Татьяна Устинова - От первого до последнего слова (2007) (947043), страница 18
Текст из файла (страница 18)
А сейчас он даже не посмотрел, вот как!.. Джесс постояла-постояла, потом протрусила тяжелой рысью на ковер перед камином, брякнулась и стала валяться. Валялась она не просто так, а со смыслом, все косилась на него, с замиранием сердца ожидая, что будет, когда он увидит.
Он увидел и сказал вяло:
– Джесс, иди на улицу!
И отвернулся.
И тогда она встала, понурилась и пошла на улицу вне себя от горя. Ничего не помогло, даже ее валянье перед камином. Не иначе придется искать соперницу – куда она делась? – и вести ее обратно в дом.
Джесс просидела с ним полночи, а потом стала задремывать, Долгов слышал ее мерное дыхание. Время от времени она просыпалась и начинала зевать и сильно лязгать зубами. Долгов ей завидовал.
Устав страдать, он строго сказал себе, что утро вечера мудренее, ушел на второй этаж, в спальню, забрался в постель, лег животом на Алисину подушку, которая уже почти не пахла Алисой, и стал помирать.
Дышать было нечем, в голове сильно стучало и очень хотелось пососать валидол – может, помогло бы?!
Утром, когда Джесс выбежала из своего загона попугать птиц, Долгов встал, разбитый и почти больной, и пошел варить себе кофе, и опять долго сидел на веранде, придумывая, что именно он станет делать, если ему сегодня не надо ехать в больницу.
Или надо?..
Часов в семь он позвонил Абельману.
– Дмитрий Евгеньевич, – начал Абельман, не здороваясь, – хочешь, я тебе анекдот расскажу?
– Не хочу, Эдик.
– Приезжает еврей девяноста лет из Бостона в Иерусалим. Ну, у трапа его встречает вся семья, вперед выходит сын и спрашивает: «Папа! Чего вас принесло?! Чего вам в Бостоне не сиделось?!» Папа отвечает: «Сынок! Я прилетел, чтобы умереть на святой земле!», а сын ему: «Ну?!»
– Смешно, – оценил Долгов. – Эдик, помнишь, ты говорил, что к тебе на прием приходила Краснова? Ну, из телевизора которая!
– Помню. А что такое?
– У тебя есть ее координаты?
– Да боже ж мой, – жалобно выговорил Абельман, – да за кого меня принимают в этом доме?! Ты что, тоже мечтаешь с ней познакомиться?!
– А кто еще мечтает с ней познакомиться?
– Она! – провозгласил Абельман. – Она сама мечтает с тобой познакомиться! Мы только на днях договаривались, что я ее сведу с тобой!
Долгов, который плохо соображал этим утром, ничего не понял:
– Зачем она мечтает со мной познакомиться?
– Да откуда ж я знаю?! Мечтаю, говорит, с профессором Долговым познакомиться, а иначе, говорит, уволят меня с работы в два счета!.. Только ты запомни, Дмитрий Евгеньевич, если ты с ней намерен амуры крутить, я тебе морду набью. Ты мальчик из хорошей семьи, а я хулиган подзаборный, так что мне терять нечего!
– Подожди, – перебил Долгов. – Мне нужна ведущая, которая сделала программу про Грицука! Помнишь Грицука? Ну, ты мне его пристроил, говорил, что за него какие-то большие люди хлопочут, а он у нас помер!
– Да как же мне не помнить, когда такой шум был!
– Вот именно эта ведущая и подняла шум. Ты про нее сейчас говорил?
– Про нее, про кого же еще?! У нас, Долгов, в державе одна Татьяна Краснова, и я, Долгов, приложу все усилия для того, чтобы она стала моей личной собственностью. Так что если ты вздумал ее у меня отбить…
– Пошел ты, – сказал Долгов вяло. – Линейность твоих мозгов меня иногда просто из себя выводит!
– Линейность! Подумаешь, какой нелинейный выискался! Я ее хочу, и я ее получу.
– Да ради бога.
– Тогда говори, зачем она тебе нужна.
– Я хотел выяснить, как к ним попали сведения о том, что этот самый Грицук умер не своей смертью. Может, они что-то знают.
– Да что они могут знать, они же журналисты, Дим! Что видят, то и поют!
– Выходит, кто-то из них видел, что Грицука отравили?
– А его отравили?!
– Шут его знает, – признался Долгов. – Только у меня из-за него сплошные неприятности. Вчера кто-то прямо в больнице Екатерине Львовне дал по голове. Это медсестра из второй хирургии!
– Как… по голове? – моментально став серьезным, переспросил Абельман.
– Да так. Как в кино. Мне главврач велел кино смотреть. Там, говорит, всем постоянно дают по голове!
– Жива?
