Татьяна Устинова - От первого до последнего слова (2007) (947043), страница 12
Текст из файла (страница 12)
Студия опять зашумела на все лады, и какой-то дядька поднялся со своего места и стал кричать, обращаясь к депутату:
– Василий Иванович, а, Василий Иванович!
– Все по местам! – гаркнули по громкой связи, и дядька в испуге плюхнулся на скамейку. – Ти-ха!
– Танюш, все хорошо, – говорила редактор Ирина Михайловна, пока Аллочка обмахивала кисточкой безупречное Танино лицо. – Все замечательно, ты только не давай Шарашкину углубляться, а то он тебя уведет от темы. И племянника нужно расшевелить. Спроси у него, кто наследует права на дядины книги, там вопрос тоже очень мутный, потому что Грицук фэнтези свою, никому не нужную, издавал у Ярослава Чермака, издательство «Чело», а вот этот, последний роман Чермак издавать не стал, то ли испугался, то ли решил, что это просто ахинея!
– А это ахинея? – быстро спросила Таня и облизала губы. Она терпеть не могла, когда пудра сыпалась на губы.
– Ну, скорее всего, конечно, ахинея! – уверенно сказала шеф-редактор. – А может, он просто спятил, этот Грицук! Ты упирай на то, что его в больнице залечили до смерти и что в этом есть некая детективная подоплека! Только сама ничего не говори, пусть герои говорят!
– Не первый день замужем, – пробормотала Таня.
– Танечка, стой смирненько, мне только губки подвести, и все!
– Минута, – объявил режиссер по громкой связи на всю студию. А потом в наушник, только ей одной: – Начнешь с племянника, а затем перейдешь к студии. Все сведешь к медицине. Шарашкину больше слова не давай. Пусть с места орет. Если будет очень орать, я его петлю закрою, и все!
«Закрыть петлю» означало выключить петличный микрофон, прицепленный к депутатскому пиджаку из негнущейся ткани.
Таня улыбнулась и кивнула в камеру.
Ровно за десять секунд до эфира с площадки всех как ветром сдуло, и режиссер скомандовал:
– На исходную!
Таня забралась на третью ступеньку в центральном проходе, где ковролин был сильно вытерт ее туфлями, даже дырки от каблуков виднелись! Сколько раз за три года она становилась на это самое место, занимала «исходную позицию»!
Таня стала, расправила плечи, нашла «свою» камеру, перевернула страницы в большом блокноте на пружинах, который все время держала в руках. Там были «подсказки». Она неотрывно и пристально смотрела в камеру.
Несколько секунд абсолютной тишины, а потом откуда-то с небес вдруг упала музыка и казавшаяся темной студия озарилась неземным светом и словно заиграла новыми красками, и ведущая сказала сердечно и дружелюбно, и как-то очень по-свойски, словно за черным глазком камеры не было «миллионов телезрителей», абсолютно ей незнакомых, а были все свои, милые, почти домашние люди:
– В эфире ток-шоу «Поговорим!» и его ведущая Татьяна Краснова! Сегодня мы обсуждаем событие, которое по праву можно считать одним из главных на этой неделе. Совершенно неожиданно ушел из жизни писатель Евгений Грицук, написавший одну из самых громких разоблачительных книг последнего десятилетия «Девять жизней». Он скончался в больнице при странных обстоятельствах, которые до сих пор остаются невыясненными. Нам неизвестно, возбудила ли Генеральная прокуратура дело по факту смерти писателя. Мы можем лишь сообщить вам, что профессор Дмитрий Долгов, лечивший Евгения Грицука, от участия в нашей программе отказался.
Где-то далеко, за трибунами, громко захлопала Женя Перепелкина, гостевой редактор, и следом за ней неистово зааплодировала вся аудитория, как будто Таня сказала что-то на редкость умное.
«Подведись к племяннику», – просуфлировал наушник.
– Сегодня у нас в студии присутствует племянник Евгения Ивановича Грицука. Анатолий, здравствуйте еще раз!
Племянник вытаращил глаза. Таня ослепительно ему улыбнулась.
– Поздоровайтесь с нашими телезрителями!
– Здравствуйте, – пропищал племянник, незнакомый с законами телевидения. Он наивно полагал, что если поздоровался один раз, то во второй здороваться не имеет никакого смысла!..
Таня сбежала со своей третьей ступеньки и подсела к племяннику.
– В первой части нашей программы мы говорили о том, что ваш дядя, опасаясь мести, даже вынужден был лечь в больницу. Вы не знаете, чьей именно мести он опасался?
– Не знаю, – тоскливо сказал племянник.
– А сколько он пробыл в больнице?
Анатолий посмотрел на Таню, повел плечом и понурился.
– Дядя… он такой… он самостоятельный очень… с нами не советовался… мы и не знали, что он в больнице… Только когда помер, нам позвонили, чтобы сообщить, значит, эту трагическую новость.
– А кто позвонил?
– Я не знаю. Сестра, что ли, позвонила, а может, и врач. Это папа разговаривал, то есть дяди моего брат, то есть мой папа…
– Вы не волнуйтесь, – тепло сказала Таня. – А кто наследует права на книги вашего дяди?
