Пьер БУРДЬЕ Социология социального пространства (554383), страница 25

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 25)

История — «субъект» раскрывается самой себе вистории — «объекте»: она узнает себя в «допредикативных», «пассивных синтезах», в структурах, структурированных до любой структурирующей операции и любоголингвистического выражения. Доксическое отношение кродному миру, эта своего рода онтологическая ангажированность, устанавливаемая практическим смыслом,есть отношение принадлежности и владения, в рамкахкоторого тело, освоенное историей, присваивает себе самым абсолютным и непосредственным образом вещи,пронизанные той же историей."1Изначальное отношение к социальному миру, в котором, т.

е. через и благодаря которому, мы создаемся, естьотношение владения, предполагающее владение объектами обладания своим владельцем. Только когда наследство завладело наследником, как говорит Маркс, наследник может завладеть наследством. И это осуществляемоенаследством овладение наследником и овладение наслед-Мертвый хватает живого129ником наследства, которое является условием присвоениянаследником наследства (в чем нет ничего ни механического, ни фатального), происходит под совместным воздействием типов усвоения, вписанных в положение наследника и воспитательную деятельность предшественников —ставших в свое время присвоенными собственниками.Унаследованный, присвоенный наследством наследник неимеет надобности выражать свою волю, т.

е. рассуждать,выбирать и сознательно принимать решения, чтобы делать то, что соответствует и отвечает интересам наследства, его сохранения и приумножения. Строго говоря, онможет не осознавать ни того, что делает, ни того, что говорит, и (тем не менее) не делать и не говорить ничеготакого, что не согласовалось бы с требованиями наследства. Людовик XIV столь полно отождествлял себя со своей позицией в том гравитационном поле, солнцем которого он являлся, что было так же тщетно пытаться определить, что из всех действий, происходивших в поле,было, а что не было продуктом его воли, как пытаться висполняемом музыкальном произведении определить, чтоявляется заслугой дирижера, а что — музыкантов оркестра.

Его воля к господству сама продукт поля, над которым она господствует и которое все оборачивает в своюпользу: «Приближенные, пленники сетей, расставлявшихся ими друг для друга, как бы поддерживали, так сказать,друг друга в своих позициях, даже если они и переносилисаму систему лишь скрепя сердце. Давление, которое оказывали на них нижние или менее привилегированныеслои, заставляло их защищать свои привилегии, И наоборот, давление, оказываемое сверху, подталкивало менееудачливых к тому, чтобы избавиться от него, подражаятем, кто достиг более выгодной позиции.

Другими словами, они вступали в порочный круг соперничества из-заположения. Тот, кто имел право первым войти к королю,подать ему сорочку, презирал того, кто входил третьим ини под каким предлогом не хотел ни в чем ему уступать,принц чувствовал себя выше герцога, герцог — выше маркиза, а все они вместе, как члены «дворянства», не хотелии не могли уступать простолюдинам, платившим налог.Одна установка порождала другую. Благодаря эффекту5 Зак. 3671130Пьер Бурдьё.

Социология социального пространствадействий и противодействий социальный механизм уравновешивался, стабилизировался в некоем нестабильномравновесии»." Таким образом, «Государство», ставшеесимволом абсолютизма и в высшей степени представлявшее — в глазах самого абсолютного монарха, самым непосредственным образом заинтересованного в таком представлении («Государство — это я») — внешнее проявлениеАппарата, в действительности скрывает поле борьбы, вкоторое обладателю «абсолютной власти» приходитсясамому вмешиваться в степени достаточной, чтобы поддержать размежевания и напряженности, т.

е. само полеборьбы, и мобилизовывать энергию, порождаемую равновесием напряженностей. Принцип вечного движения,возмущающий поле, заключается не в каком-либо первичном неподвижном двигателе — в данном случае королесолнце, — а в самой борьбе, которая, возникая под влиянием составляющих поле структур, воспроизводит и этиструктуры, и иерархические отношения. Он заключаетсяв действиях и противодействиях агентов, у которых, еслиони только не выходят из игры и не уходят в небытие, неостается иного выбора, как бороться, чтобы сохранитьили улучшить свою позицию в поле, т. е. чтобы сохранить или даже прирастить специфический капитал, который зарождается только в поле, способствуя тем самымсохранению давления на всех других, принуждений, порождаемых конкуренцией, которые часто переживаются12как невыносимые.

Короче, никто не может извлечь выгоды из игры, включая и тех, кто в ней господствует, не вступив в игру и не увлекшись игрой: это означает, что не былобы игры, если бы не вера в игру, и если бы не воля, намерения и устремления, которые движут агентами и которые,производимые игрой, зависят от позиций последних в игре, точнее, от их власти над объективированными проявлениями специфического капитала — того, что контролируется и манипулируется королем, пользующимся тойстепенью свободы в игре, которую она ему оставляет."Те, кто относит, как, например, функционализм наихудшего толка, последствия доминирования на счет единой и центральной воли, отказываются замечать вклад,вносимый агентами (включая господствующих) — хотятМертвый хватает живого131они того или нет, знают они об этом или нет, — в осуществление господства благодаря отношению, которое устанавливается между их диспозициями, связанными с ихсоциальными условиями производства, и ожиданиями иинтересами, вписанными в занимаемые ими позиции внутри полей борьбы, стенографически обозначаемых такими словами, как Государство, Церковь или Партия.

