Диссертация (1137558), страница 18
Текст из файла (страница 18)
Глава 4. Certainty в экзегезе Исаака Ньютона и его круга
Известный американский историк библейской герменевтики Ричард Генри Попкин в одной из своих работ об Исааке Ньютоне задается вопросом, столь же провокативным, сколь и риторическим: почему все-таки Ньютон, этот блестящий богослов, вообще решил посвятить себя еще и естественным наукам? Нарочитая парадоксальность Попкина должна, разумеется, восприниматься cum grano salis, однако она и в самом деле очень точно отражает естественную для ученого времен Ньютона интерференцию научных задач и интересов. В научной литературе Просвещения дисциплины и проблемные поля, которые для нововременного научного мышления представляются радикально несоизмеримыми и лежащими в разных плоскостях, образуют непрерывный континуум. В настоящем исследовании мы рассмотрим на материале экзегетических сочинений Исаака Ньютона, его учеников и оппонентов констелляцию трех эпистемологических принципов, синтез которых формирует облик науки Просвещения: герменевтической прозрачности текста в экзегетике, достоверности more geometrico в естественных науках и реалистического мимесиса в литературной критике. Кроме того, предметом исследования станет эпистемологический проект, альтернативный этой «объективистской» парадигме, - проект, сопрягающий аллегорическое толкование в библеистике, гипотетический метод в физике и примат литературности над референциальностью – в литературной теории. Подобное исследование призвано стать пролегоменами к генеалогии объектной реальности, - онтологического a priori новоевропейской картины мира, рождающегося из лона языкового и методологического синкретизма раннего Нового времени. Принцип объективности – эпистемологического коррелята объектной реальности – в позитивистской науке XIX – начала XX вв. в последние годы исследуется очень активно: достаточно упомянуть вышедшую в 2007 г. монографию Л. Дастон и П. Галисона322. Однако задача реконструкции доклассического этапа истории объективности по сей день остается реализованной лишь in nuce: настоящее исследование имеет целью рассмотреть предпосылки и контекст становления «объективистской» парадигмы на материале «трактатов о теории Земли» Исаака Ньютона, его последователей и оппонентов.
Метафора «двуликого Януса», стяжавшая популярность в исследовательской литературе благодаря хрестоматийно известной книге Бетти Доббс323, как нельзя лучше передает впечатление амбивалентности, которое испытывает историк науки, соприкасаясь с конструируемой Ньютоном синкретической моделью научного знания. Впрочем, это ощущение парадоксальности испытывали уже многие современники, для которых синтез Ньютона казался непозволительно архаичным: так возникла идея о загадочной метаморфозе, заставившей великого математика обратиться к богословским спекуляциям. Объяснения этой метаморфозе давались самые разные: так, Вольтер полагал, что богословские увлечения отца математической механики были связаны с тем, что он отравился ртутью, проводя алхимические эксперименты. Другие склонны были думать, что всему виной несчастный случай, способствовавший преждевременному погружению Ньютона в старческий маразм: говорили, что он сильно ударился головой, споткнувшись о собственного кота324. Однако в историко-научной литературе новейшего времени это биографическое объяснение видимой противоречивости научных интересов Ньютона было отклонено: в действительности Ньютон занимался богословскими проблемами отнюдь не только на склоне лет, а на протяжении всей жизни.
Просвещенческий рефлекс игнорирования «оборотной» стороны Ньютонова гения нашел отражение и в издательской судьбе его богословского наследия. Епископ Рочестерский Семьюэл Горсли (1733-1806), составивший полное собрание сочинений Ньютона в пяти томах ин-кварто (Isaaci Newtoni Opera quae extant Omnia) спустя несколько десятилетий после его смерти (в 1779—85 гг.), исключил из него все теологические сочинения. И даже двести лет спустя, в сороковые годы XX столетия такой всемирный центр истории науки, как Принстонский Institute for Advanced Studies, отказался даже по протекции Альберта Эйнштейна принять архив богословских сочинений Ньютона, мотивируя это тем, что рукописи не имеют научной ценности325. Издательская одиссея богословско-экзегетического архива Ньютона еще и поныне далека от завершения. Процесс реабилитации и реинтеграции в проблемное поле истории науки ньютоновой теологии начался лишь в 1980-гг. после выхода в свет биографического исследования У. Вестфалла, вскоре приобретшего статус классического326. Оригинальность подходов Вестфалла была связана, помимо прочего, с тем, что в своей работе он использовал микрофильмы богословских рукописей Ньютона из Иерусалимского архива Иегуды (тех самых, которые некогда отверг Принстон). Впрочем, Вестфалл в значительной степени оставался еще в плену позитивистской парадигмы, четко разделявшей «двух Ньютонов»: великого математика, первооткрывателя закона всемирного тяготения, и арианского богослова, чьи труды были, в общем, вполне заслуженно забыты современниками и потомками. Однако уже в самом скором времени усилиями целой плеяды историков науки – Р. Попкина, Дж. Форса, С. Мандельброта, Б. Доббс в поздний период ее научного творчества, С. Д. Снобелена – разные грани ньютонианского синтеза, в котором соседствуют герметическая алхимия и физика, историография и нумерология, сделались вполне легитимным предметом исследования в историко-научной литературе327.
