Германский мастерер и его время (553387), страница 50

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 50)

сказать, - любви". Теперь, значит, Элизабет Блохман... Хайдеггер оказался

между двумя женщинами. Он извиняется перед Элизабет Блохман за то, что

посягнул на "границу... [их] дружбы", "принудив ее [Элизабет] к чему-то

такому", что должно было быть ей "неприятно". Хайдеггер мог обидеть Элизабет

Блохман либо тем, что пожелал слишком большой близости с ней, либо,

наоборот, тем, что не захотел такой близости. Его невнятное письмо от 12

сентября 1929 года допускает оба толкования. В письме упоминается их

совместная поездка в Бойрон. Они посетили церковь тамошнего аббатства

бенедиктинцев. И весь день разговаривали в основном на религиозные темы.

Хайдеггер объяснял Элизабет свое отношение к Католической Церкви. В письме

он напоминает об этом разговоре. Истина, пишет Хайдеггер, "совсем не простая

вещь". Чтобы она могла открыться, требуются "особый день и час, когда мы

полностью овладеваем своим присутствием". И далее: "Бог - или как там его

называют - обращается к каждому другим голосом". Человек не должен

приписывать себе какое бы то ни было право распоряжаться истиной. Никакие

институты и никакие догмы не способны ее хранить, ибо все они - "бренные

конструкции". Затем Хайдеггер переходит к той ситуации, которая, вероятно, и

вызвала раздражение Элизабет Блохман - так как не состыковывалась с долгим

разговором, который они вели на протяжении дня. Дело в том, что они вместе

присутствовали на всенощной в церкви аббатства, и Хайдеггер был совершенно

захвачен происходившим - к удивлению Элизабет, которая все еще не забыла его

резкой критики в адрес католицизма. В этом письме он старается объяснить,

что именно тогда чувствовал. И пишет, что бойронское переживание "подобно

зерну разовьется в нечто существенное".

Его попытка описать это существенное кажется чуть ли не парафразом

центральной идеи доклада о метафизике - или, может быть, лучше сказать:

доклад о метафизике представляет собой парафраз переживания, испытанного

Хайдеггером во время ночного богослужения в Бойроне. В письме говорится:

"То, что человек каждодневно вступает в ночь, нынешним людям представляется

банальностью... А ведь во всенощной еще ощутима мифическая и метафизическая

первобытная сила ночи, сквозь которую мы постоянно должны пробиваться, чтобы

взаправду существовать. Ибо добро - это только добро зла".

253

Эта всенощная стала для Хайдеггера символом "выдвинутости экзистенции в

ночь и внутренней необходимости быть каждодневно готовым к ней [ночи]".

И затем Хайдеггер связывает это переживание со своей философией Ничто:

"Мы воображаем, будто сами творим существенное, и забываем, что оно

прирастает только тогда, когда мы всецело - а это значит, перед лицом ночи и

зла - живем, следуя своему сердцу. Решающее значение имеет этот первобытной

силы негатив: поставить ничто на пути глубины присутствия. Именно этому мы

должны конкретно учиться и этому учить".

И все же в одном важном аспекте это письмо выходит за пределы тематики

доклада: в нем идет речь о ночном измерении бытия - измерении, о котором в

докладе о метафизике, посвященном Ничто, ничего не говорилось. Дело в том,

что в докладе это Ничто еще не связывалось так однозначно, как в письме, со

злом. В письме сказано: мы должны жить, "всецело - перед лицом ночи и зла -

следуя своему сердцу". Не потому ли Хайдеггер именно в письме к Элизабет

Блохман заговорил о присущем Ничто аспекте зла, что не мог не видеть в себе

самом соблазнителя? Как бы то ни было, здесь в его размышлениях о Ничто

слышится лейтмотив христианско-гностической метафизики, которая для него,

разумеется, еще оставалась живой традицией.

