Диссертация (1105895), страница 18

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 18)

на то, что русские купцы тоже носят бороды. Губернское правление настаивало, что вследствие этого в магистрате будут подчеркиваться различия между еврейскими и нееврейскими заседателями, то есть главная цель соответствующей нормы Положения 1804 года – «единообразие и общий порядок» - не будет достигнута. Тем не менее, дело было закончено разрешением киевского генерал-губернатора А.П. Тормасова не брить бород⁵³⁸.

Через некоторое время правительство было вынуждено смириться окончательно. 2 августа 1818 года министр духовных дел и народного просвещения сообщил управляющему министерством полиции: «Его императорское величество повелел, чтобы, до нового общего устава о евреях, не было им в столицах ни во внутренних губерниях России никакого принуждения в костюме, предписываемого 28-м § положения 1804 года; напротив, было бы позволяемо им носить то платье, какое они имеют ныне» ⁵³⁹.

Таким образом, консервация традиционного костюма была продолжена. Историки неоднократно отмечали ставшее уже историческим анекдотом возмущение путешествующих по западным губерниям императоров Александра I, Николая I и Александра II по поводу присутствия там большого количества в евреев в одежде традиционного экзотического покроя. Эта ситуация не вызывает удивления – скорее, следовало бы удивляться, если бы реформа еврейского костюма прошла успешно. Внешние меры, призванные подчеркнуть единство евреев с прочими российскими подданными, не могли дать результата, поскольку внутренняя разобщенность сохранялась.

1. Государственное регулирование образования евреев и изучения европейских языков.

Идеи о необходимости распространения в еврейских кругах светского образования неоднократно высказывались в проектах еврейских реформ, предлагаемых в конце XVIII – начале XIX вв. В полном соответствии с духом Просвещения, авторы этих проектов – как государственные чиновники, так и прогрессивно настроенные евреи-маскилим – считали культурную интеграцию, осуществляемую через светское обучение, необходимым залогом преодоления конфликта между еврейским и христианским населением⁵⁴⁰.

На законодательном уровне вопрос образования евреев впервые был поднят при подготовке Положения 1804 года. Примечательно, что этому вопросу – явно не самому важному с точки зрения как самих евреев, так и правительства – была посвящена первая глава Положения. Г.А. Козлитин называет это «европейской вывеской еврейской конституции» ⁵⁴¹, а П. Марек – данью либерализму, позволившей «борьбе с евреями придать характер заботы о них» ⁵⁴². Однако причины этого состоят совсем не в том, что государство якобы хотело создать благоприятное впечатление, предварив ограничительные статьи документа лицемерным приглашением к просвещению. Народное просвещение и в самом деле рассматривалось молодым императором Александром I и членами «Негласного комитета» как один из важнейших элементов их реформаторских планов. Для эпохи Просвещения вообще были типичны идеи «исправления» евреев, «испорченных» религиозными предрассудками и отпадением от европейской цивилизации; соответственно, считалось, что их социальная неполноценность может быть преодолена путем ассимиляции и внедрения светского образования⁵⁴³. Особенно тесно политика в области образования смыкалась с религиозной политикой, поскольку и та, и другая выражали заботу правительства о душах подданных⁵⁴⁴: неслучайно в 1817 году Министерство народного просвещения и Главное управление духовных дел иностранных исповеданий Министерства внутренних дел были объединены в одно ведомство – Министерство духовных дел и народного просвещения⁵⁴⁵.

Положением 1804 года евреям было разрешено обучение во всех учебных заведениях Российской империи, включая приходские училища (одногодичные начальные школы, подготавливавшие к поступлению в уездные училища), уездные училища (двухгодичные начальные школы, подготавливавшие к поступлению в гимназию), гимназии (бывшие главные народные училища), университеты и Академию Художеств. При этом специально были предусмотрены, во-первых, возможность присвоения евреям ученых степеней наравне с другими подданными, во-вторых, меры защиты религиозных убеждений учащихся евреев: «Никто из детей еврейских, быв в училище во время его воспитания, не должен быть ни под каким видом отвлекаем от своей религии, ни принуждаем учиться тому, что ей противно и даже несогласно с нею быть может». Хотя из текста Положения о евреях этого не следовало прямо, надо предполагать, что на еврейских учащихся должны были распространяться и все другие действовавшие на тот момент (в т.ч. принятые в рамках реформы 1803 г.⁵⁴⁶) правила, касающиеся системы образования, в частности, положения о бесплатности обучения в училищах низших ступеней и бессословности обучения.

