Германский мастерер и его время (553387), страница 38

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 38)

"возвещению". По мнению Бультмана, слова "крест" и "воскресение" обозначают

преображение, свершающееся в жизни верующего: возрождение человека -- не

воображаемое событие, которое случится в некоей будущей вечности; нет, это

событие происходит здесь и сейчас как "поворот" "внутреннего человека" --

его возрождение из радикально пережитой временности (то есть смертности)

жизни. В жизни ты окружен смертью, а в смерти -- жизнью. В этом и состоит

парадоксальное и скупое "возвещение" Нового Завета -- в интерпретации

Бультмана.

Какое вдохновляющее воздействие оказывало философствование Хайдеггера

на тогдашнюю религиозную мысль, показывает и пример Ханса Йонаса. Йонас

учился у Хайдеггера и Бультмана, и в своем большом исследовании на тему

"Гнозис и позднеантичный дух" он трактует иную, нехристианскую духовную

традицию (гностицизм был мощнейшим духовным движением в эпоху поздней

античности и раннего христианства) с тех же позиций, с каких Бультман

трактовал христианство. Как и Бультман, Ханс Йонас рассмат-

193

ривает хайдеггеровский анализ вот-бытия как своего рода "замочную

скважину", к которой анализируемое им, Йонасом, духовное "возвещение"

"подходит" наподобие ключа. Причем в его случае "ключ" подходит особенно

хорошо. Ибо гностицизм -- по крайней мере, в интерпретации Ионаса -- черпает

свои жизненные силы именно из опыта "брошенности". В гностической мистике и

теологии речь идет о "падении" духа (пневмы) в земной мир, где он всегда

должен оставаться чужим и бездомным. Дух может "освоиться" в земной жизни

лишь в том случае, если предаст свое истинное происхождение и забудет о нем,

если рассеется и потеряется в мире. Согласно учению гностиков, возможность

спасения целиком зависит от того, сумеет ли блуждающий в мире дух преодолеть

свое забвение самого себя, сумеет ли собрать себя из рассеяния и вновь

помыслить о своем забытом первоистоке. Короче говоря, Ханс Йонас описывает

гностицизм как поддающееся исторической фиксации религиозное движение, суть

которого состояла в поисках собственного бытия (собственного в том смысле, в

каком понимал это слово Хайдеггер).

Хайдеггеру в марбургский период его жизни выпал поразительный шанс --

тамошние теологи назвали бы этот шанс "кайросом" [1], то есть великой

возможностью, -- познать "собственное" бытие совершенно особого рода. Речь

идет о встрече, которая, как он позже признается своей жене Эльфриде, стала

началом "единственной страсти его жизни".

1 "Кайрос" (греч. "время свершения") -- термин, введенный немецким

теологом и философом культуры Паулем Тиллихом, -- означает поворотный момент

истории, а также момент, когда бытие (Бог) открывается отдельному человеку.

В начале 1924 года в Марбург приехала восемнадцатилетняя студентка,

еврейка, хотевшая учиться у Бультмана и Хайдеггера. Ее звали Ханна Арендт.

Она происходила из буржуазной ассимилированной еврейской семьи и была

родом из Кенигсберга, где прошли ее детство и юность. Уже в четырнадцать лет

у нее проснулся жадный интерес к философии. Она читала кантовскую "Критику

чистого разума", владела древнегреческим и латынью так хорошо, что в

шестнадцать лет организовала кружок, члены которого изучали и читали в

подлинниках античную литературу. Еще до того, как Ханна получила в

Кенигсберге школьный аттестат зрелости (сдав экзамены экс-

194

терном), она слушала в Берлине лекции Романо Гвардини [1] и читала

Кьеркегора. Философия стала для нее авантюрным приключением. В Берлине она

впервые услышала о Хайдеггере. И позже написала об этом так: "Слухи были

очень простыми: мышление снова стало живым; накопленные в прошлом сокровища

знаний, которые давно считались мертвыми, вновь обрели голос, причем

оказалось, что говорят они совсем об иных вещах, чем полагали мы,

недоверчивые. Есть некий учитель; у него, может быть, можно научиться

мыслить... Это мышление, которое развивается как страсть, возникнув из

простого факта рожденности в мире... так же не может иметь конечной цели...

