Татьяна Устинова - От первого до последнего слова (2007) (947043), страница 13

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 13)

Он никогда не думал, что все эти мелочи – а Долгов на самом деле был уверен, что все это просто житейские мелочи! – занимают такое огромное пространство. Без них в его жизни получилась дыра размером во Вселенную, и ее нечем было подлатать, и он, хирург с многолетним стажем, с особенным, присущим только классным хирургам «чувством тканей», не знал, как сшить именно эту, порвавшуюся в таком трудном месте, жизненную ткань!..

По всегдашней привычке после всех своих отлучек привозить ей букетик Долгов даже притормозил возле бабки на Ленинградском шоссе, у которой в ведре было пышное многоцветье, и бабка, воодушевившись, поднялась было со стульчика, на котором лузгала семечки. Поднялась и тут же плюхнулась обратно, потому что Долгов, вспомнив: букет везти некому, так врезал по газам, что за его джипом взметнулась пыль и полетели какие-то ветки. Бабка ему вслед погрозила кулаком и что-то неслышно прокричала.

Он ехал и мрачно думал: ехать некуда, а время еще только семь часов, и телефон, как назло, не звонит – никто еще не понял, что профессор вернулся из странствий и готов ринуться спасать и утешать страждущих.

…Зачем она от него ушла? Так хорошо все было!.. И он ни в чем не виноват!..

Самое главное, говорил ей Долгов на заре их совместной жизни, – это со мной не спорить. Потому что все равно я всегда прав.

Это я тебе говорю как ученый!..

Она честно старалась не спорить и утешала его, когда он требовал утешения, и ненавидела его врагов, и любила его друзей, и прощала ему слабости, и ценила его мужество. Впрочем, Долгов никогда не думал такими словами «прощала» и «ценила»!.. В какой-то момент он перестал относиться к ней как к подарку судьбы и начал относиться как к чему-то само собой разумеющемуся, постоянному, незыблемому, и ему даже в голову не приходило, что он может, к примеру, ее потерять!

Куда она денется?! Он ее любит, она его тоже любит, ну и дело с концом! Все хорошо. Вот же и букетик он покупает, говорят, что женщинам нравится, когда им привозят цветы. И – ладно! – Долгов готов их привозить, а она ушла, потому что он «невыносимый»!

Замычав, как будто у него вдруг заболели зубы, он нашарил на панели кнопку и включил Второй концерт Рахманинова, который всегда ему помогал, если жизнь шла наперекосяк.

Во всех динамиках грянул рояль, и музыка, тревожная и стремительная, как ход его машины, заполнила все пространство. Второй концерт холодил сердце, и в груди начинал кататься ледяной шарик. Он все увеличивался, нарастал вместе со звуками, занимал все больше места в груди, так что становилось трудно дышать.

Однажды Второй концерт спас ему жизнь – Долгов знал это совершенно точно.

Скорость тогда была большая, и концерт гремел во всех динамиках, и в зеркале заднего вида Долгов вдруг увидел, как прямо позади него и чуть левее начинает закручиваться воронка из машин, которые сталкивались, крутились и улетали куда-то, и воронка эта все расширялась, и Второй концерт гремел, и Долгов, вцепившись в руль, видел, как одна из подхваченных смертельным ураганом машин летит прямо в его левый борт.

У него не было секунды, чтобы принять решение – тормозить или нажимать на газ. У него не было секунды, чтобы сообразить – вперед или назад, успеет или не успеет. Но он точно знал, что от этого решения зависит его собственная жизнь или смерть. Смерть отвратительная, несвоевременная, глупая, грязная, ржавая, воняющая бензином и кровью, которая фонтаном ударит из всех разорванных в клочья артерий.

Вместо него решение принял Рахманинов.

Ну, просто так получилось.

Рояль гремел тревожно и грозно, и только один миг оставался до катастрофы, и в этот миг музыка стремительно понеслась вперед, и Долгов, следом за ней, утопил в пол педаль газа, и прямо позади него та самая машина, что нацелилась ему в борт, ударилась в отбойник, ее закрутило и понесло через несколько рядов, и вой тормозов и сирен почти утонул в музыке Рахманинова!..

Перелетев катастрофу, Долгов остановился, побежал назад и спасал тех, кого можно было спасти, и руки у него были в крови и грязи, и из его машины над дорогой, как над полем битвы, летел Второй концерт в исполнении Лондонского королевского филармонического оркестра!..

…Зачем она ушла от него! Все было так хорошо, и он на самом деле ни в чем не виноват!

…Или виноват?

Долгов старательно подумал. Выходило – нет, не виноват! На него навалилось все сразу – и смерть писателя, и доклад в Берлине, и недовольство собой, и та больная из Набережных Челнов, или откуда она там была, с ее сумасшедшим мужем! Впрочем, все это было всегда – пожалуй, кроме смерти писателя и загадочных таблеток в пузырьке с надписью «нитроглицерин»!

