования Писания - «конструкции Апокалипсиса», которая затем становится принципом структурирования исторической действительности. Очевидно, что историческая достоверность здесь является производной от герменевтической прозрачности. Принцип «простоты», «достоверности» и «объективности» в милленаристской историографии, одним из наиболее оригинальных представителей которой был Ньютон, формулируется изначально как принцип герменевтический. Эпистемологический принцип «объективности» оказывается у Ньютона заключен в герменевтическую конструкцию, опирающуюся на богословское представление об историческом процессе как исполнении библейских пророчеств.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