В этой традиции сохранялось знание того, что зло есть неотъемлемая

часть conditio humana. Эта традиция, линия которой тянулась от апостола

Павла через святого Августина и Лютера и вплоть до Канта, не забывала, что

каждое размышление - не важно, направлено ли оно на понимание целостного

бытия, морали или политики, - рождается из той (являющейся фундаментом для

всего на свете) ночи, которую называют "хаосом", или "злом", или даже так:

"Ничто". И каждое яркое свечение мышления и цивилизации рассматривали на

этом фоне. Такие свечения приходили из ночи и были обречены на то, чтобы

опять погрузиться в ночь. Люди были готовы к тому, что даже в те фазы

цивилизации, которые кажутся стабильными, в любой момент может вновь

разверзнуться бездна искушения, разрушения и уничтожения. Для раннего

христианства, еще находившегося под сильным влиянием гностического мышления,

вопрос о зле в мире был почти идентичен вопросу: что есть мир? Определения

мира и зла приблизительно совпадали. В ту эпоху, когда родился Христос, на

некоторое время был найден мощный по своему воздействию ответ на вопрос о

существовании зла в мире: а именно, вера в то, что мы, хотя и присутствуем в

сем мире, к нему не принадлежим. Ранние

254

образы дьявола с их пластичностью и наглядностью были простонародными

способами выражения тайны и не могли затушевать ее сути: зло считалось таким

же непостижимым, как и Сам Бог. Может быть, даже еще более непостижимым,

потому что зло не образует никакого порядка, а является отрицанием такового.

Казалось, рассудок не способен проникнуть в подобные глубины, и потому люди

поначалу воздерживались от попыток понять и объяснить зло. Говорили, что

нужно просто противостоять злу и полагаться на милость Господню. Правда, в

связи с этим возникла серьезная проблема: было неясно, как вообще всемогущий

Бог мог допустить существование зла. Проблема оказалась столь весомой, что

вся философия и теология Средневековья не смогли ее разрешить. И эта

проблема теодицеи, то есть оправдания Бога, допустившего существование зла в

мире, держала мышление в своем плену вплоть до современной эпохи, когда она,

секуляризировавшись, превратилась в проблему антроподицеи.

Старая метафизика пыталась справиться с проблемой теодицеи посредством

углубленных размышлений о человеческой свободе. Утверждалось, что Бог,

творец мира, не мог сделать человека богоподобным иначе как даровав ему

свободу. От свободы человека проистекает приходящее в мир зло; или, точнее:

свобода есть то "незащищенное" место в творении, через которое прорывается

зло, лежащее - как Ничто или хаос - в основе мироздания. Уже для тогдашнего

мышления человек - именно потому, что он свободен и способен к творческой

активности, - был "заместителем Ничто".

Хайдеггер будет вновь и вновь полемизировать с этим ходом рассуждений,

особенно в своих интерпретациях трактата Шеллинга о свободе [1], который

целиком принадлежал к охарактеризованной выше традиции. Соображения

Хайдеггера по поводу этой работы то и дело "выдают" его, показывая,

насколько близко он знаком с метафизикой Ничто, под которым понимается,

среди прочего, и искушение Злом.

1 "Философские исследования о сущности человеческой свободы" (1809).

В докладе о метафизике, в отличие от письма, вопрос об этической

значимости рассуждений о Ничто и ночи вообще не затрагивается. Письмо же (с

его странным высказыванием: "добро - это только добро зла") заостряет

внимание именно на нравственной проблематике, на вопросах о том, как можно

вырвать у зла добро, как человек выдерживает

255

ночь и потом вновь находит обратный путь к свету дня. В докладе

Хайдеггер говорил о предрасположенности присутствия к тому, чтобы скрывать

от себя самого бездну Ничто, довольствуясь видимостью надежности и

защищенности. Ужас, по выражению Хайдеггера, в обыденной жизни спит (Что

такое метафизика? ВиБ, 24). Философ же призывает к "дерзновенному

человеческому бытию" (там же), которое захватывает опасное пространство

свободы. Человек должен пройти через ужас, прежде чем он обретет силы для

"избавления от божков, которые у каждого есть и у которых каждый имеет

обыкновение прятаться" (там же, 26).

В переводе на язык нравственных понятий проблема, поставленная в

докладе о метафизике, звучала бы так: речь идет не только о сопротивлении

злу; прежде всего человек должен вообще заметить, что существует это зло,

эта ночь в нас и вокруг нас. Проблема заключается в безликой одномерности

нашей культуры, в том, что мы чувствуем себя защищенными от всего бездонного

и злого. Современный человек, говорится в письме Хайдеггера, превращает ночь

"в день, как он понимает день, делая ее продолжением деловой активности и

чувственного угара".

