Фукуяма конец истории (966859), страница 62

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 62)

Отношение Ницше к немецкому фашизму обсуждается давно, и если от узколобых

обвинений в том, что он -- праотец упрощенческих доктрин

национал-социализма, его можно защитить, то все же перекличка его мыслей и

нацизма не случайна. Как и у его последователя, Мартина Хайдеггера,

релятивизм у Ницше сносил все философские подпорки, поддерживающие западную

либеральную демократию, заменяя их учением силы и господства.⁴⁸⁵

Ницше считал, что эра европейского нигилизма, которой он помогал прийти,

поведет к "безграничным войнам духа", бесцельным войнам, чье единственное

назначение -- утвердить самое войну.

Современный либеральный проект пытается сдвинуть основы человеческого

общества от тимоса на более безопасную почву желания. Либеральная демократия

"решила" проблему мегалотимии, ограничив и сублимировав се сложным рядом

институциональных ограничений -- принцип суверенности народа, определение

прав, власть закона, разделение властей и так далее. Либерализм также сделал

возможным современный экономический мир, освободив желание от всех

ограничений на жажду нажины и соединив его союзом с рассудком в виде

современной науки. Новое, динамичное и бесконечно богатое поде деятельности

внезапно открылось человеку. Согласно англосаксонским теоретикам

либерализма, праздным господам предстояло склониться к убеждению оставить

свое тщеславие и найти себе дом в этом экономическом мире. Тимосу полагалось

подчиниться желанию и рассудку, то есть желанию, руководимому рассудком.

Гегель тоже понимал, что фундаментальный переход, который случился в

современной жизни, явился одомашниванием господина и его метаморфозой в

человека экономического. Но он понимал, что это означает не столько отмену

тимоса, сколько его трансформацию в новую и, как верил Гегель, высшую форму.

Мегалотимия немногих должна была уступить дорогу изотимии многих. Человек не

перестанет иметь грудь, но эта грудь не будет более надуваться столь

чрезмерной гордостью. Те, кого не мог удовлетворить прежний,

додемократический мир, составляли большинство человечества; те же, кто

остался неудовлетворенным в современном мире универсального признания, куда

более малочисленны. Отсюда и примечательная стабильность, и сила демократии

в современном мире.

Работу всей жизни Ницше можно в некотором смысле рассматривать как

попытку радикально сдвинуть это равновесие обратно в сторону мегалотимии.

Гнев стражей Платона более не должен был ограничиваться какой-либо

концепцией общего блага. Общего блага нет: попытки его определить просто

отражают силу тех, кто вводит определение. Разумеется, общее благо,

защищающее самодовольство последнего человека, истощилось. Уже нет хорошо

или плохо воспитанных стражей, остались только более или менее гневные. И

поэтому они будут отличаться друг от друга главным образом силой своего

гнева -- то есть способностью навязать свои "ценности" другим. Уже не одной

из трех частей человека, как для Платона, а человеком в целом стал тимос для

Ницше.

Оглядываясь назад, мы, живущие в век старости человечества, могли бы

прийти к следующему заключению. Ни один режим -- ни одна "социоэкономическая

система" -- не может удовлетворить всех и повсюду, в том числе и либеральная

демократия. Вопрос не в неполноте демократической революции, то есть не в

том, что блага свободы и равенства не были распространены на всех людей.

Неудовлетворенность возникает именно там, где триумф демократии наиболее

полон: это неудовлетворенность свободой и равенством. Таким образом, те, кто

остался неудовлетворенным, всегда будут иметь потенциал запустить историю

заново.

Более того, оказывается, что рациональное признание не является

самоподдерживающимся, но должно опираться на до-современные,

не-универсальные формы признания, чтобы оно могло быть действенным.

