Германский мастерер и его время (553387), страница 51
Текст из файла (страница 51)
университет. Случай тем более примечательный, что очень скоро Кассирер, к
неудовольствию реакционного профессорского большинства, публично выступил в
защиту республики. Выполняя просьбу ученого совета Гамбургского
университета, он произнес в городской ратуше праздничную речь по случаю Дня
конституции. Вопреки распространенному в профессорских кругах мнению о
"негерманском" характере республиканско-парламентской конституции, он привел
доказательства того, что республиканизм был заложен уже в философии Лейбница
и Вольфа и нашел свое полное выражение в сочинениях Канта о мире между
государствами. "Фактом является то, - сказал Кассирер, - что идея
республиканской конституции как таковая в целостности германской духовной
истории отнюдь не представляет собой что-то чужеродное и, тем более,
привнесенное извне; она, напротив, взросла на собственной почве этой истории
и была вскормлена ее исконными силами, силами идеалистической философии".
Эта речь вызвала в Гамбурге протесты и стала предметом полемики.
Обходительный Кассирер неожиданно оказался в центре ожесточенной борьбы, а
его избрание на пост ректора приветствовалось во многих городах Германии как
триумф либерального духа. Кассирер действительно был
патриотом-конституционалистом.
Этого-то рыцаря политического гуманизма и идеалистической философии
культуры организаторы семинара в Давосе и пригласили на роль оппонента
Мартина Хайдеггера, который, со своей стороны, был поборником нового,
революционного направления в философии. Участники давосской встречи невольно
вспоминали о легендарных диспутах Средневековья, на которых вступали в
поединок представители самых мощных духовных течений эпохи. Им мнилось, что
на сверкающих снежных вершинах Давоса они слышат звон метафизических
клинков. Но напрашивалась и другая ассоциация - уводившая не в глубь
времени, а в пространство воображения.
Именно на высотах Давоса вели свои нескончаемые споры герои "Волшебной
горы", романа Томаса Манна, опубликованного в 1924 году: гуманист
Сеттембрини и иезуит Нафта. Эти дебаты стали архетипами той духовной борьбы,
которая составляет содержание современной эпохи. На одной стороне -
Сеттембрини, нераскаявшееся дитя Просвещения, либерал и антиклерикал,
гуманист, наделенный не-
258
исчерпаемым даром красноречия. На другой - Нафта, апостол
иррационализма и инквизиции, влюбленный в эротику смерти и насилия. Для
Сеттембрини дух есть не что иное, как сила жизни, данная человеку ради его
пользы и блага; Нафта, напротив, любит дух вопреки жизни. Сеттембрини хочет
возвысить людей, утешить их, расширить горизонты их сознания; Нафта же
стремится вселить в них страх, спугнуть с комфортного гуманистического
"ложа", изгнать из надежных убежищ, которые создает образование, сломать
хребет их самомнению. Сеттембрини желает людям добра, Нафта - своего рода
метафизический террорист.
Участники давосской Недели и в самом деле не могли не уловить аналогии
между тем, что происходило на их глазах, и этим воображаемым событием. Курт
Рицлер [1], в то время куратор Франкфуртского университета, который в Давосе
сопровождал Хайдеггера во время лыжных вылазок в горы, в своем репортаже для
"Нойе Цюрхер цайтунг" (утренний выпуск от 30 марта 1929 года) обыгрывал
эпизоды из "Волшебной горы".
Так что же, за Кассирером стоял призрак Сеттембрини, а за Хайдеггером -
Нафты? Хайдеггер, между прочим, прочитал "Волшебную гору" вместе с Ханной в
лето их любви, в 1924 году.
Как вспоминает О. Ф. Больнов [2], тогда студент, по приглашению
Хайдеггера приехавший в Давос, от диалога двух мыслителей "перехватывало
дыхание". Участники семинара, по его словам, испытывали "возвышенное
ощущение, что они стали свидетелями исторического события, в точности как
это описал Гете во "Французской кампании": "С этого места и с этого дня
начинается новая эпоха всемирной истории", - только в данном случае речь шла
об истории философии, - "и вы можете сказать, господа, что присутствуете при
этом" [3]".
1 Курт Рицлер (1882-1955) -философ и дипломат, профессор во
Франкфурте-на-Майне и в Нью-Йорке; автор работ по политической теории,
философии истории и эстетике.