14 Подчинение целям, значениям или интересам, являющимсятрансцендентными, т. е. стоящими над и вне индивидуальных интересов, практически никогда не бывает результатом императивного принуждения и осознанногоподчинения. И это потому, что так называемые Объективные цели, в лучшем случае обнаруживающиеся лишьпосле события и лишь внешним образом, изначальнопрактически никогда не осознаются и не ставятся в качестве таковых в самой практике ни одним из затрагиваемых агентов, даже когда речь идет о тех, кто более всегозаинтересован в осознании своих целей, — о господствующих.

Подчинение совокупности практических действийкакому-либо одному объективному намерению — это своего рода дирижирование в отсутствие дирижера, осуществляется лишь благодаря согласию, устанавливающемуся как бы вне агентов и поверх их голов между тем, чтоони есть, и тем, что они делают, между их субъективными«призваниями» (тем, ради чего они чувствуют себя «сотворенными» — «faits»), и их объективной «миссией»(тем, чего от них ждут), между тем, что история из нихсделала, и тем, что она от них требует делать, — согласию, которое может выражаться либо в ощущении находиться вполне «на своем месте», делать то, что должныделать, и делать это с радостью — в объективном исубъективном смыслах — либо в покорной убежденности,что невозможно делать другое, что также является — разумеется, менее радостным — способом ощущать, что создан для того, что делаешь.Объективированная, институционализированная история становится действующей и активной только тогда,когда должность — но также орудие труда, или книга,или даже «роль», социально предписанная и одобренная(«подписать петицию», «принять участие в манифеста-132Пьер Бурдьё.

Социология социального пространствации»), или исторически утвердившийся «персонаж» (интеллектуал-авантюрист или добропорядочная мать семейства, честный функционер или «человек слова») —находит кого-то (подобно одежде или дому), кто находитэто интересным и находит здесь свой интерес, кто самогосебя находит и узнает себя в этом настолько, что способен отождествиться с ней и взять на себя.15 Именно поэтому столько действий — и не только действий функционера, отождествляемого с его функцией, 16 — предстают какцеремонии, посредством которых агенты — не являющиеся, однако, актерами, исполняющими роли, — воплощают социальный персонаж, которого от них ожидают и которого они ожидают сами от себя (это призвание), и всеэто благодаря тому полному и непосредственному совпадению габитуса и одежды, которая и делает человека настоящим монахом.

Официант не играет в официанта, кактого желает Сартр. Надевая свою рабочую одежду, прекрасно выражающую демократизированную и бюрократизированную форму преданного, исполненного достоинства слуги богатого дома, и придерживаясь церемониала предупредительности и участливости, который можетбыть стратегией, маскирующей опоздание, оплошностьили позволяющей сбыть негодный продукт, он не превращается в вещь (или «вещь в себе»). Его тело, в которомзапечатлена определенная история, приноравливается кфункции, т. е. к некой истории, традиции, которые он никогда не наблюдал иначе, как воплощенными в телах или,вернее, в одеждах, «заселенных» неким габитусом, именуемым официантами кафе.

Это не означает, что он научился быть официантом, подражая другим официантам,конституировавшимся таким образом в модели. Он отождествляет себя с функцией официанта, как ребенок отождествляет себя со своим отцом (социальным) и, даже ненуждаясь в том, чтобы «прикидываться», принимает характерное выражение губ при разговоре или поводит плечами при ходьбе, что, как ему кажется, является составной частью социальной сущности сложившегося взрослого человека.17 Нельзя даже сказать, что он считает себяофициантом: он слишком поглощен функцией, котораябыла ему естественно (т. е.

социологически) предписанаМертвый хватает живого133(например, как сыну мелкого коммерсанта, которому необходимо заработать, чтобы основать самостоятельноедело), чтобы осознать эту дистанцию. В то же время стоит в его положении оказаться какому-либо студенту (мыих встречаем сейчас во главе некоторых «авангардистских» ресторанов), и увидим, как тот тысячей жестов станет подчеркивать дистанцию, которую будет стремитьсясохранить, стараясь как раз изобразить свое положение ввиде роли по отношению к функции, которая не соответствует представлению (социально конституированному),сложившемуся у него о своем существе, т. е.

о своей социальной судьбе, для которой он не чувствует себя созданным и в которую он, по словам сартровского потребителя, не желает «быть навечно заточенным». И в доказательство того, что отношение интеллектуала к позицииинтеллектуала не отличается какой-то особой природойи что интеллектуал не больше, чем официант, дистанцируется от своего занятия и от того, что по существу егоопределяет, т. е. сохраняется иллюзия дистанции по отношению ко всем занятиям, достаточно прочесть как антропологический документ1* анализ, в котором Сартрпродолжает и «универсализирует» знаменитое описаниеофицианта кафе: «Как бы я ни старался выполнить функции официанта кафе, я могу им быть только в нейтрализованной форме (как актер — Гамлетом), механическивоспроизводя жесты, типичные для моего положения, ирассматривая себя как воображаемого официанта кафе1лишь через эти жесты, воспринимаемые как «analogon»" .То, что я пытаюсь реализовать, это существо-в-себе-самом официанта кафе, как если бы было не в моей властипридать ценность и неотложность связанным с моим положением обязанностям и правам и как если бы мое решение каждое утро вставать в пять часов или оставаться впостели, рискуя быть уволенным, не зависело от моегосвободного выбора.

Характеристики

Список файлов книги