Пьер БУРДЬЕ Социология социального пространства (554383), страница 24
Текст из файла (страница 24)
Она действительно удовлетворяет как требованию высокого «теоретизирования»,вдохновляющего на парение над фактами и на пустые ипоспешные обобщения, 2 так и герменевтической претензии, заставляющей искать сущность за видимостью,структуру — по «ту сторону» истории и всего того, что ее123собственно определяет, т.
е. всех этих расплывчатых, вязких и двусмысленных реальностей, которыми загромождены общественные науки — дисциплины, носящие вспомогательный и обслуживающий характер, годные на то,чтобы поставлять «пищу для размышления», и постоянно подозреваемые в сговоре с реальностью, к познаниюкоторой они стремятся. Так, Альтюссер под предлогомтеоретической реставрации возродил в лоне марксистской ортодоксии осуждение, налагаемое на всех тех, ктоуже самим фактом исследований свидетельствовал, чтоеще не все найдено. Убивая одним выстрелом двух зайцев, он усиливал, если в этом была необходимость, то презрительное и настороженное отношение к «так называемым общественным наукам» — этим плебейским и навязчивым научным дисциплинам, которое философскаяортодоксия никогда не прекращала исповедовать.
Низводить агентов до роли исполнителей, жертв или соучастников политики, запечатленной в сущности аппаратов,это значит обосновывать выведение существования изсущности, черпать знания о поведении в описаниях Аппарата и тем самым экономить на наблюдениях практики и отождествлять исследовательскую работу с чтениемдокладов, принимаемых за реальные матрицы практики.Если верно, что склонность трактовать социальныйуниверсум как Аппарат соразмерна временной удаленности, обрекающей на объективность, и невежеству, упрощающему видение, то понятно, почему историки, склонные, впрочем, в силу их положения в университетскомпространстве к менее амбициозным теоретическимустремлениям, оказываются и менее склонными к героизации коллективных сущностей.
Их видение предмета темне менее еще очень часто определяется их отношением кнему. И это прежде всего потому, что выработка позициив отношении прошлого коренится в неявно принятых позициях по отношению к настоящему (наиболее наглядныйпример тому — Французская революция) или, точнее, кинтеллектуальным противникам в настоящем (в полномсоответствии с логикой дуплета, вписанной в относительную автономию пространств культурного производства).
Кроме того, историки не всегда избегают некойjL124Пьер Бурдьё. Социология социального пространстваутонченной формы мистификации: во-первых, потому,что завещанная Мишле амбиция воскрешать прошлое ивоссоздавать реальность, а также подозрительность поотношению к концептам склоняют их к интенсивному использованию метафор, о которых известно со временМакса Мюллера, что они чреваты мифами; и затем, потому, что само их положение специалистов в области источников и истоков подталкивает к тому, чтобы поместиться в мифической логике истоков и первоначал.К обычным мотивам, склоняющим к осмыслению истории как поиску ответственности, добавляется в этомслучае и своего рода профессиональная привычка: в противоположность деятелям искусств — авангардистам,которых она подталкивает к бегству вперед, поиск отличительного превосходства побуждает историков погружаться все дальше в прошлое, показывать, что все началось гораздо раньше, чем считалось, обнаруживатьпредшественников у предвестников, у предзнаменований — предвестий.3 Достаточно подумать о вопросах, подобных вопросу о зарождении капитализма или о появлении современного типа художника, несомненный успехкоторых не объяснить, если бы они не способствовалиregressum ad infmiluni превосходства эрудита.
Эти результаты логики, присущей производственному полю, частокомбинируются с воздействием политического настроя,вдохновляя на окончательные «инвестиции», которыескрываются за выработкой позиций по столь нечеткосформулированным проблемам, что могут служить поводом лишь для нескончаемых споров. Например, вопрос отом, следует ли приписывать появление первых мер социальной защиты доброй воле «филантропов» или «борьбетрудящихся», или же вопрос о влиянии — плодотворномили угнетающем, которое якобы оказала королевскаявласть на французскую живопись XVII века. Безупречноаргументированные и со всей ученой строгостью документированные вердикты могут служить оправданиемвраждебного отношения к королевскому абсолютизму состороны республиканских профессоров конца XIX века' уход в бесконечность (лат.).Мертвый хватает живого125либо — сегодня — для молчаливых намеков на светскоегосударство.4 Или проблема временной границы междуСредневековьем и эпохой Возрождения, работами по которой заполнены библиотеки и которая продолжает всееще вызывать споры между «либералами», стремящимисячетко обозначить разрыв между Тьмою и Светом, и теми,кто настаивает (прежде всего францисканцы) на средневековых истоках Возрождения...Действительно, склонность к политико-теологическому видению, позволяющая то ругать, то хвалить, то осуждать, то оправдывать прошлое, приписывая доброй илизлой воле его свойства, зависит от того, в какой степенипрошлое рассматриваемых институтов выступает в качестве целей и инструментов борьбы, ведущейся с помощьюэтих самых институтов, в социальном пространстве, гдепомещается историк, т.
е. в поле социальной борьбы, самом более или менее автономном по отношению к этойборьбе5. Склонность осмысливать исторический поиск влогике процесса, т. е. как поиск истоков, ответственныхи даже виновных, составляет основу телеологической иллюзии, точнее, той формы ретроспективной иллюзии, которая позволяет приписывать намерения и умыслы индивидуальным агентам и персонализованным коллективам.И в самом деле нетрудно, когда известно заключительноеслово, трансформировать исход истории в цель исторического действия, а объективное побуждение, выявившееся лишь в конце, после борьбы, — в субъективное намерение агентов, в сознательную и расчетливую стратегию,жестко ориентируемую поиском того, что в конце концовпроисходит, — учреждая тем самым суд истории, т.
