Диссертация (1098035), страница 27
Текст из файла (страница 27)
С которой я имел в виду
Сойти со сцены, и сойду. Здесь места нет стыду.
Я не рожден, чтоб три раза Смотреть по-разному в глаза…
463 Лежнев А.З. Борис Пастернак// Красная новь, 1926. №8. С.212.
464 Там же. С.213.
465 Там же. С.214.
Итак, «ограниченность тематического поля, разрыв социальных связей, камерность» – это центральное свойство поэзии Пастернака, которое обуславливает его приемы и особенности. «Разрыв социальных связей в поэзии соответствует разрыву или ослаблению социальных связей в реальной среде, ее породившей. Камерная лирика возникает там, где меньше всего ощутим пульс классовой борьбы», – это не просто буржуазная среда, а ее особая прослойка, та часть интеллигенции, которая сумела завоевать себе почетное место в обществе. Она не считает себя частью целого, но максимально распылена и раздроблена и не участвует в
«делании жизни», не бунтует. «Пастернак – выразитель высоко культурной интеллигентской верхушки, “потомственной” интеллигенции, на которую господствующий класс наложил неизгладимый отпечаток» 466. Нужно заметить, что А.Лежнев не ошибается не только в биографическом плане – здесь не требуется особенных усилий интеллекта, чтобы установить, к какой среде принадлежал Пастернак по своему рождению. Вопрос среды, однако, оказывается существенным для сознательной позиции поэта, как, вероятно, он был существен для всякого человека, пережившего в России революцию. В «Высокой болезни» Пастернак подробно говорит об этом. Он отделяет себя и свою среду от иного слоя интеллигенции, которая активно участвовала в революционном движении, писала и печатала «плакаты // Про радость своего заката» и была овеяна «заревом легенд». Действительно, как справедливо подмечает Лежнев, сам Пастернак причислял себя к другому кругу – творческому, аполитичному, социально пассивному. Отчетливое понимание специфики своего круга существовало у Пастернака еще задолго до революционных событий. В
«Охранной грамоте» он писал: «Поколенье было аполитичным, мог бы сказать я, если бы не сознавал, что ничтожной его части, с которой я соприкасался, недостаточно даже для сужденья обо всей интеллигенции.
466 Там же. С.217.
Такой стороной было оно повернуто ко мне, скажу я, но тою же стороной обращалось оно и ко времени, выступая со своими первыми заявленьями о своей науке, своей философии и своем искусстве» 467. В личном письме Пастернак высказывался в том же духе: «...я сын художника, искусство и больших людей видел с первых дней и к высокому и исключительному привык относиться как к природе, как к живой норме. Социально, в общежитии оно для меня от рожденья слилось с обиходом. Как размноженное явленье, оно для меня не выделено из обыденности цеховым помостом, не взято в именные кавычки...» 468. В 1936 г. А. К. Тарасенков записал горькие слова П. о необратимых изменениях в родственной ему среде: «Даже родственники Андрея Белого, мои друзья, жители Арбатского района, – и те делают удивленно-изумленные шокированные лица, когда я выкидываю какое-нибудь коленце, вроде того, как я сказал на дискуссии о том, что понял коллективизацию лишь в 1934 году. У нас отсутствует борьба мнений, борьба точек зрения. И даже по-своему честные люди начинают говорить с чужого голоса» 469. Собственно в этом тексте указан главный признак, которым Пастернак наделяет свою среду: это самостоятельность мышления и выбора. В письме в защиту Н. Н. Вильяма- Вильмонта, исключенного из Брюсовского института во время идеологической чистки, Пастернак так характеризует своего молодого друга: «Изо всей молодежи, ко мне ходившей и мне известной, выделил и приблизил я его оттого, что для него время началось не с ЛЕФа и на нем не кончится, оттого, что он живет мыслью и культурной тягою, как дай Бог всякому» 470. В 1957 г., оценивая уже созданную часть «живаговской» эпопеи, Пастернак писал следующее: «...по слепой игре судьбы мне посчастливилось высказаться полностью, и то самое, чем мы так привыкли
467 Пастернак Б.Л. Охранная грамота// Пастернак Б.Л. Полное собрание сочинений в 11 томах. Т.3. С. 213. 468 Письмо М. А. Фроману от 17 июня 1927 // Пастернак Б.Л. Полное собрание сочинений в 11 томах. Т. 8. С. 42.
