Германский мастерер и его время (553387), страница 96

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 96)

философии, осуществить свое первоначальное намерение, он придал понятию

"экзистенция" другой смысл. Это понятие более не обозначает только способ

существования некоего существа, озабоченного собственным бытием

(возможностью собственного бытия). Теперь Хайдеггер пишет его через дефис и

дает ему такую дефиницию: "Стояние в просвете бытия я называю эк-зистенцией

человека. Только человеку присущ этот род бытия" (Письмо о гуманизме, 198).

Эк-зистенция означает "выступание в истину Бытия" (там же, 199), но также и

"экстатическое отношение к просвету Бытия" (там же, 200). Мы уже знаем, как

часто и как охотно Хайдеггер (начиная с тридцатых годов) цитировал письмо

Гельдерлина, в котором тот рассказывает своему другу Белендорфу, как его

сразила молния Аполлона.

"Экзистенция" в лучшем случае приводила к решимости, экзистенция же

означает: быть открытым для духовных переживаний самого различного рода.

Знаменитую хайдеггеровскую метафору поворота, вызвавшую, как известно, целую

лавину интерпретаций, следует понимать так же просто, как понимал ее сам

Хайдеггер. На первом отрезке пути (вплоть до окончания "Бытия и времени")

Хайдеггер не смог продвинуться дальше вот-бытия, то есть того бытия, которое

хочет реализовать экзистенция; на втором отрезке пути - то есть после того,

как он совершил поворот и двинулся в обратном направлении, - он хочет

выступить (в буквальном смысле) из того бытия, на которое претендует

индивидуальное вот-бытие, и быть захваченным бытием как таковым. Это влечет

за собой целый ряд пере-интерпретаций, смысл которых в том, что

"активистские" возможности отношения к бытию, спроектированные изнутри

индивидуального вот-бытия, как бы меняют свой знак на противоположный и

становятся скорее пассивными, ничего не навязывающими, "страдательными"

модальностями поведения. Так, брошенность вот-бытия превращается в его

судьбу (или: посыл бытия - Geschick); забота о собственных делах

484

человека - в сбережение того, что ему вверено и доверено. Подпадение

(Verfalien) человека под власть мира сменяется наступлением, давлением

(Andrang) мира на человека. И оказывается, что ""проект", набросок смысла, в

своей сути "брошен" человеку", то есть ""бросающее" в "проекте",

выбрасывании смысла - не человек, а само Бытие" (там же, 205).

Мышление о бытии, которое хочет "оказаться вблизи бытия", находит там

нечто такое, что еще Ницше естественно и незащищенно назвал "мгновением

истинного чувства".

Ответил ли Хайдеггер на вопрос о том, что представляет собой дело

мышления, если оно не должно быть только служением действию? Да, ответил.

Мышление есть некое внутреннее действие, иное состояние, которое открывается

внутри вот-бытия - посредством мышления и на то время, пока мышление длится.

Мысль - это измененный способ пребывания в мире, или, если воспользоваться

словами Хайдег-гера: "... эта мысль не относится ни к теории, ни к практике.

Она имеет место прежде их различения. Эта мысль есть - поскольку она есть -

память о бытии и сверх того ничего. ... Такая мысль не выдает никакого

результата. Она не вызывает воздействий. Она удовлетворяет своему существу

постольку, поскольку она есть" (Письмо о гуманизме, 217). И затем следует

фраза, на которую нам следует обратить особое внимание, потому что в ней

заключена вся поздняя философия Хайдеггера. Такого рода мысль - что она

делает? "... она допускает Бытию - быть" (там же).

А как обстоит дело с гуманизмом?

Несмотря на тот факт, что еще совсем недавно гуманизм был

катастрофически девальвирован национал-социализмом, Хайдеггер теперь

вознамерился резко повысить его нынешнюю цену. "Гуманистические определения

человеческого существа", независимо от того, формулируются ли они

представителями теистического или атеистического гуманизма, "еще не

достигают собственного достоинства человека" (там же, 201). Мысль Хайдеггера

идет "против" гуманизма не потому, что он уверен в "животной органике"

(Bestialitat) человека, а потому, что гуманизм "ставит humanitas человека

еще недостаточно высоко" (там же). Как же высоко следует ставить

человечность? Так высоко, что на это место когда-то мог претендовать один

лишь Бог. Человек как "пастух бытия" есть такая сущность, которую мы не

должны пытаться ухватить в каком бы то ни было застывшем образе, "кумире".

