Диссертация (Поэзия Бориса Пастернака 1920-х годов в советской журналистике и критике русского зарубежья), страница 48

⁸¹⁴ Устами Буниных: дневники в 3-х томах. Франкфурт-на-Майне, 1977-1982. Т.2 (1981). С.37-38.

⁸¹⁵ Там же. С.36.

⁸¹⁶ Попов В., Фрезинский Б. Илья Эренбург: хроника жизни и творчества. СПб., 1993. Т.1. С.371.

⁸¹⁷ Эренбург И.Г. Люди, годы, жизнь. М., 1990. Т.1. С.371.

прочитанными им стихами советского поэта Пастернака, было неприятным.

Тэффи условно обозначает дату чтения, отталкиваясь от взглядов Эренбурга: «Тогда о нем еще не говорили, что он состоит на службе в Че- Ка и занимается доносами». Несмотря на очевидную «большевизацию» Эренбурга после его возвращения из советской России, в 1921 году он еще не имел впоследствии утвердившейся за ним репутации «порученца НКВД» ⁸¹⁸. По воспоминаниям Р.Гуля, встретившегося с Эренбургом вскоре в Берлине, он был еще вполне «свободомыслен», позволял себе резкие шутки в адрес Ленина, восходящие еще ко времени издания раннего журнала Эренбурга «Тихое семейство». Все это косвенно подтверждает наше предположение о том, что чтение состоялось в мае 1921 года. Кроме того, нужно отметить энтузиазм Эренбурга, с которым он сразу после возвращения бросился знакомить эмигрантское сообщество с услышанным и прочитанным за годы пребывания в России, с новейшей русской – теперь уже советской – литературой. Вполне естественным кажется, что на одной из первых же литературных встреч он, не откладывая в долгий ящик, решил прочитать новые привезенные из России стихи. К слову, его личное знакомство с Пастернаком произошло именно в тот трехлетний период, когда Эренбург временно возвращался на родину, – во второй половине июля 1917 года. Кроме того, как мы помним, Эренбург был искренним поклонником поэзии Пастернака, написал восторженную рецензию на его первую книгу «Сестра моя жизнь» ⁸¹⁹ и активно пропагандировал ее в эмигрантских кругах. Самое яркое свидетельство об этом принадлежит Цветаевой, которая писала Пастернаку в начале их «эпистолярного романа»: «Стихи Ваши я знаю мало: раз слышала Вас с эстрады, Вы тогда сплошь забывали, книги Вашей не видела. То, что мне говорил Эренбург – ударяло сразу, захлестывало: дребезгом, щебетом, всем сразу: как

⁸¹⁸ Гуль Р.Б. Я унес Россию: Апология эмиграции. Нью-Йорк, 1984. Т.1 (Россия в Германии) С.75-76.

⁸¹⁹ Новая русская книга. Берлин, 1922, №6.

Жизнь» ⁸²⁰. Отсюда и похвалы Пастернаку, несколько гипертрофированные в передаче Тэффи: «Это последнее сказанное миру слово. Выше этого поэзия еще не поднималась».

Итак, что касается фактической стороны рецензии, она выглядит вполне достоверно: в середине мая (предположительно – 25-го числа) 1921 года Эренбург, только что вернувшийся из СССР, на вечере у Толстого читает стихи Пастернака, которые искренне считает последним словом русской поэзии, надеясь очаровать ими аудиторию.

Оценочная сторона рецензии Тэффи вызывает, однако, ряд вопросов. Из текста складывается впечатление, что не только в 1921 году, когда происходили упомянутые события, но и в 1929-м она не читала ни одного поэтического произведения Пастернака, во всяком случае, явно не отличала его от крайних футуристов. Это по меньшей мере странно – все же за протекшие 8 лет уже были опубликованы, в том числе издательством Гржебина и «Геликоном», две главные на тот момент книги стихов Пастернака «Сестра моя жизнь» (1922, 1923) и «Темы и варьяции» (1923), в эмигрантских журналах печатались отрывки из его поэм «Лейтенант Шмидт» и «905-й год» ⁸²¹, активно обсуждалась его проза, с 1926 года видные критики враждебных направлений Д. Святополк-Мирский, Г.Адамович, В.Вейдле, В.Ходасевич то и дело вступали в спор по вопросу о Пастернаке и подчас высказывались весьма пространно. Непонятно, как эта ожесточенная полемика могла пройти мимо Тэффи, обретающейся в самом центре литературной жизни русского Парижа. Больше того, если принимать за правду признания Тэффи, то она просто не слышала имени Пастернака до описанной ею встречи с Эренбургом. Столь же необъяснимо смешение внутри поэтического ряда, которое допускает Тэффи. Понятно, что “тряк, бряк, кырк” – это условное обозначение известного

⁸²⁰ Письмо Цветаевой Пастернаку 29 июня 1922 // М.Цветаева, Б.Пастернак. Души начинают видеть: Письма 1922-1936 годов. М., 2004. С.16.