Племянник вдруг насторожился, и бабуся из верхнего ряда вытянула шею, и вообще по студии прошел короткий гул.
Вот интересно. Когда говорили, что генеральный прокурор подлец, и министр обороны подлец, и вообще все подлецы, так сказать, гуртом, никто особенно не волновался. Но как только заговорили про врачей, бесплатные лекарства и наследство, все моментально оживились.
– Да какая разница, кто наследник?! – загудел опять депутат Шарашкин. – Тут дело вовсе не в том, кто кому наследует! Тайна, которую Евгений Иванович наш в могилу забрал, всем нам наследством осталась, вот и весь сказ!
Депутат по-прежнему выражался сколько мог «почвенно». Таня отвернулась от него.
– Для нас важно все выяснить, – сказала она значительно. – Загадочная гибель писателя, странные обстоятельства, книга с разоблачениями! Все это очень похоже на детектив. Мы пытаемся разобраться в этих самых обстоятельствах. Итак, Анатолий, вам неизвестно, кто является правопреемником Евгения Ивановича?
– Да мне и дела нет, – возмутился племянник и расправил плечи и вытянул вперед шейку, так что стал похож на черепаху в ожидании порции одуванчиков. – Вот как здорового человека в больнице до смерти залечили, это вопрос! И не ко мне вопрос, а к нашей системе здравоохранения!
И он посмотрел на Таню победителем-молодцом. А ловко это у него получилось про систему-то! Ловко и очень по-телевизионному!..
– Кстати, вы разговаривали с врачом, который лечил Евгения Ивановича? – Таня заглянула в свои бумаги. – Профессором Долговым? Встречались?
– Как же, – племянник даже немного фыркнул носом, вот до чего приободрился. – Станет он со мной встречаться, профессор! Конечно, нет!
– А вы делали такую попытку?
– Я?! Да нет… вообще-то не делал, но все равно, вы же знаете, как у них, у врачей! Рука руку моет, и все такое!
– Цеховая солидарность, – поддал жару депутат Шарашкин. – При советской власти, когда и лечили, и учили бесплатно, да еще путевки давали в здравницы…
Таня не стала слушать.
– Анатолий, книгу вашего дяди «Девять жизней» читали представители власти? Ну, тот же генеральный прокурор? Или, может быть, бизнесмены, чьи имена упомянуты в романе?
– Я не знаю…
– То есть реакции на публикацию нет никакой? Мы первая программа, которая заинтересовалась этой книгой?
– Нет правды! – грянул Шарашкин. – И ваша программа тоже…
– А врачи совсем распустились! – закричали с левой трибуны. Таня нашла глазами кричавшего и быстро посмотрела на огромный студийный монитор, висевший под потолком, чтобы убедиться, что камера его тоже нашла. – Не лечат, а калечат, и управы на них нет никакой! Ни-ка-кой! Только деньги из больных тянут!
– И «Скорую» не дождешься! – поддержали с центральной трибуны.
– Вымирает народ! Русский народ на грани вымирания, и врачи-убийцы тому только способствуют! – Шарашкин приподнялся с места и опять стал наливаться краснотой. – Никакого ядерного оружия не надо, нас с вами и так всех изведут, врачи постараются! Уже почти извели! Мутанты всякие появились, уроды, а они все одно талдычат: врачебная ошибка, врачебная ошибка!.. Это Запад на нас накинулся, происки всякие…
– Василий Иванович, угомонитесь, – попросила Таня.
«Я его вывожу, – деловито сказал в наушнике режиссер. – Продолжай про наследство и про медицину. Скажи, что на следующую программу ты пригласишь этого профессора и главврача больницы, где писатель помер!»
Депутат вдруг умолк, хотя продолжал говорить, но в огромной студии без микрофона голоса совсем не слышно, только некое отдаленное кваканье.
– Уровень здравоохранения в нашей стране, конечно же, очень низкий, – продолжала Таня, – и мы не раз в нашей программе об этом говорили, но, пожалуй, впервые у нас есть возможность разобраться в таком… своеобразном «деле врачей» до конца. Кто виноват в гибели писателя Грицука? Какие-то темные силы, которые он разоблачает в своей книге? Олигархи, которых он называет бандитами и шпионами? Или, может быть, речь снова идет о врачебной ошибке? Банальной врачебной ошибке, которая стоила жизни абсолютно здоровому человеку?
– Дайте сказать! Дайте мне сказать! – неслось с трибун.
«Очень живенько, – прокомментировал режиссер в наушнике. – Закругляйся!»
Таня виртуозно закруглилась, закончив как раз тем, чем и должно было закончиться, – обещанием призвать к ответу врачей, – грянула музыка, потом упала тишина, и свет погас.
Таня неотрывно смотрела в камеру.
– Всем спасибо, – на всю студию сказал радостный голос. – Съемка окончена, вы свободны!
Таня кубарем скатилась со ступенек и ринулась за декорацию. Как правило, после программы к ней выстраивалась очередь за автографами, а нынче у нее не было сил их давать.
