Philosophy.lektii.5.2011 (1020163), страница 15
Текст из файла (страница 15)
Против такогомуравейника со всею силой восставал Достоевский, видя в нем прямуюпротивуположность своему общественному идеалу. Его идеал требуетне только единения всех людей и всех дел человеческих, но главное —человечного их единения. Дело не в единстве, а в свободном согласии наединство. Дело не в великости и важности общей задачи, а вдобровольном ее признании».Соловьев – один из выразителей светлого миропонимания,пронизывающего русскую классическую философию. Он, как иДостоевский, философ Добра, не только как мыслитель, стремящийся кнему, но и как теоретик, убежденный в том, что Добро – основа жизни,ее смысл. Соловьев понял Достоевского в его сложных исканиях, вобоснованиях добрых начал жизни, в утверждении жизни как таковой вее подлинно человеческих качествах, в вере в Добро, основанной нафилософском доказательстве его экзистенциального смысла.
Соловьеваобъединяет с Достоевским не только неприятие зла, не простоэмоциональное отвращение от него, а осознание Добра как основыбытия в результате постижения существа жизни. Соловьев понимал, чтоДостоевский, как никто другой, познал глубины человеческого падения,глубины зла и безумия людей, вместе с тем никогда не принимая их занорму жизни, не допуская того, чтобы нравственный недуг сталосновой переделки мира.Потому он писал: «Гуманизм есть вера в человека, а верить вчеловеческое зло и немощи нечего – они явны, налицо; и визвращенную природу тоже верить нечего – она есть видимый иосязательный факт. Верить в человека – значит признавать в нем нечтобольше того, что налицо, значит признавать в нем ту силу и ту свободу,которая связывает его с Божеством...»Соловьев считал важным подчеркнуть, что для Достоевского путьзла – это путь самоубийства человечества.
«К самоубийству приходитвсякий, – рассуждал он, – кто сознает всечеловеческое зло, но не веритв сверхчеловеческое Добро».Как и Достоевский, Соловьев не был утопистом. Считаяединственно реальным образом жизни человечества стремление к64добру, он понимал бесконечную сложность следования этому.Философская картина мира, созданная Соловьевым, абстрактна, емуважна общая идея, определяющая жизненные принципы, которымнеобходимо следовать: «Не в нашей власти решить, когда и каксовершится великое дело всечеловеческого единения.
Но поставить егосебе как высшую задачу и служить ему во всех делах своих – это внашей власти. В нашей власти сказать: вот чего мы хотим, вот нашавысшая цель и наше знамя – и на другое мы не согласны».Будущее благополучие и России, и человечества в целом виделосьему в следовании нравственным ориентирам христианства.Философское миропонимание другого выдающегося русскогофилософа – В.В.РОЗАНОВА (1856-1919) не похоже на учениеВл.Соловьева.Соловьев весь сосредоточен на всеобщем, на абсолюте,всеединстве, он предельно философски абстрактен, убежден, чтоАбсолют, София, Богочеловечество – понятия, выражающие сущностьбытия. Общее превалирует у Соловьева над конкретным, единичнымнастолько, что порой он с трудом улавливает это конкретное.Характерное для философского сознания пребывание в сфере всеобщихабстракций приобретает у него абсолютизированный вид, найденныеим философские абстракции настолько завораживают его, что все, неотносящееся к ним и к их связи с конкретным, не в поле его зрения.Не так у Розанова.
Для него отсчет зависимостей начинается икончается конкретным. «Смысл – не в Вечном; смысл – в Мгновениях.Мгновения-то и вечны, а Вечное – только «обстановка» для них».Перипетии российской жизни приводят философию к новым граняммудрости, эту новую мудрость и находим мы у Розанова.
Мудрость,состоящую в бережном отношении к жизни, к тому, что есть,существует. Философское сознание Розанова по-своему постигалоценность того, что в философии носит название наличного бытия. Онпонимал, что подлинные гуманистические идеалы неосуществимы безсохранения того, что есть, а это сохранение невозможно безпостижения непреходящей ценности жизни в ее конкретныхсуществующих проявлениях.Понимание ценности мгновений жизни, жизни как таковой у негоот Достоевского. Он стал продолжателем заданных Достоевскимнаправленностей мысли именно в этом отношении, и потому так близки65ему те образы Достоевского, посредством которых выражаются этимысли.