Если бы Хайдеггер в своем докладе о метафизике действительно говорил не

о Ничто, а о зле, то его призыв обратиться к Ничто и пройти через него

приобрел бы оттенок переливчатой двусмысленности. Притягательность Ничто

объяснялась бы тогда, среди прочего, и тем, что человек, изголодавшийся по

интенсивности переживаний, забывший о нравственности, охотно предается злу

как особенно влекущему "дикому" опыту - идея вполне в духе Эрнста Юнгера, в

те же годы открыто пропагандировавшего революционный нигилизм. "Одно из

средств подготовки к новой, проникнутой большей отвагой жизни, - писал Юнгер

в 1932 году в своем эссе "Рабочий", - состоит в отвержении оценок

освободившегося и ставшего самовластным духа, в разрушении той

воспитательной работы, которую провела с человеком бюргерская эпоха...

Лучший ответ на измену, которую дух совершает по отношению к жизни, - это

измена духа по отношению к "духу", и участие в этой подрывной работе входит

в число возвышенных и жестоких наслаждений нашего времени" [1].

1 Юнгер Э. Рабочий. Господство и гештальт. СПб.: Наука, 2000. С. 97

(пер. А. В. Михайловского).

256

Призывая к "дерзновенному человеческому бытию", Хайдеггер действительно

двигался в сходном направлении - и все-таки речь в его докладе идет не о

мужестве, потребном для совершения зла, не об инфернальном восторге,

порождаемом воинственной, анархической, авантюристической аморальностью, а

"только" о мужестве перед лицом Ничто. Человек как "заместитель Ничто",

каким его видел Хайдеггер, наверняка не был похож на того воителя, которого

описал Эрнст Юнгер. Но как иначе можем мы его себе представить? Давайте

теперь поднимемся на ледяные высоты Давоса, где весной 1929 года, в рамках

давосской Недели высшей школы, состоялось легендарное совместное выступление

Мартина Хайдеггера и Эрнста Кассирера [1]. Тот и другой прочитали перед

приглашенной из разных стран публикой по несколько докладов. Кульминацией

недели стала дискуссия между двумя учеными. Это было действительно большое

событие. Съехались представители международной прессы. Каждый, кто считал

себя философом, слушал эту дискуссию или, по крайней мере, читал отчеты о

ней в прессе, поскольку радиотрансляции подобных мероприятий тогда еще не

вошли в моду. Мартин Хайдеггер к тому моменту одолел, если можно так

выразиться, первый горный пик своей славы. Кассирер также был восходящей

звездой и пользовался огромным уважением. Его главная работа, "Философия

символических форм", монументальный труд по философии культуры,

публиковалась в двадцатые годы. Кассирер, вышедший из школы неокантианства,

освободился от узости в постановке вопросов, свойственной традиционной

теории научного познания, и в этой работе осуществил прорыв к всеобъемлющей

философии творческого духа человека. Кассирер имел возможность пользоваться

для своих исследований гигантским собранием материалов библиотеки Аби

Варбурга [2] в Гамбурге. Кассирера считали великим представителем

гуманистической традиции и культурного идеализма, ориентированного на

универсальные ценности. В 1929 году, вскоре по-

1 Эрнст Кассирер (1874-1945) - немецкий философ, ученик Г. Когена и П.

Наторпа, с 1919 г. профессор философии в Берлине (1906) и Гамбурге

(1913-1933). Ректор Гамбургского университета в 1930-1933 гг. В 1933 г.

эмигрировал сначала в Великобританию, потом в Швецию, а в 1941 г. - в США.

Автор работ "Проблема познания в философии и науке Нового времени" (т. 1-4,

1920-1957), "Философия символических форм" (1923-1929), "Опыт о человеке"

(1944), "Миф о государстве" (1946) и др.

2 Аби Мориц В а рбург (1866-1929) - еврейско-немецкий историк и

искусствовед. Основал знаменитую библиотеку Варбурга в Гамбурге. После

прихода к власти нацистов библиотеку перевезли в Лондон, где она стала

известна как Институт Варбурга. В ней 60 тыс. томов и 20 тыс. фотографий,

отражающих научные интересы Варбурга - влияние греко-римской античности на

последующие цивилизации.

257

еле давосской "встречи в верхах", он принял пост ректора Гамбургского

университета - это был первый случай, когда еврей возглавил немецкий

Характеристики

Список файлов учебной работы