Одновременно было разрешено обучение детей-евреев в особых еврейских школах при соблюдении двух условий: содержание их на собственные средства общин и обязательное преподавание там русского, польского или немецкого языков. Последняя норма обуславливалась тем, что, согласно ст.ст. 7-10 Положения, знание одного из этих трех языков было обязательно для евреев, избираемых на публичные должности – как государственные (члены магистратов), так и внутриобщинные (раввины и члены кагала); кроме того, на одном из этих языков под угрозой признания их недействительными в суде должны были составляться с 1 января 1807 года все «акты публичные» с участием евреев, такие как векселя и купчие крепости, а с 4 декабря 1810 года – также внутренние торговые документы, такие как бухгалтерские книги и купеческие тетради.

Несмотря на диспозитивный характер нормы об организации еврейских школ, на практике она иногда воспринималась местной администрацией как законодательное требование. Так, в 1817 году минский прокурор сообщал, что в общих учебных заведениях губернии не обучалось ни одного еврея, а в еврейских школах учеников обучали только еврейскому языку. Губернское правление сочло, что это противоречит Положению 1804 года, предписало учредить еврейские училища, где детей обучали бы светским предметам, причем содержаться эти училища должны были на деньги еврейских общин⁵⁴⁷. Тем не менее, исполнено это постановление не было – вероятно, из-за того, что сами евреи проигнорировали эту инициативу по причинам, о которых будет подробнее сказано ниже.

Отдельно нужно заметить, что, судя по последующей правоприменительной практике, под еврейскими школами в Положении понимались именно светские школы, которые могли бы быть открыты для еврейских детей: уже существовавшие в большом количестве религиозные учебные заведения – хедеры и иешивы – продолжали обучать исключительно ивриту и иудейскому богословию, не подвергаясь за это каким-либо санкциям и не встречая нареканий со стороны властей. В 1809 году еврейские депутаты объясняли то, что их дети не ходят в русские школы, незнанием русского языка, который не преподают в хедерах⁵⁴⁸. Это означало, что образовался замкнутый круг: малое распространение русского языка было одновременно и следствием, и причиной недостаточной интеграции евреев.

Изучение русского языка в хедерах было объявлено обязательным значительно позже, в 1888 году, причем даже тогда эта мера была распространена только на губернии Царства Польского⁵⁴⁹. Большинству детей в еврейских семьях изучение иных языков, кроме идиша и иврита, было практически недоступно как минимум до середины XIX века – так, Д.А. Хвольсон, в будущем профессор Санкт-Петербургского университета, в конце 30-х гг., будучи уже взрослым человеком, вынужден был учить русские и латинские буквы по вывескам лавок⁵⁵⁰. Такую ситуацию следует признать очевидной ошибкой правительства – обязательное изучения европейских языков в детском возрасте могло бы стать одним из наименее дискомфортных для самих евреев и наиболее легко обеспечиваемых способов создать предпосылки для аккультурации диаспоры.

В процессе обсуждения соответствующих норм Положения 1804 года первый Еврейский комитет (как следует из его журнала, процитированного позже в отчете третьего комитета) делал акцент как раз на желании обеспечить интеграцию: «причиной, побудившей к установлению сей меры, принято было невежество еврейского народа и недостаток общего языка, для чего и признано было нужным открыть ему все способы к просвещению <…> и даже принудив нравственным образом к сообщению с другими посредством общего языка» ⁵⁵¹. Такое объяснение представляет собой типичный образец просветительской либеральной риторики, однако оно не соответствует действительности. Учитывая, что на самом деле обучение языкам не было законодательно обеспечено, следует признать, что главной целью государства было расширение возможностей для административного надзора за еврейскими общинами: неслучайно знание языков требовалось только от евреев, наделенных официальными полномочиями, а перевод – только от подлежащих контролю документов.

На практике евреи после принятия Положения 1804 года высказывали равное неприятие всех трех «цивилизованных» языков и, как известно из отчета третьего Еврейского комитета, ходатайствовали о разрешении продолжить вести торговую документацию на идише, а также избираться в магистраты без знания одного из этих языков⁵⁵². Как и в случае с запретом еврейского костюма, попытки заставить хотя бы верхушку еврейских общин обучиться «цивилизованному», с точки зрения властей, языку ни к чему не приводили до последних десятилетий XIX века, несмотря на неоднократные подтверждения этого требования⁵⁵³. В некоторой степени это объяснялось естественным неприятием чужого языка как самого яркого элемента чуждой культуры – именно на это, в частности, указывал в своих воспоминаниях литовский еврей Соломон Маймон, живший во второй половине XVIII века: «предрассудки собственной нации запрещали <…> изучать все языки, кроме еврейского, и все науки, кроме Талмуда и его многочисленных комментаторов» ⁵⁵⁴. Кроме того, налицо было и понятное нежелание терпеть бытовые неудобства в процессе изучения нового языка. Однако сложившаяся ситуация показательна как маркер настроений, царивших в еврейском обществе в тот период: очевидно, что если бы евреи были заинтересованы хотя бы в частичной ассимиляции, они и без законодательных распоряжений стремились бы заговорить по-русски или по-польски, однако так поступали только немногие из них.