Одна из очевидных точек пересечения «гуманитарных» и естественнонаучных штудий Ньютона – разработанная им и его учениками теория происхождения Земли. В раннее Новое время необходимым элементом научной космогонии являлась экзегеза Книги Бытия (скандальным исключением была космогония Декарта): естественнонаучная аргументация и библейская герменевтика сосуществовали в трактатах о происхождении Земли на равных правах. Примечательно то, что экзегетический инструментарий, которым оперирует Ньютон, и некоторые базовые понятия его натурфилософского языка обнаруживают удивительную близость. Речь идет прежде всего о таких основополагающих эпистемологических категориях, как natural, simplicity, obvious, certain, plain. Апелляция к «непосредственной очевидности» и «простоте» как базовым принципам исследования природы лежит в основе парадигматического для естественнонаучного мышления Нового времени представления о научном исследовании как тавтологии действительности328. Эти же категории используются Ньютоном и при толковании Священного Писания: в этом контексте они выражают одномерность и герменевтическую прозрачность библейского текста. Подвижность границ между толкованием текста и исследованием природы находит отражение не только в общности терминологического аппарата, но и в аналогии методов: так, в «Scholium generale» - введении к «Математическим началам натуральной философии», - индуктивный метод характеризуется как пропедевтика аллегорического истолкования природы, а натурфилософия в целом – как пропедевтика богословия329.
Целью сравнительного исследования герменевтики и натурфилософии Ньютона не может быть, однако, лишь восстановление доброго имени эпонима нововременной механики. Подобное исследование призвано способствовать уточнению наших представлений о демаркации и иерархии дисциплин в эпоху Научной революции и, быть может, частичному пересмотру одного из постулатов классической истории науки, согласно которому именно в этот период закладываются основания доминирования естественнонаучного метода в нововременном научном мышлении. Одним из основоположников классического видения истоков нововременной научной картины мира был Вильгельм Дильтей, составивший очерк «естественной системы наук о духе в XVII в.» 330. Для целей нашего исследования работа Дильтея важна тем, что она впервые представляет трансформацию естественных наук и библейской герменевтики как два аспекта единого процесса - движения европейского мышления от средневековой метафизической установки к объективистской и натуралистической. В то же время история взаимоотношения гуманитарных наук с естественными характеризуется у Дильтея, на наш взгляд, односторонне – как процесс «трансфера» в сферу наук о духе принципов, созданных в науках о природе331. Однако в действительности дисциплинарный синкретизм эпохи Научной революции в определенном отношении представляет собой инверсию научного мышления XIX в., когда естественные науки устанавливают монополию на точность и достоверность и становятся источником и мерилом научности для гуманитарных дисциплин332. Влияние естественнонаучного идеала точного метода и математической достоверности на гуманитарные науки раннего Нового времени несомненно, однако оно не было ни абсолютным, ни односторонним. Об этом свидетельствует ряд фактов истории науки: так, согласно некоторым исследователям, развитие оптических теорий в XVI-XVII вв. и даже усовершенствование телескопов было в значительной мере стимулировано попытками объяснить ошибки в Шестодневе333 аберрациями человеческого зрения (различные оптические объяснения астрономическим неточностям в рассказе Моисея предлагал, к примеру, Иоганн Кеплер)334. Хотя уже многие современники Ньютона высказывались в пользу последовательной демаркации естественнонаучной и гуманитарной методологии, - достаточно вспомнить декларативный отказ П. Бойля объединять в рамках космогонической теории физику и филологию335, – все же интерференция категорий и методов, применяемых для исследования природного универсума и для анализа текста, может рассматриваться как конститутивная черта ранненововременного мышления.