е. суждение, вынесенное историком, как Божий суд. Так, вопреки телеологической иллюзии, неизменно встречающейся в сочинениях, посвященных Французской революции, 6 анализ, проведенный Полем Буа, убедительнопоказывает, что в случае с сартуазским бокажем даже самые великодушные меры (как отмена нескольких налогов, которыми облагались крестьяне) понемногу искажались и перетолковывались в силу логики поля, в пределах7которого они проводились. Тот факт, что абстрактный,формальный и, если можно так выразиться, «идеалисти-126Пьер Бурдьё.
Социология социального пространстваческий» характер мер, принятых в полном неведении относительно условий их реализации, способствовал их парадоксальному переиначиванию по ошибке, в результатекоторой они в конечном счете обернулись к выгоде ихавторов или — что уже далеко не то же самое — к выгодеих класса, вовсе не дает основания видеть в этом продуктциничного расчета и — в еще меньшей мере — своего родачудо «буржуазного» бессознательного. Важно понять,что существует отношение между данными мерами (илигабитусом, характерным для определенного класса, который здесь выражается, например, в форме универсализмаили формализма их намерений) и логикой поля, где зарождаются связанные с габитусом, но никогда к нему полностью не сводимые, ответные реакции. Причина и смысл какого-либо института (или какой-либо административноймеры) и его социальных последствий заключаются не в«воле» индивида или группы, но в поле антагонистическихи взаимодополняющих сил, где в зависимости от интересов, связанных с различными позициями, и от габитусовзанимающих их агентов зарождаются «воли», а также гдев борьбе и посредством борьбы беспрерывно определяется и переопределяется реальность институтов и их предвиденных и непредвиденных социальных воздействий.Особая форма ретроспективной иллюзии, котораяприводит к иллюзии телеологической, способствует тому,что объективно целенаправленное действие габитуса выглядит как продукт сознательной, расчетливой и дажециничной стратегии — стратегии объективной, успех которой часто зависит именно от ее неосознанности и «незаинтересованности».
Подобным образом те, кто добиваются успеха в политике или даже в искусстве и литературе, в ретроспективном плане могут восприниматься каквдохновенные стратеги, тогда как то, что объективнобыло рациональным инвестированием [капитала], моглопереживаться ими как рискованное пари и даже как безумие. Требуемая и производимая принадлежностью копределенному полю, illusio исключает цинизм, и агентыпрактически никогда не обладают явно сформированнымумением пользоваться механизмами, практическое овладение которыми является условием их успеха: так, напри-Мертвый хватает живого127мер, наблюдаемые в рамках литературного поля и поляискусства реконверсии — переход от одного жанра к другому, от одной манеры к другой и т.
д. — переживаются(и должны, по-видимому, переживаться, чтобы преуспеть)как конверсии. Короче, обращение к понятию стратегии,позволяющему порвать с хорошо обоснованной иллюзией незаинтересованности, а также со всеми формами механизма — будь то механизм Deus in machina — не предполагает возврата к какой-либо наивной форме телеологизма или интеракционизма.Для того чтобы избежать губительных альтернатив,в рамках которых оказалась заключенной история (социология) и которые, подобно противоположности между событийным и долговременным или — в другом измерении — между «великими людьми» и коллективными силами, единичными волями и формами структурногодетерминизма, основываются на различии между индивидуальным и социальным, отождествляемым с коллективным, достаточно обратить внимание на то, что любоеисторическое действие ставит нас перед лицом двух состояний истории (или социального): истории в ее объективированном состоянии, т.
е. истории, в течение длительного времени аккумулировавшейся в вещах, машинах, зданиях, памятниках, книгах, теориях, обычаях,праве и т. д., и истории в ее инкорпорированном состоянии, ставшей габитусом. Тот, кто приподнимает шляпу, взнак приветствия, воскрешает, сам того не сознавая,условный знак, доставшийся в наследство от Средневековья, когда, как об этом напоминает Пановский, рыцариимели обычай снимать шлем, демонстрируя этим своимирные намерения.8 Такая актуализация истории является фактом габитуса, продукта исторического овладения,позволяющего обладать историческим опытом. Историяв смысле res gestae" есть история овеществленная, влекомая, приводимая в действие, реактивируемая воплотившейся историей, и которая в свою очередь приводит вДействие и несет то, что несет ее самое (в соответствии с" история деяний, прагматическая история в противоположность культурной истории (истории культуры) (лат.).128Пьер Бурдьё.
Социология социального пространствадиалектикой несущего и несомого, хорошо описаннойНиколаем Гартманом).* Подобно тому, как письмо вырывается из состояния мертвой буквы только благодаряакту его прочтения, что предполагает и стремление егопрочесть, и обладание навыками чтения и расшифровкизаключенного в письме смысла, институировавшаяся,объективированная история становится историческимдействием, т. е. историей, приводимой в действие и действующей, если только за ее осуществление принимаютсяагенты, которых к этому предрасполагает их история икоторые в силу своих предыдущих «капиталовложений»склонны к тому, чтобы интересоваться ее функционированием и обладают способностями, необходимыми длятого, чтобы заставить ее функционировать.Отношение к социальному миру является не отношением механической причинности, часто устанавливаемыммежду «средой» и сознанием, а своего рода онтологическим соучастием: когда одна и та же история преисполняет и габитус, и среду обитания, диспозиции и позицию,короля и его двор, хозяина предприятия и его предприятие, епископа и епархию, история неким образом сообщается с самой собой, отражается в себе самой, самоотражается.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