– В реанимации. Височная кость проломлена, гематомы, и… В общем, неясно.
– А Грицук тут при чем?
– Я не знаю, – сказал Долгов. – Только все началось с него, понимаешь? Он поступил к нам в больницу, сразу стал бузить, его все уговаривали, чтобы не бузил, а он твердил, что его обязательно убьют. Он какую-то книгу, что ли, написал, и из-за этой книги переполошились высшие эшелоны власти, да ну, в общем, чепуха!
– Но тем не менее он помер, если я все правильно понял.
– Помер. И при нем еще какие-то странные таблетки были. Написано, что нитроглицерин, но этого быть не может, потому что таблетки по полграмма, никак не меньше!
– Полграмма нитроглицерина?! – удивился Абельман. – Это сильно! Капля никотина убивает лошадь, а хомяка разрывает на куски! Полграмма нитроглицерина забабахать, и можно на метле летать!
– Таблетки забрал адвокат по фамилии Глебов, и что с ними, куда они делись, я так и не понял.
– А заключение какое? От чего Грицук помер? От нитроглицерина, что ли?!
– Остановка сердца, – нехотя сказал Долгов. – Но оно у него было здоровое!
– Ну, знаешь, здоровое!..
– Эдик, ты же врач. Ты все понимаешь.
– Понимаю, – согласился Абельман. – Я еще отлично понимаю, что ты своими муками совести кого хочешь в гроб загонишь! Алиска вернулась?
– Нет.
– Вот и Алиска не вернулась, – туманно заключил Абельман. – Я же тебя столько лет знаю, Долгов. Ты сейчас начнешь метаться, доказывать всем, что ты не плохой, а хороший, а оно не надо никому. Все и так знают, что ты хороший!
Долгову не хотелось говорить ему о том, что Терентьев практически выгнал его из больницы и что главврач считает, что смерть писателя и медсестра с проломленной головой имеют непосредственное отношение к нему, Долгову, а это значит, что он и должен со всем этим разбираться.
– Эдик, а кто тебя просил пристроить Грицука в хорошую больницу?
Абельман немного подумал:
– Да я так сразу и не скажу. Я помню, звонил кто-то, а я сразу заявил, что это не ко мне, в пластическую хирургию я его просто так не положу. Я сегодня оперирую, а потом на прием поеду, но Анна Ивановна найдет записи. Она всех, кто звонит, всегда записывает.
– Позвони мне тогда.
– Ну, когда с Красновой-то будешь встречаться?
– Да хоть сегодня. Я, правда, тоже с утра на операциях, а потом буду в городе, в центре. – Он сказал про операции и подумал, что не знает, будет сегодня оперировать или нет. От этой мысли ему стало немного страшно. – Сегодня она может?
– Да откуда я знаю, Долгов?! Я же с ней пока не живу! Говорят, у нее один муж уже есть. Или даже не один. Насколько я понял, ты ей тоже нужен срочно. Так что я ей позвоню, а потом тебе, а после еще Анна Иванова позвонит, вот и будем весь день при деле!..
Долгов вдруг ему позавидовал.
Абельман жил нормальной жизнью, в нормальном мире, где никто никого не травил странными таблетками и не давал по голове беззащитным женщинам! Он едет на работу, и ему радостно ехать на работу – медициной нельзя заниматься постольку-поскольку, можно или радостно, или никак. Долгов, не признававший никаких мистических поворотов, точно знал, что медицина – это наука точная и понятная, как физика, например. В то, что это искусство, колдовство, магия, он не верил и лицемерил немного, конечно.
Во врачи не идут просто так.
Конечно же, и в медицине есть ремесленники, честные труженики, хорошо делающие одно простое и понятное дело, и честь им и слава, и поклон от всех, кого они вылечили и еще вылечат! Не всем нужно и можно в гении, в спасители человечества, в избавители!..
А вот эти, которые «гении», которые идут сразу за всемогущим, и даже немного подстраховывают его, когда он не успевает или недосмотрит, – эти немного колдуны, конечно.
Ну, может, не колдуны, но уж точно не просто ремесленники и не просто ученые.
Абельман такой. И в данный момент Долгов завидовал ему, его причастности, его спокойствию, тому, что он едет на работу. И еще тому человеку, которого он будет сегодня оперировать, Долгов завидовал немного, потому что завтра тому станет легче жить.
– Я договорюсь с Татьяной и позвоню, – сказал в трубке Абельман. – Слышишь меня, Дим? Или ты со мной уже не разговариваешь?
– Разговариваю, – сообщил Долгов мрачно и положил трубку.
У него сегодня другие дела, которые он не умеет и не хочет делать. Но он будет их делать, а его больные будут ждать, и отступать им всем вместе некуда!
И он, Долгов, не отступит.
В конце концов, он никогда не сдается. Или почти никогда.