Стабильная демократия требует иногда иррациональной демократической

культуры, и спонтанное гражданское общество вырастает из долиберальных

традиций. Капиталистическому процветанию лучше всего способствует сильная

трудовая этика, которая, в свою очередь зависит от призраков мертвых

религиозных верований, если не от самих верований, либо же от иррациональной

приверженности к расе или нации. Групповое, а не универсальное признание --

лучшая поддержка экономической деятельности и общественной жизни, и даже

если оно в конечном счете иррационально, эта иррациональность еще очень не

скоро приведет к подрыву обществ, в которых оно существует. Итак,

универсальное признание не только не дает универсального удовлетворения, но

сама способность экономического общества создавать и поддерживать себя на

рациональной основе в чем-то сомнительна.

Аристотель считал, что история будет циклической, а не секулярной,

поскольку все режимы в чем-то несовершенны, и это несовершенство постоянно

будет подталкивать людей к желанию сменить режим на что-нибудь другое. Не

можем ли мы, по всем перечисленным причинам, отнести то же самое к

современной демократии? Следуя Аристотелю, мы могли бы постулировать, что

общество последних людей, состоящих только из желания и рассудка, будет

сменяться бестиальными первыми людьми, ищущими только признания, и обратно,

и так до бесконечности.

И все же эти две опорные колонны вряд ли равны друг другу. Ницшеанская

альтернатива заставляет нас полностью разорвать с той частью души, что

ведает желаниями. Последнее столетие показало нам страшные последствия

попыток пробудить необузданную мегалотимию, потому что в нем мы уже в

некотором смысле испытали "безграничные войны", предсказанные Ницше. Толпы,

требовавшие войны в августе 1914 года, получили жертвы и опасности, которых

хотели, и даже куда больше. Последующее течение Великой войны показало, что

каковы бы ни были положительные вторичные эффекты войны в смысле структуры

общества, они полностью задавлены ее разрушительными последствиями первого

порядка. В двадцатом веке риск жизнью в кровавой битве полностью

демократизировался. Он уже не отмечал исключительные натуры, а стал опытом,

навязанным массам мужчин, а потом -- и массам женщин и детей. Он вел не к

удовлетворению признания, но к безымянной и бессмысленной смерти. Никак не

пробуждая творческие способности, современная война подорвала народную веру

в такие понятия, как храбрость и героизм, и выпестовала глубокое ощущение

отчуждения и распада личности у тех, кто ее испытал. Если людям будущего

наскучат мир и процветание и они станут искать новой тимотической борьбы и

трудностей, последствия обещают быть еще более ужасными, потому что сейчас

есть ядерное и иное оружие массового поражения, которое может убить миллионы

людей мгновенно и анонимно.

Барьером на пути возрождения истории и возвращения первых людей стоит

внушительный Механизм современной науки, который мы описали во второй части

нашей книги; Механизм, приводимый в движение не ограниченным желанием и

управляемый рассудком. Возрождение мегалотимии в современном мире будет

означать разрушение этой мощной и динамичной глобальной экономики и попытку

перелома логики технологического развития. Такие переломы оказались

возможными в конкретные моменты в конкретных местах, например, когда такие

страны, как Германия или Япония, жертвовали собой ради национального

признания, -- но сомнительно, может ли весь мир в целом совершить такой

перелом достаточно надолго. Германией и Японией двигало желание навязать

признание своего превосходства в войнах первой половины двадцатого века, но

при этом они считали, что защищают свою экономику, завоевывая себе

нео-меркантилистское Lebensraum (Жизненное пространство (нем)) или "сферу

со-процветания". Последующий опыт показал обеим странам, что экономической

безопасности куда проще было бы достичь либеральной свободной торговлей, чем

войной, а путь военных завоеваний для экономических ценностей полностью

деструктивен.

При взгляде на современную Америку мне не кажется, что мы столкнулись с

проблемой избытка мегалотимии. Те серьезные молодые люди, которые толпами

идут в школы права и бизнеса, трудолюбиво заполняют свои резюме в надежде

поддержать стиль жизни, который, как они считают, им положен, -- мне

кажется, что им куда больше грозит опасность стать последними людьми, чем

оживить страсти первого человека. Для них либеральная идея наполнить жизнь

материальными приобретениями и безопасным, разрешенным честолюбием слишком

хорошо подходит. И трудно отыскать великие неудовлетворенные стремления или

иррациональные страсти под внешним обликом среднего юриста-стажера.