На него «навалилось», а Алиса ничего не поняла, приставала с расспросами и утешениями, лезла с какими-то своими проблемами, которые нужно было срочно решить, а он не мог заниматься ее проблемами!.. Он и всегда-то искренне полагал их пустяковыми, а уж нынче ему и вовсе было не до того! Ну, что ей стоило как-то… потерпеть немного, что ли!

Впрочем, Долгов всегда старался быть справедливым и готов признать, что в последнее время с ним было трудно, но не настолько же, чтобы от него уходить!..

Может, в больницу поехать?.. Там все ясно и понятно, там его всегда ждут и он всем нужен.

Вздыхая, он свернул направо, проехал под мостом и вырулил на привычную дорогу. В больницу так в больницу!

Потом он подумал, что нужно сообщить Алисе, что он в Москве, – она ненавидела самолеты и всегда переживала, когда он улетал в командировки! – вытащил телефон и нажал кнопку.

– Привет, – холодно сказал он, когда она ответила. – Я прилетел.

Она помолчала.

– Хорошо.

– Еду домой.

Она еще помолчала, а потом сказала, что это тоже хорошо.

Сейчас завою, подумал Долгов, но не завыл.

Ровным голосом он пожелал ей доброго вечера, хотел было швырнуть телефон на щиток, но не швырнул, аккуратно засунул в карман и прибавил газу. Джип рычал и подпрыгивал, перелетая через ухабы и лужи.

Дождь, что ли, вчера был? Вон сколько воды налило!..

В Берлине не было дождя, стояла липкая европейская жара, а он по этой жаре еще таскался в музеи – он любил картинные галереи и всегда старательно их посещал. Берлинские музеи не доставили ему никакого удовольствия, и он даже хорошенько не понял, из-за чего – то ли из-за этой самой жары, то ли из-за того, что он был невнимателен и думал все время о другом, то ли из-за того, что Алиса от него ушла!

В больнице его никто не ждал.

– О!.. – сказал дежурный анестезиолог, которого Дмитрий Евгеньевич не любил. – А вы откуда!?

Анестезиолог что-то жевал и с усилием проглотил, когда Долгов заглянул к нему. От этого глотательного движения в пищеводе у него что-то пискнуло.

– Ну, как у вас – все нормально? – тихо спросил Долгов.

– Да все хорошо вроде. Тихо-спокойно. Семеро всего. Только один плохой, а остальные ничего.

– А этот плохой с чем?

Анестезиолог подумал, словно не сразу вспомнил, а может, и не сразу.

– Панреанекроз. Терентьева больной, главврача, – добавил как будто со злорадством. Некоторое противостояние и ревность «титанов» друг к другу были всем хорошо известны.

Пока ты по заграницам раскатывал, сложного и интересного больного главврач оперировал, вот что имел в виду анестезиолог, и Дмитрия Евгеньевича это должно было задеть.

– А еще с телевидения приезжали, – заговорщицки сообщил он и придвинулся к Дмитрию Евгеньевичу поближе. От него пахло едой, и Долгову было неприятно. – Все о вас расспрашивали. Вынюхивали что-то.

Долгов ничего не понял.

– Зачем?

Анестезиолог пожал плечами, вид у него был торжествующий.

– Вас расспрашивали?!

– Да не меня! Всех расспрашивали – и главного, и Марию Георгиевну, и медсестриц наших.

Долгов немного подумал.

– А… чего хотели-то?

– Да все из-за того писателя, который богу душу отдал у вас в отделении, помните?

И весь этот разговор дурацкий, и вопрос «помните?» – как будто он мог забыть! – и тон свидетельствовали о том, что анестезиолог чрезвычайно счастлив, что «телевизионщики вынюхивали» и что авторитет безупречного Дмитрия Евгеньевича вдруг взял да и пошатнулся, да еще и скандальчиком запахло, ох, запахло!..

Смирение, напомнил себе Долгов. Смирение христианское!..

– Они к Терентьеву просились, но он отказал. Мол, до вашего приезда ничего сказать не может, и вообще интервью не дает. У нас, говорит, одна звезда, Долгов Дмитрий Евгеньевич, вот он пусть и дает, а мы простые врачи, какие к нам вопросы!..

Долгов посмотрел анестезиологу прямо в лицо.

И тот вдруг засбоил, смешался, стал отводить глаза и без надобности трогать на столе какие-то предметы.

Дмитрий Евгеньевич ничего не сказал, решительными шагами ушел из кабинета в сторону второй хирургии, и тут у него наконец-то зазвонил телефон.

Взглянув на номер, Долгов улыбнулся.

– Здравствуйте, Мария Георгиевна! Вам уже доложили, что я в больнице?

– С приездом, Дмитрий Евгеньевич! Конечно, доложили!.. Вы когда прилетели?

– Часа три назад.

– Дмитрий Евгеньевич, Парфенова с резекцией желудка я вчера перевела в палату, как мы договаривались. Динамика нормальная, Константин Дмитриевич его смотрел.