Как "не установившийся животный тип" (Ницше) [1], как не

1 Ницше Ф. Соч. в 2 т.: Т. 2. С. 289.

485

поддающееся опредмечиванию, но живущее во всем богатстве своих

отношений существо, человек пока еще нуждается в нравственных нормах, "пусть

даже они лишь кое-как и до поры до времени удерживают человеческое существо

от распада" (214); однако на самом деле эти нормы - лишь вспомогательные

средства, сами по себе малозначимые [1], и мы не должны думать, будто на них

всякая мысль останавливается. Мысль движется дальше, до тех пор, пока в

своем вдохновенном полете она не обретет подлинный "опыт надежной уместности

поведения". "Уместность всякому поведению дарит истина бытия" (там же, 218).

1 Ср.: "Лишь поскольку человек, экзистируя в истине бытия, послушен

ему, только и могут от самого Бытия прийти знамения тех предназначений,

которые должны стать законом и правилом для людей" (Письмо о гуманизме. ВиБ.

С. 218).

В этом пункте Хайдеггер в буквальном смысле далек от Сартра как небо от

земли. По словам Сартра, "человек должен обрести себя и убедиться, что ничто

не может спасти его от него самого, даже и достоверное доказательство

существования Бога".

Правда, и Хайдеггер объясняет, что ""Бытие" - это не Бог и не основа

мира" (Письмо о гуманизме, 202); однако данное утверждение ничего не меняет

в том, что хайдеггеровский опыт переживания бытия настраивает на такое

отношение к бытию, которое исполнено благочестия: то есть на отношение,

характеризующееся сосредоточенной внимательностью, медитативностью, чувством

благодарности, благоговением, отрешенностью. Здесь присутствует вся

совокупность ощущений, которые распространяет вокруг себя любое божество, -

но только Хайдеггер вводит такой жесткий запрет на создание "образов" этого

Бога, какого не знает ни одна из существующих религий. К хайдеггеровскому

"Богу" относится просвет. Но Бог еще не познается в том сущем, которое

встречается человеку в просвете. Человек впервые встречает Бога лишь тогда,

когда узнает - и с благодарностью принимает - этот просвет как саму

возможность зримости.

Можно сколь угодно долго рассматривать эту идею с разных сторон, но в

конце концов ты все равно убеждаешься, что она повторяет удивительную мысль

Шеллинга: именно в человеке природа открывает глаза и впервые замечает, что

она существует. Человек - это место, где бытие прозрачно для самого себя.

"Без человека бытие оставалось бы немым; оно было бы здесь, но не было бы

правдой" (Кожев).

486

Что из этого следует? Как мы уже слышали, ничего. "И все это происходит

так, как если бы из мыслящего слова ничего не выходило" (Письмо о гуманизме,

219). Однако на самом деле изменилось все отношение к миру. Обстоятельства

нахождения в мире стали иными, и бросаемый на него взгляд - тоже. Все

последующие годы своей жизни Хайдег-гер посвятит тому, чтобы опробовать этот

новый взгляд - на технике, на строительстве и жилище, на языке и, несмотря

на рискованность таких попыток, на Боге. Его мышление, которое он больше не

хочет называть "философией", отныне будет озабочено только одним: как

допустить быть тому, что допускает человеку - быть.

"Поскольку этой мыслью продумывается что-то простое, она так трудно

дается представлению, какое традиционно выдает себя за философию. Трудность,

однако, состоит тут не в том, чтобы тонуть в особом глубокомыслии и

конструировать путаные понятия: она заключается в том шаге назад, который

заставит мысль опуститься до испытующего вопроша-ния и отбросить заученные

философские мнения" (там же, 208).

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Мартин Хайдеггер, Ханна Арендт и Карл Ясперс после войны. История

личных и философских взаимоотношений.

