Германский мастерер и его время (553387), страница 92

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 92)

барона Виктора фон Гебзаттеля, врача и психолога, который принадлежал к

школе "Dasein-анализа" [1], основанной Л. Бинсвангером, - к одному из

психоаналитических направлений, инспирированных философией Хайдеггера.

Последователем этой школы был, кстати, и позднее подружившийся с Хайдеггером

Медард Босс.

Собственные свидетельства Хайдеггера о пережитом им кризисе и

пребывании в санатории довольно невнятны. Петцету он говорил, что ему стало

плохо во время "инквизиторского допроса" в декабре 1945 года (на самом деле

это, скорее всего, случилось в феврале 1946-го). Затем появился декан

медицинского факультета Берингер и отвез его в Баденвейлер к Гебзаттелю. "И

что же тот сделал? Для начала просто поднялся со мной через заснеженный

зимний лес к синеве неба. Больше он ничего не делал. Но он по-человечески

мне помог. И через три недели я вернулся домой здоровым".

Хайдеггер снова был здоров, однако на какое-то время вокруг него

образовалась полоса отчуждения. Многие из тех, кто заботился о своей

политической репутации, сочли за лучшее по возможности с ним не общаться.

Роберт Хайс [2], благожелательно настроенный к Хайдеггеру коллега по

факультету, в июле 1946 года писал Ясперсу: теперь уже для всех очевидно,

"что г-н Хайдеггер отправляется в своего рода изгнание; можно сказать, он

пожинает то, что посеял".

1 ""Dasein-анализ" посредством исторической биографии индивида, истории

его внутренней жизни, пытается установить некое "экзистенциальное априори",

уникальный способ проектирования мира, то, как индивид осмысливает вещи,

события, отношения. Именно экзистенциальное априори делает осмысленным и

само бессознательное. В соответствии с тем, как человек проектирует мир и

себя, в зависимости от его отношения к своей "фактуальности" и должна

отрабатываться терапевтическая тактика" (см.: Реале Д., Антисери Д. Западная

философия. Т. 4. С. 421).

2 Роберт Хайс (1903-1974) - ученик Хайдеггера, позднее - профессор

психологии во Фрайбурге-им-Брайсгау.

464

Какие же плоды он пожинал? Ему пришлось горько расплачиваться за свою

политическую активность в 1933 году. Но тем философским семенам, которые он

посеял, предстояло еще раз мощно взойти.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Что мы делаем, когда мыслим? Ответ Сартру. "Письмо о гуманизме".

Ренессанс гуманизма. Неверная нота - чересчур высокий тон. Жизненные

обстоятельства в послевоенной Германии. От "заместителя Ничто" к "пастуху

бытия". Хайдеггер интерпретирует собственный путь: "поворот". "Не делайте

себе кумиров": запрет на образы человека и Бога.

Что, собственно, мы делаем, когда мыслим?

Мы мыслим, чтобы подготовить наше действие и чтобы потом его

проконтролировать. В этом двойном смысле мы и мыслим о нем. Хотя мышление в

обоих случаях относится к действию, само оно представляет нечто отличное от

него. Но поскольку мышление все-таки относится к действию, значит, именно в

действии оно обретает свой смысл, реализует себя, иначе зачем вообще

понадобилось бы мыслить?

Однако разве нельзя помыслить такое мышление, цель которого заключалась

бы в нем самом? Мышление, не нацеленное на внеположный ему результат?

Мышление, которое реализует себя посредством себя самого? Которое

"захватывает" человека таким образом, что тому становится как-то не по себе,

и потом, когда все заканчивается, человек этот с недоумением протирает глаза

и возвращается - может быть, неохотно, а может, и с облегчением - на почву

так называемых фактов. У Э.Т.А. Гофмана есть история о некоем помешанном на

"реальности" педанте, который, прослушав симфонию, спросил восторгавшегося

ею соседа: "И что же, сударь, это нам дает...?" Так существует ли мышление,

по отношению к коему этот вопрос был бы столь же неуместен?

Хайдеггер убежден, что к такого рода мышлению можно отнести его

собственное: оно, "в отличие от наук", не ведет "ни к какому знанию", не

приносит "никакой полезной жизненной мудрости", не разгадывает "никаких

мировых загадок", не дает, "в непосредственном смысле, никаких сил для

действия" (WHD, 161).

465

Так что же это за особая склонность, побуждающая использовать

способность к мышлению как-то иначе, нежели просто применяя ее для познания

и действия?