как и сама жизнь".

1 Романо Гвардини (1885--1968) -- религиозный деятель, философ,

писатель и публицист. По происхождению итальянец, после Первой мировой войны

работал в Германии с католической молодежью в организации "Квикборн"

("Родник"); в 1923--1939 гг. -- профессор университета в Бреславле. В 1939

г. выступил против нацистского антисемитизма, издав во Франции под

псевдонимом Л. Вальдор книгу "Христианин перед лицом расизма", после чего

был отстранен от преподавания. С 1945 г. профессор истории религии в

Тюбингене, с 1948 г. -- в Мюнхене. Автор книги "Конец Нового времени"

(1950), работ о Сократе, Данте, Гельдерлине, Достоевском, Рильке и др.

В годы учебы в Марбурге Ханна Арендт была молодой женщиной, чьи

по-мальчишески коротко остриженные волосы и модные наряды привлекали

всеобщее внимание. "Но самым удивительным в ней, -- пишет в своих

воспоминаниях Бенно фон Визе, которого в двадцатые годы в течение короткого

периода связывали с Ханной Арендт близкие отношения, -- была гипнотическая

сила ее глаз: каждый, кто заглядывал в них, как бы погружался в пучину, шел

ко дну -- и испытывал страх, что больше уже никогда не выберется на

поверхность". Из-за элегантного зеленого костюма, который Ханна часто

носила, студенты прозвали ее "Зеленкой". Герман Мерхен рассказывает, что

когда в студенческой столовой Ханна Арендт начинала о чем-то говорить, все

другие разговоры мгновенно обрывались -- даже за соседними столиками. Ее

просто невозможно было не слушать. В ее манере вести себя самоуверенность

сочеталась с застенчивостью. На предварительном собеседовании, которое было

обязательным условием зачисления в семинарскую группу Бультмана, она

неожиданно "повернула копье другим концом" и сама стала перечислять условия,

на которых согласилась бы заниматься в группе. Так, она без обиняков заявила

Бульт-ману, что не потерпит "никаких антисемитских высказываний". На это

Бультман спокойно и дружелюбно ответил, что, если подобная ситуация

возникнет, он и Ханна -- "мы

195

вдвоем" -- как-нибудь с ней справятся. Ханс Йонас, который познакомился

с Ханной Арендт в семинаре Бультмана и вскоре подружился с ней, вспоминает,

что сокурсники воспринимали эту студентку как исключительное явление. В ней

находили "интенсивность душевной жизни, целеустремленность, чутье на

настоящую качественность, стремление во всем доходить до сути, глубину мысли

-- свойства, которые придавали ее личности нечто волшебное".

Она жила в мансарде, недалеко от университета. Сюда, домой к Ханне,

приходили ее друзья (некоторые из них приехали в Марбург вслед за ней -- из

Кенигсберга и Берлина), спорили на философские темы, и иногда она устраивала

для них забавное представление: вызывала из норки свою "соседку по комнате",

маленькую мышку, и кормила ее.

В той же мансарде она с февраля 1924 года, на протяжении двух

семестров, принимала своего преподавателя Мартина Хайдеггера -- эти встречи

были окружены тайной, даже ее лучшие друзья ничего не знали.

Эльжбета Эттингер [1] на основе документов из личного архива Ханны

Арендт реконструировала историю этих взаимоотношений. В своей работе она

цитирует письма Ханны Арендт и пересказывает письма Хайдеггера (поскольку их

не разрешено публиковать). По мнению Эльжбеты Эттингер, чье исследование

послужит основой для моего дальнейшего рассказа, эта история началась в

феврале 1924 года. Хайдеггер, который уже два месяца присматривался к новой

студентке, в начале февраля пригласил ее побеседовать в свой кабинет. Он

навсегда запомнил, как она тогда выглядела: "На ней был плащ, шляпка низко

надвинута на лоб; она молчала и лишь время от времени выдыхала едва слышное

"да" или "нет"" (Эттингер).

1 Автор книги "Ханна Арендт -- Мартин Хайдеггер. История

взаимоотношений" (1995).