"Передергивание невыносимо, а уже одно то, что он теперь все пытается

представить так, будто это интерпретация "Бытия и времени", наводит на

мысль, что опять получатся передергивания. Я прочла письмо против гуманизма,

тоже очень спорное и во многом двусмысленное, но все-таки это первая его

работа, которая достигает прежнего уровня". Так Ханна Арендт оценила первую

послевоенную публикацию Хайдеггера в письме Карлу Ясперсу (29.09.1949).

Связь с Ясперсом она восстановила поздней осенью 1945 года, с помощью

Мелвина Ласки. С 1938 года Ясперс и Арендт ничего не слышали друг о друге. У

него почти не оставалось надежды, что она жива, написал Карл Ясперс в своем

первом после войны письме. А Ханна ответила: "С тех пор, как я узнала, что

вы оба невредимыми прошли через весь этот адский спектакль, мир снова

кажется мне чуть-чуть более родным" (58). Каждый тогда постоянно жил с

ощущением, что беда в очередной раз обошла его стороной. Ханна писала, что

еще не получила никакого гражданства и "никоим образом не стала

респектабельной дамой"; что она по-прежнему считает: "сегодня можно

обеспечить себе достойное челове-

487

ка существование, только оставаясь на обочине общества" (65). Она

слегка сгущала краски: на самом деле к тому времени ей уже удалось сделать

себе в Америке имя, работая в сфере политической публицистики. Но в

Нью-Йорке она жила в довольно стесненных материальных условиях, хотя и

отправляла ежемесячно Ясперсам по три продовольственные посылки.

Зато Карл Ясперс после войны неожиданно сделался очень

"респектабельной" фигурой. Вспомнив о гонениях, которым он подвергался в

нацистские времена, все чуть ли не в одночасье заговорили о нем как о

"совести нации", что сам он поначалу воспринимал лишь как наглые и

лицемерные попытки использовать его имя в чужих интересах. Он не доверял

своей внезапной славе, которая казалась ему "фиктивной жизнью" (70), и,

поскольку хотел от всего этого избавиться, летом 1948 года принял

приглашение в Базельский университет.

Итак, Ханна возобновила переписку и дружеские отношения с Ясперсом

сразу же после окончания войны. С Хайдеггером дело обстояло иначе. Еще перед

своим бегством из Германии она почувствовала, что ректор Хайдеггер стал

приверженцем нацистской системы. Судя по слухам о нем, которые доходили до

нее позже, в Америке, он таким и остался. В годы изгнания для Ханны было

почти невозможно держаться за то "неразрушимое", что связывало ее с

Хайдеггером. Как могла бы она оставаться верной Хайдеггеру, которого - в

политическом смысле - причисляла к своим преследователям, и при этом не

утратить душевного равновесия, согласия с самой собой? Она, как могла,

пыталась от него оторваться, покончить с ним все счеты - но после их первой

послевоенной встречи с облегчением написала: "Этот вечер и это утро -

оправдание всей моей жизни".

Однако прежде, чем они снова встретились, счет Хайдеггеру все-таки был

предъявлен.

В начале 1946 года Ханна Арендт опубликовала в "Партизан ревю" эссе

"Что такое философия экзистенции?". Той зимой экзистенциализм впервые стал

"модным" в Америке. Сартр тогда как раз совершал турне по Соединенным

Штатам, и Ханна имела возможность с ним познакомиться. Она решила написать

для широкой публики солидную статью с обзором философского контекста нового

духовного течения, прежде известного здесь только по модным лозунгам. Сартр

в своих американских лекциях постоянно подчеркивал общественную

ангажированность экзистенциализма. Ханна Арендт же, со своей стороны,

утверждала, что в не-

488

мецком варианте экзистенциализма, от Шеллинга до Ницше и далее вплоть

до Хайдеггера, все более усиливалась тенденция к противопоставлению

индивидуального человеческого "я", как "места истины", "неистинному"

общественному целому. Эту тенденцию преодолел только Ясперс. В творчестве же

Хайдеггера, по мнению Ханны Арендт, экзистенциальный солипсизм достигает

Характеристики

Список файлов учебной работы