В историко-научной концепции Мишеля Фуко гомология способов исследования текста и природы объясняется с помощью принципа «privilège absolu de l’écriture» - дискурсивная и природная реальность образуют нерасторжимое единство, как бы единый текст. Открытие Фуко «текстуальной природы» физического мира как параметра ренессансной эпистемы вызвало к жизни концепцию «упадка эмблематического мышления», призванную объяснить причины отказа от примата аналогического способа объяснения в эпоху Научной революции. Эта концепция стяжала популярность в исследовательской литературе благодаря работам У. Эшворта336 и П. Финдлен337, а в последнее время – Дж. Дж. Боно и Б. У. Огилви338. Образ «упадка» очень точно отражает феномен исчезновения символического измерения природного мира в естественнонаучной литературе XVII в. В ренессансную эпоху предмет естественнонаучного исследования включается в сложную систему символических связей и симпатических аналогий: это особенно хорошо видно на примере биологических сочинений этого времени. Так, чрезвычайно популярная в свое время «Естественная история» Конрада Геснера (Historia animalium, 1555) включает в себя наряду с привычными для нас биологическими характеристиками животных весь набор символических коннотаций, с этими животными связанных339. Символический универсум ренессансных ученых имел тенденцию к расширению: так, если в «Истории» Геснера изъяснения этимологии имени павлина и его символической связи с растениями и минералами умещается на трех страницах, то в популярном трактате Улисса Андрованди (1522-1605) толкованию павлина посвящена уже тридцать одна страница! Контекст ренессансных «естественных историй» образуют не позднейшие естественнонаучные сочинения, а трактаты по эмблематике и иероглифике наподобие «Иероглифики» Пиерио Валериано (1593-1604) или четырехтомного трактата об эмблемах Иоахима Камерария. Тотализирующая претензия ренессансной эмблематики в сфере познания природы была выражена Богуславом Бальбином в хрестоматийно известном афоризме: «Нет ни одной вещи под солнцем, которая не могла бы послужить материалом для Эмблемы» (Nulla res est sub sole, quae materiam Emblemati dare non possit)340. Водоразделом между ренессансными естественными историями и нововременными естественнонаучными сочинениями считается «Historia naturalis» Джонса Джонстона (1650-1653) – с момента выхода в свет этой «естественной истории» символические толкования начинают занимать все менее значительное место в научных текстах, пока наконец не исчезнут из них совершенно. В 1652 г. Александр Росс в своем трактате Arcana Microcosmi мог уже поставить в упрек Томасу Брауну, автору весьма популярной естественной истории под названием «Псевдодоксия» (1646), то, что его описание животных «скорее Иероглифическое и Эмблематическое, чем подлинно историческое» 341. Наконец, в 1678 г. Джон Рэй в «Орнитологии» очень четко обозначит свой разрыв с традицией ренессансных естественных историй: «Мы полностью оставили в стороне все то, что нашли у других Авторов относительно Омонимов и Синонимов, различных названий Птиц, Иероглифов, Эмблем, Поучительных историй, Басен, Примет, т. е. все то, что имеет хоть какое-то отношение к Богословию, Этике, Грамматике или Гуманитарным Наукам (Humane Learning)» 342.
Явление «упадка символической картины мира» в историко-научной литературе объясняется по-разному. Так, У. Эшворт предполагал, что элиминация символического измерения могла быть связана с кумулятивным приростом научных знаний – открытием новых видов растений, животных и т. д., не имевших символических коннотаций в европейской традиции. Другой возможной причиной этого явления он предлагал считать трансформацию представлений об «исторической достоверности», совершившуюся под влиянием североевропейской антикварной традиции (принцип «артефакт не лжет») – итогом этой трансформации стало превращение предмета науки из символа в объект343. Историки науки, отправляющиеся от тезиса Фуко о «текстуальности» ренессансной эпистемы, – к примеру, Джеймс Джозеф Боно, - связывают распад символического универсума с трансформацией концепций языка (скажем, у Френсиса Бэкона) и теорий нарратива в эпоху Научной революции344. Согласно Боно, предпосылкой дискредитации эмблематического мировоззрения в естественнонаучной литературе стал триумф классифицирующего дискурса, отдающего предпочтение различиям перед аналогиями, в результате которого аллегорические «блазоны» сменились таксономиями наподобие Линнеевой классификации видов. По мнению исследователя, представление о природе как тексте («Книга Природы») остается в силе, однако по-другому мыслится позиция «читателя» этого текста - он более не археолог, пытающийся реставрировать lingua adamica, утраченный вследствие грехопадения, а новатор и автор универсального языка (будь то математический язык Ньютоновой механики или дескриптивный – экспериментальной химии), имманентного самому физическому миру.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