Она вбежала в гримерку, плотно прикрыла за собой дверь, поискала глазами бутылку с водой, не нашла и попила прямо из чайника. Противная теплая вода тоненькой струйкой полилась на костюм.
– А, чтоб тебя!..
И в это время зазвонил ее мобильный.
– А, чтоб тебя! – огрызнулась Таня еще раз и схватила трубку. За телефоном поволочился шнур зарядки, который она не видела, снес со стола какие-то бумаги, и она присела, чтобы их собрать. В дверь в это время протискивалась гримерша Аллочка и сильно стукнула Таню по голове.
– Але! – простонала Таня в телефон.
– Ой, Танечка, прости меня, прости, я тебя не видела!
– Срочно зайдите ко мне, – ледяным тоном приказал в трубке генеральный продюсер Первого канала. – Что это еще за фокусы с генеральными прокурорами и министрами?! Вы что, обалдели там все?! И книга!.. Вы ее хоть читали?!
– Но… генеральный…
– Срочно, Таня. Прямо сейчас. И продюсер пусть зайдет. И режиссер.
На границе ему пришлось простоять почти час. Долгов никогда не понимал, почему так выходит?..
В Париж можно въехать и выехать из него за пять минут – пограничник смотрит в паспорт, потом смотрит на тебя, ставит фиолетовый штамп, и готово! За те же самые пять минут можно въехать в Барселону, Мадрид, Франкфурт, Женеву и на Мадагаскар! Видимо, там всех ждут, на этом чертовом Мадагаскаре! И пограничные окошки все работают, а если народу много, так еще и дополнительные открываются, а на родине, на этой самой границе, можно жизнь положить, и не для того, чтобы выехать, а для того, чтобы въехать! Как будто гражданин великой страны, только вступая на ее территорию, уже должен погрузиться в ожидающие его трудности, непреодолимые препятствия, непроходимые дебри, проникнуться, так сказать, духом!..
Долгов проникался духом, вздыхал, переминался с ноги на ногу – новые ботинки, купленные в Берлине от тоски, жали невыносимо. Он попробовал даже почитать, но не смог. Очередь двигалась неравномерно, скачками, уставшие после перелета люди нервничали и перебрехивались с «сильно уставшими», которые едва держались на ногах после принятого на грудь спиртного, заваливались на других и норовили или прилечь на пол, или пролезть без очереди. Приходилось все время бдеть, чтоб тебя не обошли, во все стороны крутить головой, чтобы не пропустить момент, если вдруг откроется дополнительное пограничное окно, ринуться туда и оказаться в очереди если не первым, то хотя бы в первых рядах, присматривать за портфелем, чтобы его не уволокли по ошибке или чтоб никого из «особо уставших» на него не стошнило! Где уж тут читать!..
И еще Долгов решительно не знал, что станет делать, когда все же возьмет штурмом неприступную цитадель, заберет со стоянки машину и поедет… куда?
Куда вы поедете, многоуважаемый профессор Долгов?
Ответа на этот вопрос многоуважаемый профессор не знал.
Дома пусто.
Алиса ушла от него, потому что он «невозможный человек», очень тяжелый и для семейной жизни непригодный. Пару раз они поговорили по телефону – как чужие, и это было ужасно. Он «поставил ее в известность», что на днях улетает на конференцию в Берлин. Она сообщила ему, что некоторое время поживет у подруги, которая «плохо себя чувствует».
Поначалу Долгов был уверен, что вся эта канитель быстро закончится – у них и прежде были размолвки, и Алиса, максималистка чертова, всегда была убеждена, что жить вместе в состоянии холодной войны невозможно, и порывалась «выяснить отношения». Он терпеть не мог этих самых выяснений, и тогда она от него уходила.
– Меня, знаешь, тоже не на помойке нашли! – говорила она в таких случаях и напоминала ему, что она «тоже человек». Долгов и не сомневался в том, что она человек, но ему некогда тратить жизнь на бессмыслицу вроде разговоров о жизни и любви!..
Дома пусто. Вернее, нет, не так.
Дома нет Алисы, и Долгов решительно не знал, что ему без нее там делать.
Есть? Спать? Смотреть хоккей по шестому каналу? Все это имело смысл, когда она была рядом, и, задремывая, – а он немедленно начинал дремать, как только садился на диван перед телевизором, что бы там ни показывали, – он слышал ее шаги, и приглушенные трели ее телефона, и как она почти шепчет в трубку, чтобы не мешать ему спать. Все звуки его дома были связаны с ней, и он знал их, и это были родные, привычные и успокоительные звуки!.. Вот загудела кофеварка, чмокнула дверца холодильника, скрипнули половицы – она вышла на веранду покурить и поболтать по телефону. Он не выносил в доме табачного духа, и курила она всегда на улице, даже если там было сорок градусов мороза. Вот зашелестели страницы, и ложечка тоненько стукнула о фарфор – это она уселась за стол пить кофе и читать журнал. Вот опять прозвучали осторожные шаги, уже совсем близко, и что-то шерстяное, пушистое обнимает его со всех сторон – она принесла плед и накрыла его, чтоб ему «уютнее дремалось».
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
