Автореферат (1102081), страница 4
Текст из файла (страница 4)
Народная драма: поэтика коммуникативной неудачи // Традиционная культура. 2001. № 1 (3).С. 8.23Карпов А.С. Эпитафия прошлому // Карпов А.С. Поэмы Сергея Есенина. М.: Высш. шк., 1989. С. 102. 18Однако, возвращаясь к положению об иномирной природе есенинскойтопики, обратимся к стихотворению «Я по первому снегу бреду»:Я не знаю – то свет или мрак?В чаще ветер поет иль петух?Может, вместо зимы на полях,Это лебеди сели на луг.[I, 125]Почему стихотворение 1917 г. не вызывает подобных интерпретаций, вто время как в нем проявляется такая же пограничная ситуация: «свет илимрак»? Конечно, позитивистский ум возразит: в первом случае описываетсяосень, умирание, стихотворение минорно, а второе воплощает явнуюпротивоположность.
Однако нельзя руководствоваться исключительновнешнимивпечатлениямииэмоциями.РаннеетворчествоЕсенинаобъяснимо через русскую сказку с ее пограничными формулами, поискомзапредельного. В «Черном человеке» сознание героя находится именно втаком положении – было/не было, и это подчеркивается ритуальнымповедением: «Осыпает мозги алкоголь».Типология культур с полной уверенностью позволяет сказать оналичии обрядовых комплексов, связанных с ритуальными напитками.
Позамечаниям этнографов и фольклористов, такие напитки и связанные с нимикульты были распространены повсеместно и также нашли свое отражение вславянской культуре – от меда, зелена вина (в былинах) до напитков,включенных в погребальную обрядность24.После отмеченного «опьянения» наступают разные преображения сгероем – в тексте поэмы появляется метафора «головы-птицы»:Голова моя машет ушами,Как крыльями птица…[III, 188]И речь здесь идет, конечно же, не о бытовом опьянении, иначе говоря,пьянстве, а о преображении самого себя посредством этого опьянения.
Такоесостояние четко отобразилось в фольклоре, в обрядово-погребальном 24Ермаков С., Гаврилов Д. Некоторые славянские обычаи употребления алкогольных напитков // Ермаков С.,Гаврилов Д. Напиток жизни и смерти. Мистерия Меда и Хмеля. М.: Ганга, 2009. С. 113. 19комплексе и связано оно, по замечанию специалистов, с ритуальнымизменением человека: «Успех путешествия за черту обыденного во многомобеспечивался благодаря трансформации внешнего облика, образа мысли,поведения (в том числе и речевого) участников обряда»25.В этой поэме обнаруживают себя глубинные фольклорные модели,восходящие к обрядовой реальности, заключенной в метафоре головыптицы, соотносящейся в смысловом плане с метафорой тела-корабля,паруса, челна.В четвертом параграфе – «Ритуальный хаос» в поэтике "АнныСнегиной"» – внимание сосредоточено на фольклоризме поэмы «АннаСнегина»,замыселкоторойритуально(повнутреннемусюжету)перекликается с замыслом поэмы «Черный человек».Фольклоризм поэмы выражается прежде всего в любовной линии поэтаСергея и Анны.
Встречи поэта с возлюбленной носят ритуальный характер,на что указывают: луна, предрассветные состояния природы, болезнь героя(«лихорадка»), «другой язык», на котором говорят герои. Во-первых, встречапоэта с Анной происходит тогда, когда герой заболевает (ср. встреча счерным человеком в поэме «Черный человек»), во-вторых, встречапроисходит при луне («луна хохотала, как клоун»), как и встреча больного счерным человеком; в-третьих, Сергей желает говорить с Анной на другомязыке («найдемте другой язык»). Последнее типологически схоже с темнойнепонятной речью Февронии или Пугачева – ответы и вопросы не логичныпо отношению друг к другу:Скажите:Что с вами случилось?»«Не знаю».«Кому же знать?»«Наверно, в осеннюю сыростьМеня родила моя мать».[III, 173] 25Новичкова Т.А.
На переломе. К проблеме формирования художественного языка баллад // Новичкова Т.А.Эпос и миф. СПб.: Наука, 2001. С. 108. 20Помимо этого, фольклоризм проявляется и в «условиях» встречи/расставаниягероев:Расстались мы с ней на рассветеС загадкой движений и глаз…[III, 173]Обращаясь к лирической обрядности, к текстам лирических песен,находим, что встречи героев, выход героя в поле происходит именно на заре,что означает «вступить в ойму»26.
В «Черном человеке» герой расстается сЧерным человеком также на рассвете: «...Месяц умер, // Синеет в окошкорассвет».Поэмы «Пугачев», «Анна Снегина», «Черный человек» уже объединялив одно целое, прочитывая их с точки зрения архитектоники, как единыйтекст.ОсобеннопривлекательнойкажетсяидеяВ.В. Мусатоваоб«арлекинаде», то есть о перевоплощениях, которые пытается осуществитьлирический герой (всех трех поэм), но которые являются несбывшимися,мучительными.