469 Тарасенков А. К. Пастернак: Черновые записи 1934 – 1939 гг. // Пастернак Б.Л. Полное собрание сочинений в 11 томах Т. 11. С. 174
470 Письмо П. С. Когану, конец ноября 1923 // Пастернак Б.Л. Полное собрание сочинений в 11 томах Т. 7. С. 456.
жертвовать и что есть самое лучшее в нас, художник, оказался в моем случае незатертым и нерастоптанным» 471. В то же время Пастернака удивляла и расстраивала готовность близких ему людей поступиться идеалами («художником в себе»), рассеяться, смешаться с массой, отчасти вследствие страха перед надвигающейся неизбежностью, отчасти из-за растерянности и неумения выбрать правильную позицию в наступившем общественном хаосе. Отсюда понятно, почему Пастернак так остро чувствовал общность с Маяковским и Асеевым – до той поры, пока их индивидуальность не растворилась в лефовском потоке, почему острое ощущение счастья вызвала внезапно установившаяся переписка с Цветаевой, почему общение с Белым, несмотря на их личную разность, Пастернак ставил всегда очень высоко. «Всем нам являлась традиция, всем обещала лицо, всем, по-разному, свое обещанье сдержала. Все мы стали людьми лишь в той мере, в какой людей любили и имели случай любить. Никогда, прикрывшись кличкой среды, не довольствовалась она сочиненным о ней сводным образом, но всегда отряжала к нам какое- нибудь из решительнейших своих исключений. Отчего же большинство ушло в облике сносной и только терпимой общности? Оно лицу предпочло безличье...» 472. Постепенную гибель этой среды П. описал в «Докторе Живаго»: «Странно потускнели и обесцветились друзья. Ни у кого не осталось своего мира, своего мнения. Они были гораздо ярче в его воспоминаниях. По-видимому, он раньше их переоценивал. Пока порядок вещей позволял обеспеченным блажить и чудесить за счет необеспеченных, как легко было принять за настоящее лицо и самобытность эту блажь и право на праздность, которыми пользовалось меньшинство, пока большинство терпело! Но едва лишь поднялись низы и льготы верхов были отменены, как быстро все полиняли, как без сожаления расстались с самостоятельной мыслью, которой ни у кого, видно, не
471 Письмо Е. А. Благининой от 16 декабря 1957 // Пастернак Б.Л. Полное собрание сочинений в 11 томах Т. 10. С. 289.
472 Пастернак Б.Л. Охранная грамота // Пастернак Б.Л. Полное собрание сочинений в 11 томах. Т. 3. С. 151.
бывало!» 473 Это легко сравнить со следующим фрагментом романа, где возникающий и в «Высокой болезни» мотив иллюзии течения привычной, дореволюционной жизни совмещается с мотивом гибели интеллигентной среды: «Кругом обманывались, разглагольствовали. Обыденщина еще хромала, барахталась, колченого плелась куда-то по старой привычке. Но доктор видел жизнь неприкрашенной. От него не могла укрыться ее приговоренность. Он считал себя и свою среду обреченными. Предстояли испытания, может быть, даже гибель. Считанные дни, оставшиеся им, таяли на его глазах» 474. Метафора ухода «со сцены », продолжая театральный мотивный ряд «Высокой болезни», предсказывает образность стихотворения «Гамлет», начинающего семнадцатую часть романа «Доктор Живаго». Такой далекий и вместе с тем значимый для Пастернака выход имела важная для него тема среды, затронутая А.З.Лежневым в его статье.
Ограниченность тематики, связанная с социальным происхождением и кругом, по мнению А.Лежнева, создает возможность утонченного психологизма и субъективизма. Это следствие социального бытия интеллигенции, когда вырванный из общности человек начинает рассматриваться как самодовлеющее целое, а потом и как единственная реальность. Действительность в поэзии Пастернака представлена как комплекс ощущений, где исчезает граница между миром объективным и внутренним миром человека – и самый вопрос о существовании объективного мира кажется праздным. Отсюда и смещение смыслов, и пропуск ассоциативных звеньев. «Смещение плоскостей и опущение ассоциативных звеньев приводит к смысловому разрыву, к затрудненности понимания. Та же вещь, которая прозвучала бы обыденно или банально, приобретает характер новизны и значительности, когда вам приходится ее разгадывать, когда то, что должно быть показано, видно только отчасти, краем. Пастернак играет смысловым разрывом и кажущейся алогичностью
473 Пастернак Б.Л. Доктор Живаго// Пастернак Б.Л. Полное собрание сочинений в 11 томах. Т.4. С. 173.
