Мотрошилова Н.В. (ред.) - История философии Запад-Россия-Восток.Книга 2-1996 (1116256), страница 101

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 101)

Удовольствие есть представление о379соответствии предмета или поступка с субъективными условиями жизни, т. е. со способностью причинности, которой обладаетпредставление в отношении действительности его объекта (илиопределения сил субъекта к деятельности для того, чтобы создатьего)"вз.Итак, в спор — через систему гедонистической этики, выводимой на сцену драмы и сразу подвергаемой критике, — вступаетпростой, обычный человек, сильным аргументом которого мог быбыть довод об укорененности способности желания в самой жизни,даже о тождественности такой способности желания и жизни.Например, перед нами удачливый человек, весь рисунок жизнии поведения которого внушает симпатию, потому что он устремленк духовным удовольствиям, он добр, честен, совершает поступки,отвечающие долгу, нравственности.

Можно ли, наблюдая поведение такого человека, избрать его основания как прообраз истинноморального действия? Можно ли на "материи" удовольствия, пустьи утонченного, основывать моральные законы? Нет и еще раз нет.Почему же? Да потому, рассуждает Кант, что человек, совершаячто-то нравственное просто по сегодняшней доброй склонности, может изменить этой склонности завтра. Иной раз бывает, что по видимости нравственный человек — тот, который совершает добрыепоступки скорее по склонности, потому что они доставляют емуудовольствие, — может изменить нравственности, когда на другуючашу весов будут положены более сильный соблазн или опасность,сопряженная со следованием по дороге добра и чести. •Тут Кант делает характерный, поистине драматургический ход,за который он был язвительно критиковав некоторыми современниками и потомками, но который был плохо понят в его определенной условности и в то же время в чрезвычайной исследовательскойплодотворности.

Кант вполне определенно выводит на сцену драмыпрактического разума такой человеческий тип, на котором он и будет ставить свой теоретико-этический мысленный эксперимент. Дляэтого нужно взять такого человека и в таких его поступках, когданет склонностей, облегчающих дело. Например, всегда соблазнительно поместить в центр этики человека, который естественнодобр с другими людьми, которому приятно делать добро. Кант этотсоблазн решительно преодолевает. Ибо может случиться, что людинравственны, пока их нравственность не подвергается никакомуиспытанию.Кантовский мысленный этический эксперимент ведетсявокруг особой модели — нравственного поступка, совершаемого в тех обстоятельствах и условиях, которые нетолько ничем не облегчают, но даже как бы препятствуют человеку быть нравственным.

Такое экспериментальное"взвинчивание" особых трудностей нравственного выбора поступкаотвечает особенности кантовского этического рассуждения. Но делоне только в этом. Кантовский подход позволяет заострить драматическое противоречие между склонностями, стремлениями к380удовольствию, счастью и чистым нравственным долгом. В жизнитакое противоречие бывает смягчено, затушевано.

Но никак нельзяне признать также и типичности, жизненной укорененности конфликтов между мотивами себялюбия, стремлениями к личномусчастью и жесткими, несгибаемыми принципами нравственного долга. Кант резко проводил различие между легальными и моральными поступками. Первые лишь внешне сообразны долгу, означаютподделку под моральность. Моральные же поступки — те, которыесовершаются исключительно из повиновения чистому долгу.Ф.

Шиллер написал остроумную эпиграмму, посмеявшись как разнад этим кантовским различением:Ближним охотно служу, но — увы! — имею к ним склонность.Вот и гложет вопрос: вправду ли нравственен я?Нет тут другого пути: стараясь питать к ним презреньеИ с отвращеньем в душе, делай, что требует долг.Конечно, эпиграмма есть эпиграмма, и человек с чувствомюмора оценит ее. Все же она, пожалуй, свидетельствует о том, чтовеликий драматург Ф. Шиллер вряд ли понял поистине драматическую завязку «Критики практического разума».

К тому жеШиллер, желая вышутить кантовскую позицию, во второй частиэпиграммы был весьма неточен. Кант, разумеется, не рекомендоваллицемерить, совершая истинно нравственные, соответствующиедолгу поступки, тем более обязательно ненавидеть тех, к кому этипоступки обращены. Кант-исследователь просто хотел как быпоставить под микроскоп тонкого интеллектуального анализа самый трудный, напряженный, драматический, а потому, возможно,и самый яркий пример следования нравственному долгу.Такова новая позиция, которой завершается первый акт драмыпрактического разума и открывается акт второй. В первом актедолг одерживает теоретическую победу над •склонностью,чистая нравственная форма оттесняет со сцены этикиспособность желания. Но драма отнюдь не закончена.