2 Отто Фридрих Больнов (р. 1903) - немецкий философ, теоретик
педагогики, последователь "философии жизни". Профессор в Гисене (с 1939 г.)
и в Тюбингене (с 1953 г.); занимался философской антропологией. Автор работ
"Новая защищенность. Проблема преодоления экзистенциализма" (1955),
"Философия жизни" (1958), "Философия экзистенции и педагогика" (1959),
"Человек и пространство" (1963) и др.
3 Цит. по: История немецкой литературы. М., 1963. Т. 2. С. 412.
259
Хайдеггеру не нравились эти завышенные ожидания. В письме Элизабет
Блохман он говорит об "опасности" того, что "все это превратится в
сенсацию"; он "оказался в центре внимания" - в большей степени, чем ему
"хотелось бы", - а потому попытался отвлечь философский интерес от себя
лично, всецело сосредоточившись на Канте. Зато он, по-видимому, ничуть не
смущался тем, что его необычное поведение не вполне соответствовало
элегантной атмосфере "Гранд-Отеля". В письме Элизабет он рассказывает, как в
промежутках между заседаниями совершал "великолепные прогулки" в горы вместе
с одним знакомым (речь идет об уже упоминавшемся Курте Рицлере). "Испытывая
прекрасную усталость, напитавшиеся солнцем и свободой гор, еще ощущая во
всем теле звенящее напряжение длинных спусков, мы каждый вечер, возвращаясь
домой, в своем лыжном снаряжении сразу вторгались в скопище элегантных
вечерних туалетов. Это непосредственное единство серьезной исследовательской
работы и совершенно беззаботного, радостного катания на лыжах было для
большинства доцентов и слушателей чем-то неслыханным" (12.4.1929, BwHB, 30).
Ему хотелось, чтобы его видели именно таким: непреклонным тружеником в
гигантских каменоломнях философии, презирающим элегантное светское общество;
но вместе с тем спортсменом и дитятей природы, который покоряет вершины и
дерзко преодолевает опасные спуски. Примерно так и воспринимали его
свидетели той философской "встречи в верхах", на высотах Волшебной горы.
"Полемика между Хайдеггером и Кассирером, - вспоминает один из очевидцев, -
дала нам чрезвычайно много также и в человеческом плане... С одной стороны,
этот низкорослый дочерна загорелый человек, хороший лыжник и спортсмен с
волевым и непреклонным выражением лица, этот суровый и нелюдимый, а иногда
даже резкий в обращении анахорет, который внушает уважение своим
затворническим образом жизни и тем, что с глубочайшей нравственной
серьезностью старается соответствовать исследуемой им проблеме, служить ей;
с другой - тот, второй, с седыми волосами, олимпиец не только по внешнему
виду, но и внутренне, отличающийся широчайшим кругозором и умением ставить
всеохватные проблемы, с его всегда приветливым лицом, благосклонной
предупредительностью, живостью и гибкостью и, между прочим,
аристократическим ощущением собственного превосходства над соперником".
Тони Кассирер, жена философа, рассказывает в своих воспоминаниях,
написанных в 1950 году, что приехавшие в Давос коллеги постарались заранее
подготовить ее и ее мужа к эксцентричным выходкам Хайдеггера. "Мы уже знали,
что он отвергает все принятые в обществе условности". В кругу их
единомышленников от Хайдеггера ожидали самого худшего. Ходили слухи, будто
он хочет "по возможности уничтожить" философию Кассирера.
260
И все же той личной враждебности со стороны Хайдеггера, о которой Тони
Кассирер, как ей казалось, вспомнила через много лет, во время диспута
совершенно не ощущалось. Диспут проходил в "удивительной атмосфере
коллегиальности", как писал в своем репортаже уже цитировавшийся нами
очевидец. Сам Хайдеггер в письме к Элизабет Блохман оценивал встречу с
Кассирером как свое личное обретение, но сожалел о том, что из-за
обязывающей обстановки противоречия между ними не могли проявиться с
достаточной наглядностью. "Во время дискуссии Кассирер держался очень
благородно и был сверх меры предупредителен. Он оказывал мне слишком слабое
сопротивление, и это помешало придать формулировкам проблем надлежащую
остроту" (BwHB, 30).
Впрочем, протокол диспута не оставляет такого впечатления. Напротив,
кажется, что острота противоречий превысила все мыслимые пределы.