У Андрея болела спина. Она часто болела после аварии, и он почти привык к тому, что в самый неподходящий момент он не сможет ни согнуться, ни разогнуться.
«Повезло тебе, парень, что жив остался», – сказал ему в реанимации молодой веселый врач, которого Андрей после ни разу не видел.
И еще спросил: «Ты верующий?»
Андрей, разлепив сухие, намертво склеенные болью губы, из стороны в сторону помотал головой и промычал, что нет, неверующий.
«И все равно сходи в церковь, свечку поставь, – сказал молодой и веселый, – за того доктора, который тебя на дороге подобрал. Кабы не он да не «Скорая» наша, пел бы сейчас ты на небесах ангельским голосом!»
Лежа в реанимации, Андрей все силился вспомнить «того доктора», который подобрал его на дороге, и все не мог. Вспоминался только уверенный властный голос, и голос этот почему-то говорил, что никогда в жизни не мог понять, кто такие менеджеры. Андрей был уверен, что все это посттравматический бред.
Странные мысли приходили ему в голову – ни до, ни после реанимации похожие мысли ему в голову не приходили. Наркотики так действовали, что ли?..
Он думал о том, что неправильно жил все это время – все свои тридцать семь лет! Наверное, он и не жил почти, так только, ждал, когда начнется настоящая жизнь, а она все никак не начиналась.
У кого-то из мудрецов он прочитал однажды, что мало кто имеет смелость жить. Большинство людей существуют так, как будто стоят в передней и ждут, когда некто вышестоящий пригласит их пройти в парадные комнаты.
Лежа в реанимации, Андрей Кравченко удивлялся тому, как это верно.
Он тоже все время стоял в передней и тоже все время ждал, когда его пригласят, а приглашения все не получалось. Он никого не любил – только одного человека, и то очень недолго. Потом этого человека у него отняли, а он не стал бороться. Вернее, не умел бороться, а потому и не стал, и ему даже в голову не приходило, что есть чувства, которые нельзя пропускать мимо себя… просто так.
Вот, любовь, например.
Упустишь ее, и она никогда больше не вернется, и наказание за то, что упустил, будет жестоким и совершенно справедливым, только наказанным жить… трудно. Почти невозможно. Андрей силился вспомнить, как жил все эти годы, после того, как сдался без боя и все упустил, и выходило, что он никак не жил.
Если бы не катастрофа и не врач, своими руками вынувший его из небытия, он никогда бы этого не понял. Или понял бы как раз там, где поют ангельскими голосами, а было бы уже поздно, и не поправить ничего!..
Впрочем, должно быть, и сейчас ничего нельзя поправить, но все же бесконечно врать себе невозможно, а в реанимации Андрей вдруг понял, что вся его жизнь – сплошная ложь, ложь от первого до последнего слова, от первой до последней картинки, которые он все рисовал себе!
Нет хуже вранья, чем вранье самому себе.
А он-то надеялся как-то проскочить, незаметно пробраться в «настоящую жизнь», а оказалось, что и он тоже, в числе прочих, стоит в приемной, ждет приглашения!..
Он открывал глаза и видел все время одно и то же – желтые стены, белый потолок, тумбочка, а на ней стакан с ложкой. Были еще какие-то сложные конструкции, которые в разных местах присоединялись к его телу, и телу от них было больно, неудобно и никак не повернуться, и эта телесная боль как будто возвращала его обратно из небытия, была почти желанной, единственной, что связывало его с сознанием. Наверное, если бы не эта боль, он сошел бы с ума от невыносимо тяжких дум, которые не шли ни в какое сравнение с физической болью, и он радовался ей, как чему-то настоящему.
Потом он стал приходить в себя.
Это случилось как-то моментально, в одну секунду. Он проснулся утром и понял, что трубка в носу, на которую он совершенно не обращал внимания все последние дни, невыносимо ему мешает. Если бы не эта проклятая трубка, все было бы почти хорошо – и боль стала отступать, и сознание перестало мутиться, и мысли, выползающие из темной глубины мозга, прекратили терзать его. Он сел, стал выдергивать проклятую трубку, прибежала сестра, уложила его обратно и не позволила вынуть.
– Я больше не могу, – прошелестел Андрей еле слышно. Ему казалось, что он орет на всю палату. – Я больше не могу с этой трубкой! Выньте ее, прошу вас!
– Вот сейчас доктор придет, посмотрит, и вынем, – пообещала сестра. – Попить не хотите?..
Конечно, она его обманула! Доктор пришел, посмотрел, кажется, остался очень доволен, потому что лицо у него светлело по мере того, как он осматривал Андрея.
Он осмотрел его, потом пролистал какие-то бумаги, глянул на мониторы и тоже почему-то спросил, верующий ли он.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