Во втором акте нас ожидает новое действие с поистине драматической завязкой. На сцену вступает знаменитый кантовский категорическийимператив.КАТЕГОРИЧЕСКИЙ ИМПЕРАТИВ И ПАРАДОКСЫЧ Е Л О В Е Ч Е С К О Й НРАВСТВЕННОЙ СВОБОДЫЧтобы разобраться в оттенках рассматриваемого здесь интеллектуально-нравственного конфликта, нужно разъяснить смысл некоторых теоретических терминов и понятий, которые Кант употреблял уже в «Обосновании...» и которые он вводит с самого начала«Критики практического разума».Практические основоположения (т. е. основоположения чистого практического разума) суть, по Канту, "положения, содержащие381в себе общее определение воли, которому подчинено много практических правил"**.Практические правила делятся на субъективные правила илимаксимы; объективные практические законы, т.

е. имеющие "силудля воли каждого разумного существа", предстают как императивы, т. е. правила, выражающие долженствование, объективноепринуждение к поступку. Императивы в свою очередь делятся нагипотетические императивы ("предписания умения"); категорические императивы — те законы, которые должны обладать "объективной и всеобщей значимостью...".Кант, начиная новый акт драмы разума, прямо и открытораскрывает движущие им как "драматургом" цели, устремления,замыслы. Основа основ, точка отсчета — это свобода,причем взятая в качестве "совершенно независимой от естественного закона явлений в их взаимоотношении, а именно от законапричинности.

Такая зависимость называется свободой в самом строгом, т. е. трансцендентальном смысле"6^ И соответственно свободнойКант называет такую волю, которая ориентирована не на субъективность максимы, всегда конкретную и всегда изменчивую, а на еечистую "законодательную форму". Следовательно, когда мы видими понимаем, что при всей субъективности максим они заключают всебе общую форму морального ориентирования, мы уже начинаемдействовать как полномочные представители свободной воли.Кант ставит вопрос, важный и в теоретическом, и в практическом отношении.

Хотя нам уже теперь ясно, что "свобода и безусловный практический закон ссылаются друг на друга", все же остается невыясненным, "откуда начинается наше познание безусловнопрактического — со свободы или с практического закона"66. Начем мы, люди, можем основываться, считая и объявляя себя свободными существами? Просто со свободы, рассуждает Кант, нельзяначинать, если понимать начало эмпирически, т. е.

надеяться вывести свободу из опыта. Философ склоняется к мысли, что началоначал — индикатор, первое доказательство свободной воли — самморальный закон. Когда мы присматриваемся к тому, с какой необходимостью разум предписывает нам моральныйзакон, мы и нападаем на след свободы. Это звучит на первыйвзгляд парадоксально, необычно, но здесь и заключена сердцевинакантовского подхода: ярчайшим проявлением и доказательствомсвободы он считает способность человека добровольно, осознанно,разумно подчиняться принуждению морального закона, а значит,самостоятельное следование долгу. Сфера нравственно-должного — вот, по Канту, и сфера человеческой свободы! Потомуи впервые ставший для нас ясным "след" необходимости, действенности самой формы закона есть опознавательный знак свободы."Но и опыт, — добавляет Кант, — подтверждает...

порядок понятий в нас"67.И вот на сцену драмы вступает категорический императив. Егоформулировка (в уточненном переводе): "Поступай так, чтобы382максима твоей воли всегда могла иметь также и силу принципа всеобщего законодательства". "Выход" категорического императива насцену сразу же отмечен коллизией. Но Кант, впрочем, уже предрешает ее.

Решение заключено и в самой формулировке категорического императива, морального закона, и в его выведении — обосновании, которое названо "дедукцией морального закона".Нравственность, по Канту, должна быть не относительной,скованной частными интересами, а абсолютной, всеобщей, в противном случае ее вовсе нет. Иными словами, враг подлинной нравственности — релятивизм, относительность принципов, приспособление к ситуации. Вот тут приобретает особенно острую формуколлизия между абсолютным, строго необходимым, всеобщимнравственным законом, который отстаивает Кант, и всегда детерминированными обстоятельствами, поступками конкретных людей.

Этаколлизия теперь и выступает на авансцену. Ведь конкретный человекне может жить и действовать иначе, чем ориентируясь на обстоятельства, строя свои, именно субъективные максимы поведения. Бытьможет, ему и нечего ориентироваться на всеобщую нравственность?И не становится ли всеобщий нравственный закон — категорический императив — всего лишь идеалом и химерой? Наступает череднового, весьма интересного и остро драматического акта кантовского рассуждения. Категорический императив защищает свои права ипритязания.

Характеристики

Список файлов книги