Кассирер спросил, не хочет ли Хайдеггер, раз уж он призывает вернуться
к "конечному существу" человека, "обойтись без всей этой объективности, без
формы абсолютности", которая запечатлена в культуре (Давосская дискуссия,
126).
Кассирер в своих исследованиях стремился объяснить силу человеческого
духа, которая создает символы и тем самым творит культуру, представив ее как
особый мир "форм". Хотя эти формы в своей совокупности и не образуют
бесконечность в традиционном метафизическом смысле, они все же являются
чем-то большим, нежели просто производными от функции самосохранения
конечной сущности. По мнению Кассирера, культура - это ставшее формой
трансцендирование; она воздвигает для человечества просторный дом, который
легче разрушить, чем сберечь, эту хрупкую защиту от варварства, способного в
любой момент возродиться и потому представляющего для нее постоянную угрозу.
Хайдеггер возразил, что Кассирер ищет для себя комфорта в жилищах духа.
По словам Хайдеггера, его оппонент совершенно правильно видит в любой
культуре, в любом свершении духа выражение свободы, но не понимает, что эта
свобода может застыть, закоснеть в своих формах. Поэтому свобода всегда
должна выливаться в новое освобождение; если она превратилась в состояние
культуры, значит, мы ее уже потеряли. "Единственно адекватное отношение к
свободе в человеке есть самоосвобождение свободы в человеке" (там же, 129).
261
Для Хайдеггера проблема заключается в том, что человек осваивается в
созданной им самим культуре и из-за этого теряет сознание своей свободы.
Необходимо снова пробудить это сознание. Но философия довольства культурой
на такое не способна. Следует вернуть присутствие к его изначальной наготе и
брошенности. Кассирер направляет свое внимание на трансцендирующие
достижения культуры ("из чаши этого духовного мира на него [человека]
изливается бесконечность", как объяснил такое предпочтение он сам,
процитировав фразу Гегеля); Кассирер хочет избавить человека от конфронтации
с его конечностью и ничтожностью - значит, он не видит подлинной задачи
философии: "извлечь человека, попросту использующего продукты духа, из его
ленивого и затхлого состояния и вернуть к суровости его судьбы" (там же,
132).
Когда спор достиг кульминации, Хайдеггер спросил: "В какой мере задача
философии заключается в освобождении от страха? Или, напротив, ее задача
состоит в том, чтобы как раз таки радикальным образом предоставить человека
страху?" (там же, 130).
Собственный ответ на этот вопрос Хайдеггер уже давно дал: философия
должна сначала ввергнуть человека в состояние страха, а потом отбросить его
назад в ту бесприютность, от которой он вновь и вновь пытается спастись
посредством бегства в культуру.
Кассирер же в своем ответе показал приверженность культурному
идеализму: способность человека создавать культуру "есть печать его
бесконечности". "Я хотел бы, чтобы смысл, цель освобождения были поняты в
таком смысле: "Отбрось страх земного от себя!"" (там же).
Кассирер более всего ценил искусство жить в культуре, тогда как
Хайдеггер хотел "настоящей почвой [метафизики] сделать бездну" (там же,
131).
Кассирер защищал работу смыслополагания, совершаемую через посредство
культуры, и те творения духа, которые в силу своей внутренней необходимости
и продолжительности своего существования торжествуют над случайностью и
переменчивостью человеческого бытия.
Хайдеггер все это с яростью отвергал. И считал, что в конечном итоге
остаются, сохраняют свою значимость только редкие мгновения особой
интенсивности переживаний. По его мнению, люди не должны более скрывать от
самих себя, "что высшая форма экзистенции Dasein [присутствия] может быть
сведена к чрезвычайно немногим и редким мгновениям длительности Dasein между
жизнью и смертью, что человек лишь в крайне редкие мгновения экзистирует на
острие своей собственной возможности" (К, 290).
262
Одним из таких мгновений было для Хайдеггера посещение ночной мессы в
бойронской монастырской церкви, когда ему открылась "мифическая и
метафизическая первобытная сила ночи, сквозь которую мы постоянно должны
пробиваться, чтобы взаправду существовать".
Другим - та привычная сцена из детства, о которой Хайдеггер
впоследствии неоднократно вспоминал в кругу своих друзей. Он рассказывал,
как мальчишкой-звонарем ранним утром, еще почти ночью, брал в сенях своего
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