⁸²¹ Отрывок из поэмы “905-й год” под названием “Потемкин” (в окончательной редакции “Морской мятеж”) был напечатан в журнале “Версты” (1926, №1). Через год в журнале “Воля России” (1927, №2) была сделана публикация с противоречивым заглавием: “Лейтенант Шмидт” (Из поэмы “1905-й год”). Она представляла собой разрозненные отрывки из “Лейтенанта Шмидта”.

стихотворения А.Крученых «Дыр бул щыл…», ставшего эмблемой футуристической зауми, но к Пастернаку имевшего более чем косвенное отношение⁸²². Возможно, неразличимость для автора двух футуристов – Крученых и Пастернака намеренная – все футуристы на одно лицо и одинаково безличны для искусства? Известно, однако, что Тэффи не испытывала к футуристам никаких враждебных чувств. Она вполне благосклонно отзывалась о стихах И.Северянина, устраивала его поэтический вечер, помогала ему войти в большую литературу. Объясняя равнодушие критики к его книге «Громокипящий кубок», Тэффи сочувственно писала в 1933 году: «Он не сеял разумного, доброго, вечного, за что потом сказал нам "спасибо сердечное русский народ". И он не был поклонником Оскара Уайльда. И даже не был сотрудником "Сатирикона", что тоже являлось некоторым правом на существование. Он был как-то сам по себе» ⁸²³. Еще раньше, в 1916 году Тэффи стала автором статьи о только что вышедшей экспериментальной по форме поэме футуриста В.Каменского «Стенька Разин» – статьи весьма хвалебной: «Книга эта не говорит, а кричит, голосит, вопиет, воет, орет истошным голосом. Все в ней крик! Крик со словами, а где слов не хватает – один голый крик <…> А в лучших местах книги – тихо. Не крик, а тихо-звенящая песня-говорок

<…> Здесь “колеса молодости” не катятся под гору с треском, громом, гиком и уханьем. Они тихим взлетом подымаются вверх, и конь, влекущий их, называется Пегасом» ⁸²⁴. Думается, что и личного неприятия поэзии Пастернака у Тэффи тоже не было, особенно учитывая, что она практически этой поэзии не знала. Стоит задаться вопросом, чем же вызван такой резкий выпад против Пастернака, фактически отказывающий ему в праве называться поэтом.

⁸²² Невозможно совсем исключить, что Тэффи, особенно при устной декламации, могли показаться заумью стихи самого Пастернака и «тряк – бряк – кырк» относится не к лексике, а к фонетике, к звукописи пастернаковских стихотворений. Хотя, скажем прямо, такое предположение нам кажется фантастичным, тем более что речь наверняка идет о стихотворениях не «Близнеца в тучах», а «Сестры моей жизни», которой в это время был страстно увлечен Эренбург.

⁸²³ Тэффи Н.А. Моя летопись. М., 2004. С.314.

⁸²⁴ Тэффи Н.А. «Стенька Разин»: критическая статья // Журнал журналов, 1916, №15 (апрель), С.4.

Думается, что ответ тут лежит в области скорее литературного быта, чем самой литературы, а точнее – в биографической и идеологической близости Тэффи с Буниным. Общее неприятие Буниным модернизма во всех его проявлениях хорошо известно. Оно имело давние, еще в России, взращенные всходы. В 1914 году в своем интервью «Одесским новостям» Бунин высказался о футуризме так: «Эти уж совсем жалости достойны… “Эго-футуристы”, как знаете, уж вовсе не существуют. Кто там? Игорь Северянин. Но он сам уж заявляет, что он – не футурист… Ну а “кубо- футуристы” Маяковские, Бурлюки… Что о них скажешь?.. Безобразники они, и больше, право, ничего… Меня изумило даже, что о них пишут длинные критические рассуждения, как это о них говорят в серьезном тоне. До такой степени все это плоско, до такой это степени глупо… А вот смотрите же: собирают публику… Вы говорите: интерес скандала. Но, как хотите, это дурной показатель для русского общества. Значит, оно не живет разумно, значит оно так себе просто глазеет. Ведь у кого есть серьезные интересы, того не привлекут скандалы… И особенно такого дурного тона» ⁸²⁵. Однако в революционные годы это легкое презрение в тоне Бунина сменяется настоящей ненавистью: неприятие модернизма связалось с еще более резким отрицанием самих модернистов вне зависимости от представляемого ими течения (Белого, Блока, Маяковского), в которых Бунин видел явную или скрытую приверженность к большевизму⁸²⁶. В качестве примера приведем фрагмент о Маяковском из «Окаянных дней»:

«Одноглазый Полифем, к которому попал Одиссей в своих странствиях, намеревался сожрать Одиссея. Ленин и Маяковский (которого еще в гимназии пророчески прозвали Идиотом Полифемовичем) были оба тоже довольно прожорливы и весьма сильны своим одноглазием. И тот и другой некоторое время казались всем только площадными шутами. Но недаром

⁸²⁵ Ш. У Ив. Ал. Бунина // Одесские новости, 1914, №9320 (10 апреля). С.3.