– Спасибо.

– Завтра все в силе?

Долгов подтвердил, что в силе. На завтрашнее утро были намечены три операции, ничего особенного.

Мария Георгиевна помолчала.

Долгов опять улыбнулся.

– Что вы молчите так странно, Мария Георгиевна? Или что-то случилось?

– Да ничего особенного не случилось, – сказала заведующая реанимацией, – но…

– Что – но?

– По Первому каналу программа вышла про покойного Грицука. Все вроде бы ничего, но из программы выходит, что он по нашей вине скончался. И во вчерашнем «Комсомольце» огромный разворот на эту же тему. Называется «Дело врачей».

Долгов остановился посреди длинного больничного коридора.

– Дело врачей?

– Да вот так, Дмитрий Евгеньевич! Ни больше ни меньше. Но в газете-то вообще все в одну кучу свалили – и льготников, и пенсионеров, и страховую медицину, и врачебные ошибки… Ну, и нас, конечно, не забыли.

– Нас, Мария Георгиевна?

– Вас, Дмитрий Евгеньевич. Вас и больницу. Терентьев вчера с утра как прочитал, так ему… плохо стало. Капельницу ставили.

Долгов помолчал. В голове у него вдруг зашумело, как будто он залпом принял стакан водки.

– Так скверно?

– Хуже не придумаешь, Дмитрий Евгеньевич. Вы бы позвонили Василию Петровичу. Или, может, съездили. Он очень расстроен. Да и вас, как на грех, все эти дни в стране не было, а звонить он не велел…

– Я понял, – сказал Долгов. – Спасибо. А как программа называлась, которую по телевизору показывали?

– Да я понятия не имею, как они называются, программы эти! Знаю, что Краснова ведет. Татьяна Краснова, красивая такая деваха, смуглая и с большим бюстом. Да вы вспомните, если увидите!

Долгов согласился, что непременно вспомнит, словно это имело хоть какое-нибудь значение, и они попрощались.

Итак, телевизионщики, статья в газете с миллионным тиражом под названием «Дело врачей», главный под капельницей, а сам Долгов докладывает в Берлине.

Лучше не придумаешь.

Какая-то из дежурных врачих, кажется, из терапии, попалась ему по дороге и посмотрела не так, как всегда, а «со значением». Или даже с осуждением. Дмитрий Евгеньевич поздоровался, как обычно, она кивнула и тут же свернула куда-то в сторону лаборатории переливания крови, и Долгов подумал, что она не просто свернула, а потому что боялась, что он с ней заговорит.

Что за глупости лезут ему в голову!..

Сейчас он дойдет до своего кабинетика, позвонит Косте Хромову, найдет в Интернете этот самый вчерашний «Комсомолец», прочитает там про врачей-убийц.

В главной роли врача-убийцы выступает он, Дмитрий Евгеньевич Долгов.

Впрочем, в последнее время стало очень модным сердиться на врачей, подавать на них в суд и обвинять их во всех смертных грехах. Но как будто смертных было недостаточно, журналисты и общественность выдумывали еще дополнительные грехи – халатность, непрофессионализм, черствое отношение.

Вот это самое «черствое отношение» Долгов ненавидел. Из того, что «черствое» – это плохо, следовало, что «мягкое», должно быть, хорошо. Он никогда не понимал, какими именно в таком случае должны быть отношения врача и пациента?! Врач должен целовать пациента при каждой встрече?! Осведомляться о здоровье его батюшки?! Спрашивать, как дела на даче и воздвигнут ли уже погреб на заднем дворе?! Быть может, они должны разгадывать вместе кроссворды и так, между делом, решать некие медицинские проблемы, с которыми, собственно, пациент и пришел?!

Долгов, проработав в медицине полтора десятилетия, точно знал, что никакого панибратства и поцелуев между врачом и пациентом в принципе быть не может! То есть не может быть, и точка. Когда человек напуган, когда ему больно, страшно и он уже приготовился отправляться на тот свет – а люди склонны драматизировать и преувеличивать свои поблемы! – ему нужен не собеседник и не исповедник, а руководитель.

Некто, кто скажет: все будет так-то и так-то. Не в том смысле, что ты будешь жить вечно и здоровье твое вне опасности, а в том смысле, что вот в эту минуту мы начинаем жить по другим правилам. И только врач знает, по каким именно. Он может быть жестким, неприятным, не слишком добрым, но в данный момент именно врач – единственный, кто знает, что можно сделать. Как помочь. Как спасти. Как избавиться от страха.

Долгов никогда не сентиментальничал с больными, и не панибратствовал никогда, и по именам их частенько не знал, только по фамилии, занесенной в историю болезни!.. Но если ночью звонили из больницы, он вскакивал и мчался спасать и утром не мог вспомнить, как звали этого самого больного – кажется, Николай Иванович. А может быть, напротив, Федор Владимирович.

Характеристики

Список файлов книги