Однако в этих воплощениях чувствуется «узловая завязь» сприродой, отсюда – «лирический герой Есенина представал человекомдеревом, человеком-цветком»27. И в этом случае ученый прав, когда пишет ометафорике Есенина, подчеркивая ее «узловую завязь» с природой, однакопозволим себе не согласиться с тем, что эти образы несут только отпечатоктрагического. Анализ поэтики «Пугачева», «Анны Снегиной», «Черногочеловека» в контексте фольклорной традиции показывает «диалектический»характер есенинской метафорики: «тело-корабль», «голова-парус», «я –челн». Из всех состояний героя самым выразительным, с точки зренияфольклорной традиции, является «болезненное» состояние (особенно в«Черном человеке»), связанное непременно с «опьянением», ритуальнойдействительностью.
Архетипика, сюжетика Луны, звездного корабля, 26В поэзии Серебряного века можем обнаружить такое «поведение» и перерождение лирического героя влирике М.И. Цветаевой, ее лирика выросла во многом, как отмечают литературоведы, из лирической песни.См.: Смирнов В.А. Парадигма «Солнечного мифа» в поэме М. Цветаевой «Егорушка» // КонстантинБальмонт, Марина Цветаева и художественные искания XX века: Сб-к науч. тр. Иваново, 1999. Вып.4. С.167.27Мусатов В.В.
Пушкин и русское жизнетворчество // Мусатов В.В. Пушкинская традиция в русской поэзиипервой половины XX века. М.: Российск. гос. гуманит. ун-т., 1998. С. 130. 21Мирового Древа (деревьев-всадников) объединяет три поэмы на внутреннемуровне; фольклорная традиция через эти символы и архетипы выразиласьлатентно. Герой поэм Есенина – герой ищущий «иное царство»,обретающий его через бунт («Пугачев»), любовь («Анна Снегина») и смерть(«Черный человек»).Третья глава – «Русская поэтическая традиция авангарда ифольклор: поэмы В. Маяковского» – обращена к поэмам Маяковского и«окрестностям авангарда»: некоторым статьям и поэмам В. Хлебникова,М.
Цветаевой, в которых проявлена в имплицитном виде фольклорнаятрадиция, перекликающаяся с архетипическими построениями ранних поэмМаяковского.В первом параграфе – «Фольклорная парадигма в авангарде» –рассмотрены случаи обращения теоретиков и практиков авангарда кфольклорной традиции и мифу в разных их трансформациях. Большоевнимание уделено небольшой статье В. Хлебникова «О пользе изучениясказок» (1915) и антивоенному манифесту «Труба Марсиан» (1916). В этихработах поэт обращается к метафизике, к «четвертому измерению»,выраженному, с одной стороны, в сказке, в ее способности «перегнатьвремя», «перегнать зарницу и крикнуть "стой" падающей звезде» («О пользеизучения сказок»), с другой стороны, в преодолении человека трех осей, впрорыве и приобщении к оси времени, четвертому измерению («ТрубаМарсиан»).Кроме того, в Серебряном веке наблюдалась общая устремленность кразногородамистериям,театрализованнымпредставлениям,иногдапроходившим в «закрытом» богемном кругу.
В этой связи любопытно однопредставление, состоявшееся в 1913 г. в «Бродячей собаке», а именно«Вертеп кукольный», организованный К.М. Милашевским, с участием вглавной роли Ольги Судейкиной. Обратим внимание на то, что именно вэтом месте «сверкала» еще «неоперенная желтая кофта» Маяковского. Этодейство позднее вспомнит А.А. Ахматова в «Поэме без героя», называя 22Судейкину «козлоногой» (последняя танцевала, демонстрировала бешенуюпляску в кабаке). Однако исследователи отмечают, что тема вертепанамеренно умалчивалась художниками Серебряного века28, но это неотменяет воплощения его идей в жизнь (кроме того, женой ВолошинаМ. Сабашниковой была организована на основе учения Р.
Штайнераэвритмическая школа в 1920-е гг., школа, отличающаяся постановкой особыхдейств, в которых руки и ноги вступали в особый диалог29).Имажинистам также были не чужды разного рода мистерии,обращенные к пограничным состояниям человека. Хотя по этому поводуисследователи нередко пишут с известной долей скепсиса. Но, думается,такие практики отразились на поэтике Есенина и Маяковского прежде всегов имплицированном виде, и здесь не следует искать прямых отражений,влияний и списывать интерес к различного рода мистериям исключительнона молодость поэтов.Итак, идея смерти, «распыления» мира, разложения на «четвертое» идаже «пятое» измерения была парадигматична для авангардистской картинымира, однако все эти представления авторы, создававшие новую поэтику, немогли выстроить из ничего, они постоянно осознанно и часто неосознанноапеллировали «к архетипике, причем противонаправленного свойства»30.Таким образом, в авангардистской поэтике выстраивалась сложнаявзаимосвязь мифа, фольклора, литературы.Второй параграф – «Искусство авангарда и человек будущего впоэзии В.
Маяковского, В. Хлебникова, М. Цветаевой» – посвящен анализупоэтических идей Маяковского, Хлебникова и Цветаевой о Новом человеке.Эти поэты в своем творчестве или открыто заявляли о приходе Новогочеловека (Маяковский) или презентировали, художественно обыгрывали 28Уварова И.П.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