То же справедливо и для других регионов постисторического мира. В

восьмидесятых годах лидеры большинства европейских стран не выказывали

стремлений к великой борьбе или жертвам, имея дело с такими проблемами, как

"холодная" война, уничтожение голода в третьем мире или военные, акции

против терроризма. Были фанатики, вступавшие во Фракцию Красной Армии в

Германии или в Красные Бригады в Италии, но это были считанные

маргиналы-сумасшедшие, которых поддерживала на плаву только помощь

советского блока. После великих событий осени 1989 года в Восточной Европе

значительная часть немцев засомневалась насчет мудрости объединения, потому

что это обойдется слишком дорого. Это не признаки цивилизации, натянутой,

как пружина, готовой принести себя в жертву на костер нового, еще

невиданного фанатизма, -- это признаки цивилизации вполне удовлетворенной

своим настоящим и будущим.

Платон утверждал, что хотя тимос есть основа добродетелей, сам по себе

он не хорош и не плох, но требует воспитания, дабы он служил общему благу.

Иными словами, тимос должен управляться рассудком и стать союзником желания.

В городе справедливости все три стороны души были удовлетворены и

уравновешены под водительством разума.⁴⁸⁶ Этот наилучший из

режимов было бы крайне трудно реализовать, поскольку он должен удовлетворять

человека целиком -- одновременно его рассудок, желание и тимос. Но если даже

для реального режима невозможно удовлетворить человека полностью, наилучший

режим давал образец, с которым можно сравнивать существующие режимы. Тот

режим наилучший, который наилучшим образом удовлетворяет все три стороны

души одновременно.

Если рассмотреть доступные нам исторические альтернативы в данном

аспекте, кажется, что либеральная демократия дает наибольшие возможности

всем трем сторонам. Если она и не годится как самый справедливый режим "в

речах", то может послужить хотя бы самым справедливым режимом "в

реальности". Потому что, как учит нас Гегель, современный либерализм основан

не столько на отмене жажды признания, сколько на ее трансформации в более

рациональные формы. Если тимос не сохранен полностью в его более ранних

проявлениях, то он и не отменен полностью. Более того, ни одно существующее

либеральное общество не основано исключительно на изотимии; все они должны

допускать некоторую степень безопасной и укрощенной мегалотимии, даже если

это идет вразрез с принципами, которые такое общество искренне проповедует.

Если верно, что исторический процесс покоится на двух

колоннах-близнецах -- желании и рациональном признании, и что современная

либеральная демократия сеть политическая, система, наилучшим образом и, в

каком-то смысле сбалансированно удовлетворяющая обе эти потребности, то,

по-видимому, основной угрозой демократии будет наше непонимание того, что на

самом деле поставлено на карту. Потому что, хотя современные общества

развились до демократических, современная мысль зашла в тупик и не может

прийти к согласию о том, что составляет суть человека и его специфическое

достоинство, а потому не может определить права человека. Таким образом

открывается путь к преувеличенным требованием признания равных прав с одной

стороны, и к высвобождению заново мегалотимии -- с другой.⁴⁸⁷ Эта

путаница мысли может произойти, несмотря ни то что история движется в

согласованном направлении рациональным желанием и рациональным признанием и

несмотря на то, что либеральная демократия в реальности дает наилучшее

возможное решение проблемы человека.

Возможно, что если события пойдут так, как, шли в

последние несколько десятков лет, идея универсальной и направленной к

либеральной демократий истории станет более приемлемой для людей, и

релятивистский тупик современной мысли в каком-то смысле разрешится сам. То

есть культурный релятивизм (европейское, изобретение) кажется приемлемым для

нашего столетия, потому что впервые Европа оказалась вынужденной всерьез

встретиться с неевропейскими культурами в процессе колониализма и

Характеристики

Список файлов реферата