474 Там же. С.182.
как приемом» 475, – это утверждение Лежнева находит близкую параллель в построениях Ю.К.Терапиано: «Через весь тонус Пастернака проходит одна и та же, никогда не воплощенная до конца, эмоциональная волна. В этой недовоплощенности кроется может быть весь секрет обаяния Пастернака. Он держит слушателя под непрестанным напряжением: “вот, вот”... и эта, дразнящая нервы недосказанность, обеспечивает внимание людей, ему психически подобных» 476.
Выстроив свою социальную гипотезу, Лежнев возвращается к критическому анализу творчества Пастернака: «Вещность сравнений роднит Пастернака с футуристами (и имажинистами). Но он резко отличается от них двумя свойствами: перегруженностью культурой и живым ощущением природы, свойствами, которые на первый взгляд кажутся противоречащими друг другу» 477. Понятно, что для поэта, который не отталкивается от своей социальной среды, а декларирует пожизненную привязанность к ней, погруженность в культуру прошлого – вполне естественное качество. Лежнев не сомневается, что Пастернак – самый культурный из всех современных поэтов, доказательством этому может служить простой перечень имен, исторических, художественных, литературных и музыкальных ассоциаций, которые он включает в свои стихи. Перенасыщенность поэзии Пастернака «культурным балластом» в сочетании с эмоциональной свежестью Лежнев считает самым странным и неповторимым ее качеством. Углубленность Пастернака в культуру резко отличает его от футуристов, которые с радостью от прошлого отталкивались, потому что «для него культура прошлого – не мертвые знаки, а живой и внятно говорящий смысл. Он ясно ощущает свою преемственную связь с ней…» 478.
475 Там же. С.218.
476 Терапиано Ю.К. Два начала в русской современной поэзии// Новый дом, 1926, №1. С.23.
477 Лежнев А.З. Борис Пастернак// Красная новь, 1926. №8. С.214. Не согласимся с Л.С.Флейшманом, который писал: «Еще в 1926 году у союзника Полонского, сотрудника его журнала “Печать и революция” А.Лежнева не было и тени сомнения в органической связи Пастернака с футуризмом» (Флейшман Л.С. Борис Пастернак в двадцатые годы. С.67).
478 Лежнев А.З. Борис Пастернак// Красная новь, 1926. №8. С.215.
Другое, и, как кажется, несовместимое с первым, качество поэзии Пастернака – это преобладание в его творчестве пейзажа, что тоже отделяет его от соратников по литературной группе. Пейзаж в поэзии Пастернака создан особым образом, который роднит его с импрессионистами. Как у них картины были нарисованы посредством пятен, в зависимости от угла зрения сливавшихся в единое целое, так и пейзаж Пастернака – это комплекс ощущений, которые рождают общий эмоциональный фон. Это предельный случай психологического пейзажа:
«Это – не описания природы, а – ощущения ее. Объективная данность исчезает за субъективным моментом, растворяется в нем. Если лирика Пастернака пейзажна, то и пейзаж его лиричен. Больше того: субъективен, деформирован, распылен на ряд атомов – ощущений» 479. В том, как изображает природу Пастернак, есть связь с его мировоззрением – пейзаж он видит глазами дачника, пытается перевести грандиозный язык природы эксцентрическим словарем горожанина.
В чем же секрет обаяния Пастернака? – продолжает Лежнев популярную после Брюсова тему. На этот вопрос он отвечает вполне традиционно. Большую роль играет мастерство Пастернака, его рифма и своеобразный синтаксис. Поскольку Пастернак поэт для поэтов, а не для читателей (заметим, что это впервые примененная к Пастернаку Асеевым характеристика стала уже общим местом480), то приемы становятся понятными читателям только через посредство других поэтов, помельче масштабом, его подражателей.
Вторая причина популярности Пастернака – новизна его взгляда на мир: «Вещи, раздробленные на ощущения и вновь созданные их соединением, показались уже другими вещами, никогда не виденными. Какой-то помолодевший мир выглянул из стихов Пастернака. Он был не широк, этот мир, он был ограничен стенами комнаты и решеткой сада, но
479 Там же.