⁸²⁶ В этом убеждении Бунин был не одинок. Так, Ходасевич в очерке о Брюсове делает сходное сближение: «Я думаю, что тщательное формальное исследование коммунистических стихов Брюсова показало бы в них напряженную внутреннюю работу, клонящуюся к попытке сломать старую гармонию, “обрести звуки новые”. К этой цели Брюсов шел через сознательную какофонию» (Ходасевич В.Ф. Некрополь// Ходасевич В.Ф. Собрание сочинений в 4-х томах. М., 1997. Т.4. С.40).

Маяковский назвался футуристом, то есть человеком будущего: полифемское будущее России принадлежало несомненно им, Маяковским, Лениным. Маяковский утробой почуял, во что вообще превратится вскоре русский пир тех дней и как великолепно заткнет рот всем прочим трибунам Ленин с балкона Кшесинской…» ⁸²⁷. Думается, что Пастернак, не только сознательно выбравший в 1923 году возвращение в советскую Россию, но и успешно, как считал Бунин, в ней прижившийся, очевидно, тоже ассоциировался в его сознании с Маяковским⁸²⁸ и со всем футуристическим сообществом. Так, в более поздних «Воспоминаниях» И.А.Бунин прямо связал Пастернака с ненавистным Маяковским: «Маяковский останется в истории литературы большевистских лет как самый низкий, самый циничный и вредный слуга советского людоедства по части литературного восхваления его и тем самым воздействия на советскую чернь <…> Маяковскому пошло на пользу даже его самоубийство: оно дало повод другому советскому поэту, Пастернаку, обратиться к его загробной тени с намеком на что-то даже очень возвышенное:

Твой выстрел был подобен Этне В предгорье трусов и трусих!

Казалось бы, выстрел можно уподоблять не горе, а какому-нибудь ее действию, – обвалу, извержению… Но поелику Пастернак считается в советской России да многими и в эмиграции тоже гениальным поэтом, то и выражается он как раз так, как и подобает теперешним гениальным поэтам

<…>» ⁸²⁹. В августе 1941 года Бунин записал в дневнике: «Был André Gide. Очень приятное впечатление. Тонок, умен – и вдруг: <…> в восторге от Пастернака…» ⁸³⁰. Отношение Бунина к Пастернаку было настолько широко известно в эмигрантской среде, что через 16 лет после его смерти,

⁸²⁷ Бунин И.А.Окаянные дни (ночь на 24 апреля 1919 года)// Бунин И.А. Собрание сочинений. Берлин, 1935. Т. 10. С.115.

⁸²⁸ Прежде всего благодаря сотрудничеству Пастернака в Лефе.

⁸²⁹ Бунин И.А. Воспоминания: Маяковский// Бунин И.А. Полное собрание сочинений в 13 томах. Т.9. С.161-162.

⁸³⁰ Устами Буниных. Т.3 (1982). С.109.

в 1969 году, Адамович в письме Т.Н.Николеску сообщал о Бунине: «Над Пастернаком издевался, считал его идиотом» ⁸³¹.

Тэффи, не сформировавшая по отношению к Пастернаку своего собственного мнения, возможно, отчасти из-за бунинского напора, в своей рецензии решила сделать мэтру приятное – не просто похвалить его стихи, а противопоставить их пастернаковским: поэзия Бунина «не кликушество, не тайнопись. Здесь поэт не является только орудием некоей высшей воли. Он творит сам, сознательно, что хочет и как хочет» ⁸³².

Есть веские причины предполагать, что Тэффи все же несколько мистифицирует читателя эффектным неразличением поэтики А.Крученых и Б.Пастернака. Вероятнее всего, с творчеством Пастернака она все же была знакома хотя бы по тем антологиям советской поэзии, которые выпускал за границей Эренбург, например, «Поэзия революционной Москвы» (Берлин, 1922) или «Портреты русских поэтов» (Берлин, 1922). Пастернаковские подборки из «Сестры моей жизни» в них, отвечая вкусам Эренбурга, практически совпадают – за редким исключением. Однако есть веские причины предполагать, что перед Тэффи в момент написания ею рецензии на «Избранные стихи» Бунина лежали именно «Портреты русских поэтов». Там среди прочих рассуждений Эренбурга о Пастернаке содержалось следующее: «Говорить о Пастернаке трудно. Его речь сочетание косноязычия, отчаянных потуг вытянуть из нутра необходимое слово и бурного водопада неожиданных сравнений, сложных ассоциаций, откровенностей на явно чужом языке. Он был бы непонятен, если б весь этот хаос не озарялся бы единством и ясностью голоса. Так его стихи, порой иероглифические, доходят до антологической простоты, до детской наивной песне о весне. Конечно, Бунин понятнее, и легче добывать огонь с помощью шведских спичек, нежели из камня. Но сердца зажигаются

⁸³¹ Письмо Г.В.Адамовича Т.Н.Николеску 24 августа 1969// И. А. Бунин: Новые материалы. Вып.1. С.363. ⁸³² Тэффи Н.А. По поводу чудесной книги. И.А.Бунин: Избранные стихи// Иллюстрированная Россия. 1929, №216 (27), 29 июня, Париж. С.8.