Удивительно, насколько едины бывали позиции Достоевского иРозанова. Вспомним размышления Розанова об Алеше Карамазове истарце Зосиме, его проникновенные слова о них двоих одновременно:«Свет глубокого вечера, почти ночи, сливается с светом утра, почтиутренней зорьки. Удивительно: мы вообще наблюдаем нередко, чтоблизость к смерти как-то совпадает в трансцендентном значении своеми влиянии на человеческую психику с близостью еще неотодвинувшегося вдаль рождения».Перед его взором и выздоравливающий от духовных недуговРаскольников, осознавший счастье жизни, и Иван Карамазов в егоисканиях, в конце концов признающийся: «Пусть я не верю в порядоквещей, но дороги мне клейкие, распускающиеся весной листочки,дорого голубое небо, дорог иной человек, которого иной раз, поверишьли, не знаешь за что и любишь, дорог иной подвиг человеческий, вкоторый давно уже, может быть, перестал и верить, а все-таки по старойпамяти чтишь его сердцем».
И, конечно же, Алеша Карамазов,убежденный в том, что «все должны прежде всего на свете жизньполюбить».Добро для Розанова, как и для Достоевского, — это любовь; как иу Достоевского, добро у него в конкретном, очень нужном человекувыражении, прежде всего в любви, без которой, уверены они оба,невозможна сама жизнь.В мире конкретности и неповторимых мгновений для Розановаважнейшим стало сохранение духовных начал человеческой жизни.
Онпрекрасно осознавал те опасности, которые нависли над человеком —опасность безоглядного научно-технического прогресса и социальногореформирования общества при забвении духовности, а значитнепонимания добра как непреходящего устоя жизни, опасностьрационализма в его абсолютизированной форме как реальной угрозыстановления бездушного бытия. «Техника, присоединившись к душе,дала ей всемогущество. Но она же ее и раздавила. Получилась«техническая душа», лишь с механизмом творчества, а без вдохновениятворчества», — писал Розанов и пояснял, возвращаясь к проблеметехнического совершенствования: «Прогресс технически необходим,для души он вовсе не необходим».66И, подобно одностороннему техническому развитию, революциякак способ социального преобразования представлялась Розанову неменее мощным молохом, начинающим свое шествие по человеческимдушам: «Революция имеет два измерения — длину и ширину; но неимеет третьего — глубины».
«В революции нет радости. И не будет»,«...в революции — ничего для мечты».Вслед за Достоевским, так точно видевшим будущие несметныежертвы социальных разрушений, несомых революцией, Розановзаключал: «...может, лишь оттого, что в ней — ничего для мечты, она неудастся. «Битой посуды будет много», но «нового здания невыстроится»... И «новое здание», с чертами ослиного в себе, повалитсяв третьем-четвертом поколении... Без молитвы совершенно нельзяжить... Без молитвы — безумие и ужас».Розанов писал о революции: «Достоевский, который терся плечом оплечо с революционерами (Петрашевский), — имел мужество сказать оней: «мошенничество».
«Русская революция сделана мошенниками»(Нечаев, «Бесы»). Около этого приходится поставить великое SIC».«Сам Достоевский, — подчеркивал Розанов, — был бедняк идемократ», в своих «словах, отнесенных к будущему торжеству«равенства и братства»,.. он сказал за век или два «отходную»будущему торжеству этого строя».Впоследствии, став свидетелем всех тех процессов, о возможностикоторых горестно предупреждал Достоевский, Розанов, так глубокоосознавший все эти предупреждения, в безмерном отчаянии вспоминалвещий сон Раскольникова, сбывавшийся в России.
ПогибающийРозанов страдал: «Забыли о человеке... Странная стонущая цивилизация.«Человека задавило» и не хочу слушать».Розанов не принимал идей социализма, анализируя их с самыхразличных точек зрения, в разных ракурсах. Итоговым заключениемстал вывод о социализме как о дисгармонии бытия. Многих внутреннихпротиворечий этого социального строя — экономических,политических, духовных — не видел и не мог видеть философ. Однакоон увидел нежизнеспособность его, его сущностную несостоятельность.Своим философским взором он усмотрел, вслед за Достоевским, егобудущий конец. Среди самых различных его суждений о социализмеесть и такое, философски-проницательное: «Социализм пройдет какдисгармония.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