В "Письме о гуманизме" Хайдеггер пересказывает записанный Аристотелем

анекдот о Гераклите. Чужеземцы захотели посетить Гераклита, чтобы увидеть,

как живут мыслители и как они выглядят, когда мыслят. Но они застали его

греющимся у печи. "Они остановились в растерянности, и прежде всего потому,

что он их, колеблющихся, еще и подбадривал, веля им войти со словами: "Здесь

ведь тоже присутствуют богиГ" (Письмо о гуманизме, 215).

Хайдеггер прочитывает этот анекдот как справку о том, что представляет

собой "дело мысли". Имеется некое "обыденное и незаманчивое обстоятельство":

кто-то продрог и греется у печи. То, что "и здесь тоже" присутствуют боги,

означает: они присутствуют не только в особых местах и там, где совершаются

особые действия, но и в повседневном. Однако только там, где это

повседневное подлинно осмысливается. Осмыслить что-то - значит вернуть этому

"что-то" его достоинство. Боги присутствуют в кухне постольку и столь долго,

поскольку и на сколько времени Гераклит дает им слово. По Хайдеггеру,

"давать слово" сущему - это и значит мыслить. Сущее извлекается из своей

замкнутости и в открывающем пространстве речи превращается в "это есть".

Таков первый аспект мышления. Гераклит, греющийся у печи, согревает себя и

чужеземцев еще и по-другому - словом. Слово открывает нечто и приглашает

чужеземцев войти. Второй аспект мышления: оно есть сообщение,

предназначенное для того, чтобы открытую словом ситуацию разделить - с

другими.

Когда Хайдеггер в "Письме о гуманизме" (написанном в 1946 году) пытался

осмыслить, что же представляет собой мышление, сам он находился в ситуации

человека, подвергающегося гонениям. Анекдот о Гераклите, возможно,

вспомнился ему и потому, что напоминал о его собственных жизненных

обстоятельствах. Теперь он тоже довольствовался малым, жил в бедности. И,

вероятно, тоже пользовался для обогрева печкой. Во Фрайбурге топливо

исчезло, а "хижина" в Тодтнауберге, поблизости от которой всегда можно было

нарубить дров, нуждалась в серьезном ремонте. Для зимы она уже не годилась;

стройматериалы же, чтобы привести ее в порядок, взять было неоткуда. И все

же Хайдеггер жил там с весны до поздней осени. Уж больно тесно стало во

фрайбургской квартире после подселения новых жильцов. Да и с продовольствием

наверху, в Шварцвальде, было легче. Помогали окрестные крестьяне.

466

Многое угнетало Хайдеггера. Позорное изгнание из университета, ожидание

обоих сыновей, все еще не вернувшихся из русского плена... Но, несмотря на

гнетущие обстоятельства, философская мысль Хайдеггера по-прежнему сохраняла

тот странный отрешенный настрой, который стал ее отличительной особенностью

в последние военные годы.

Реакция Хайдеггера на принятые против него дискриминационные меры была

совершенно иной, чем, например, реакция Карла Шмитта. Правда, "главный

юрист" Третьего рейха, в свое время несравненно глубже, чем Хайдеггер,

вовлеченный в преступную деятельность системы, соответственно и пострадал

потом гораздо сильнее. И он тоже потерял свое место, и его библиотека была

конфискована, но он сверх того был в течение года (с сентября 1945-го по

октябрь 1946-го) интернирован, а во время Нюрнбергского процесса находился в

предварительном заключении (апрель-май 1947-го). В конце концов формальное

обвинение Шмитту предъявлять не стали и он смог уехать в родной Плеттенберг.

Когда он уже покидал следственную тюрьму, между ним и Робертом Кемпнером,

представителем обвинения, состоялся примечательный диалог. Кемпнер: "Ну и

что же Вы теперь собираетесь делать?" Карл Шмитт: "Уйду в безопасность

молчания". Но это молчание не было отрешенным. Как свидетельствуют его

записи 1947-1951 годов ("Глоссарий"), Карл Шмитт неустанно занимался

самооправданиями, многословно жаловался на свою судьбу "загнанного зверя".