Отдельно нужно заметить, что запрет избирать на городские должности евреев, не знающих европейских языков - хотя этот запрет и был обусловлен утилитарной необходимостью, а также содержал в себе некоторый ассимиляторский потенциал - формально был откровенно дискриминационным. По общему правилу, распространявшемуся на представителей всех других национальностей, в городовые магистраты и ратуши разрешалось избирать до половины бургомистров и ратманов, не знающих русского языка (ст. 27 Городового положения). Более того, на практике незнание русского языка не считалось уважительной причиной для отказа от городских должностей: так, когда в 1822 году купец Иван Буркарт, избранный в Москве бургомистром, ходатайствовал об отстранении его от должности по причине незнания языка, Сенатом ему было в этом отказано⁵⁵⁵. По этому поводу московским генерал-губернатором Д.В. Голицыным в 1824 году было пояснено, что и большинство русских купцов, избранных в магистрат, чаще всего не умеют читать и писать и тем более не разбираются в законах, поэтому «все делопроизводство не только формою, но даже и судом возлежит большей частью на секретарях» ⁵⁵⁶. Возможно, особая строгость в этом вопросе в отношении евреев объяснялась тем, что, поскольку евреи не могли поступать на государственную службу, среди чиновников не было тех, кто понимал бы еврейские языки, в то время как носители других языков (например, немецкого, польского и т.п.), на которых пришлось бы общаться с выбранными на городские должности купцами, в российской администрации встречались. Впоследствии, когда было образовано Министерство духовных дел и народного просвещения, в штате Главного управления духовных дел иностранных исповеданий, в т.ч. и Департамента по еврейскому исповеданию, не состояло переводчиков, поэтому все вопросы разрешались с использованием тех языков, которыми владели чиновники департамента⁵⁵⁷; вряд ли можно предположить, что к числу таких языков относились иврит или идиш.

Обращает на себя внимание тот факт, что русский язык, который теоретически должен был считаться главным государственным языком, никак не выделяется по сравнению с польским и немецким. По мнению А.Д. Градовского, Положение 1804 года, никак не выделявшее особый статус именно русского языка в еврейской среде и уравнивавшее его с локально распространенными только в западных губерниях польским и немецким, подчеркивало, что российское правительство закрывало для евреев путь к ассимиляции, предполагая, что им никогда не придется проживать за пределами уже сложившейся к тому времени черты оседлости⁵⁵⁸. И.Г. Оршанский полагал, что, при значительном преобладании польского и немецкого населения в западных губерниях империи, уравнивание в правах русского языка с польским и немецким «в сущности было равно совершенному остракизму русского языка из еврейской среды» ⁵⁵⁹. Однако оценка этих мер с точки зрения практической целесообразности с учетом условий начала XIX века должна быть несколько иной.

На практике в период правления Александра I власти вообще обращали мало внимания на распространение русского языка – не только среди евреев, но и среди остального населения на национальных окраинах империи⁵⁶⁰. На присоединенных в ходе разделов Речи Посполитой белорусских и украинских территориях делопроизводство и судопроизводство до 90-х гг. XVIII века велось на польском языке, и только в последние годы XVIII века явочным порядком начали предприниматься попытки по переводу делопроизводства на русский язык, но вплоть до 30-х гг. русский и польский языки в официальном обороте сосуществовали с заметным преобладанием польского. В Волынской и Подольской губерниях административное делопроизводство велось на русском языке, а судопроизводство – на польском⁵⁶¹ (в быту же, кроме распространенного среди дворян французского, обычно использовался польский язык⁵⁶²). В Прибалтике делопроизводство и преподавание велись в основном на немецком языке, но в некоторых случаях использовался русский, хотя окончательный переход к русскому языку там был осуществлен официально только в 1850 году, а фактически – в 80-е гг. XIX века⁵⁶³. Принудительное насаждение именно русского языка, возможно, в далеком будущем упростило бы ассимиляцию евреев в русском обществе, однако в ближайшей перспективе, наоборот, усложнило бы их взаимодействие с окружающим их в местах их расселения смешанным польско-литовско-латышско-немецким населением, а прежде всего – с местной администрацией. Важно понимать, что, несмотря на просветительский пафос законодателя, принудительное насаждение в еврейской среде европейских языков, так же как и европейского костюма, не означало курса на их русификацию и на разрушение замкнутости еврейских общин, а имело в основном утилитарную цель - снять языковой барьер, мешавший контролю чиновников за еврейскими общинами и отдельными их членами. Эти меры не должны были и не могли вызвать заметных социокультурных изменений в еврейской среде.

Характеристики

Список файлов диссертации