Он видел себя пророком Ионой, извергнутым из чрева Левиафана. Он с гневом

обрушивался на "нюрнбергских обличителей" и с издевкой писал: "Преступления

против человечности совершались немцами. Преступления во имя человечности -

в отношении немцев. Вот и вся разница". Более всего Шмитт презирал тех, кто

участвовал в "показных стычках между проповедниками покаяния". Свое

неприятие процесса денацификации он обосновывал так: "Кто хочет

исповедаться, пусть сходит к священнику". Для общественности он избрал позу

героического молчания, а в своих записках жаловался на то, что лишен

пространства, где его слово могло бы обрести резонанс, и вынужден кричать "с

сорванным голосом". И все же лучше, писал он, принадлежать к истязаемым, а

не к "самоистязателям".

467

Хайдеггера, впрочем, тоже не назовешь "самоистязателем". Он, скорее,

вживался в роль "мудреца с гор", который в широкой перспективе описывает

безобразия Нового времени, попутно включая в эту панораму и преступления

национал-социализма, но не выделяя их как особый предмет исследования. В

этом смысле реакция Хайдеггера отличалась и от реакции, скажем, Альфреда

Боймлера, который хоть и писал (в своем дневнике): "Публично объявлять меня

"виновным" это, как я считаю, недостойно и бессмысленно", - но тем более

строго судил себя судом своей совести. Боймлер поставил себе диагноз:

склонность уклоняться от трудностей запутанной и противоречивой истории,

прибегая к "абсолютным" идеям народа, фюрера, расы, исторической миссии.

Вместо того чтобы искать подлинной "близости к вещам", он увлекался

"далекими перспективами", которые были насилием над действительностью. В

такой позиции нашла выражение немецкая "отсталость от Запада (оторванность

от мира)" (160), которую Боймлер в другом месте называет "абстрагированием в

неопределенное (Abstraktion ins Unbestimmte)" (160). В политических делах,

утверждает он, следовало бы сдерживать стремления к возвышенному. Боймлер

предписывает себе курс отрезвляющего лечения и в конце концов приходит к

тому, что начинает ценить достоинства демократии. Демократия, по его мнению,

есть "противоположность возвышенного". Она не вдохновляется грандиозными

перспективами на будущее, но зато "целиком совпадает с настоящим"; она не

уверена ни в каких исторических задачах и обходится в своей жизни одними

"вероятностями" (174). Под впечатлением катастрофы, в том числе и личной,

Боймлер приступил к усвоению трудного для него урока: он учился мыслить о

политическом, не прибегая к метафизике.

Хайдеггер, в отличие от Карла Шмитта, мыслил без жалости к себе и без

агрессивного сознания собственной правоты; с другой стороны, его мышление не

было и таким политически-ориентированным и самокритичным, как у Альфреда

Боймлера.

Первый опубликованный документ, который дает представление о его

размышлениях после 1945 года, - эссе "Письмо о гуманизме", написанное в 1946

году как открытое письмо Жану Бофре, главному пропагандисту идей Хайдеггера

на французской философской сцене послевоенного времени. Бофре, как он сам

рассказывает, 4 июня 1944 года, то есть в тот самый день, когда по радио

сообщили о высадке союзников в Нормандии, испытал сильнейшее переживание,

связанное с Хайдеггером: он впервые его понял! И этот миг принес ему такое

счастье, в сравнении с которым померкла даже радость по поводу

приближающегося освобождения Франции. Когда французы вошли во Фрайбург,

Бофре через одного офицера передал Хайдеггеру безмерно

468

восторженное письмо: "... Да, вместе с Вами сама философия решительно

освобождается от всех банальностей и облекает существенное своим

достоинством..." В ответ Хайдеггер пригласил Бофре в гости. Визит состоялся

в сентябре 1946 года, и этот день стал для обоих началом прочной,

продолжавшейся до конца их жизни дружбы. Первым следствием этих только что

завязавшихся отношений было "Письмо о гуманизме". Бофре задал Хайдеггеру

вопрос: "Каким способом можно вернуть смысл слову "гуманизм"?"

Хайдеггер охотно подхватил вопрос, поскольку воспринял его как

возможность ответить на эссе Сартра "Экзистенциализм это гуманизм", которое

было опубликовано несколько месяцев назад и теперь повсеместно обсуждалось

не только во Франции, но и в Германии. Хайдеггер и после того, как его план

личной встречи с Сартром не осуществился, искал случая вступить в полемику с

французским философом. После доклада Сартра, который был прочитан 29 октября

1945 года и позже лег в основу только что упомянутого эссе, сартровский

экзистенциализм чуть ли не за одну ночь стал европейским культовым течением.

Характеристики

Список файлов учебной работы