Ханна Арендт, вероятно, почувствовала мгновенное и неодолимое влечение

к этому человеку, которым она и раньше восхищалась. 10 февраля Хайдеггер

написал ей первое письмо, начав его с формального обращения: "Дорогая

фройлейн Арендт..." "Сохраняя уважительную дистанцию, -- рассказывает

Эттингер, -- он заверил ее в своей преданности, похвалил ее духовные и

душевные качества и просто пообещал всячески содействовать тому, чтобы она

оставалась верна самой себе". Это письмо отличается суховатым, деловым

стилем и вместе с тем дышит искренним чувством, похоже на "лирическую

песнь", комментирует Эльжбета Эттингер.

196

Примерно таким же было и первое письмо Хайдеггера к Элизабет Блохман:

оно соединяло в себе выраженное в утонченной форме восхищение перед

адресатом и притязания автора на роль духовного наставника. Тогда, 15 июня

1918 года, Хайдеггер писал: "... и если бы я не пришел к убеждению, что Вы в

Вашем предназначении столь высоко цените охваченность этим духом, я не

осмелился бы сегодня писать к Вам и поддерживать с Вами духовное общение в

будущем. Оставайтесь же сильной и радостной..." (BwHB, 7). Может быть, свое

первое письмо к Ханне Хайдеггер написал менее деревянным языком, но и на сей

раз он явно видел себя в образе психагога -- она же, со своей стороны, была

покорена и смущена. Сам великий учитель обратил на нее внимание! Четыре дня

спустя Хайдеггер уже писал ей: "Дорогая Ханна..." А еще через две недели в

его письме проскользнула пара строчек, которые дают основание предполагать,

что между ними "начались интимные отношения" (Эттингер).

В том же феврале, как вспоминает Герман Мерхен, Хайдеггер выступил в

бультмановском семинаре с докладом, посвященным интерпретации комментария

Лютера к третьей главе Книги Бытия, то есть к истории грехопадения.

Хайдеггер устанавливал правила этих взаимоотношений, и Ханне

приходилось их выполнять. Самым важным для него было строжайшее сохранение

тайны. Не только его жена, но и вообще ни один человек в университете и во

всем маленьком городке не должен был ничего знать об их связи. Хайдеггер

посылал Ханне зашифрованные послания, в которых "указывал время -- с

точностью до минуты -- и место их ближайшего свидания, договаривался о

хитроумной подаче сигналов (посредством включения и выключения лампы) и

просил соблюдать меры предосторожности; он приглашал ее к себе, когда знал,

что будет дома один" (Эттингер). Ханна подчинялась навязанному ей

распорядку, который, как писал ее возлюбленный, был нужен для того, "чтобы

из-за моей любви к тебе не затруднять твое положение больше, чем это

необходимо" (Эттингер). Она не осмеливалась просить, чтобы Хайдеггер ради

нее развелся со своей женой.

В летние каникулы 1924 года, когда Хайдеггер жил в Тодтнауберге, Ханна

поехала к своим родным в Кенигсберг и там написала текст -- лишь слегка

завуалированный литературный автопортрет, -- который послала Хайдеггеру.

Дело в том, что ее мучило ощущение, будто в этих отношениях она

по-настоящему не присутствует. Раньше она не могла ему открыться, но в

"Тенях" (так она назвала свой текст) хотела наконец это сделать. Здесь она

попыталась найти язык,

197

дабы выразить то "необычайное и чудесное", что случилось совсем недавно

и резко разделило ее жизнь на ""здесь и сейчас" и "там и тогда"". Она

называет свою любовь "упрямой приверженностью Единственному". Ханна Арендт

рисует едва различимый в тенистом полумраке, проникнутый переменчивыми

настроениями ландшафт своей душевной жизни, втянутой в водоворот оторванных

от внешнего мира внутренних переживаний. В ее повествовании, которое то и

дело прерывается отступлениями и ведется с отстраненной позиции, в третьем

лице, речь идет о едва зародившейся, еще не до конца сформировавшейся любви.

В этом чувстве отсутствует нечто совершенно элементарное, то, что позже, в

"Vita activa", Ханна Арендт назовет "срединным пространством мира": "В

страсти, с какой любовь схватывает лишь кто другого человека, то срединное

пространство мира, через которое мы и связаны с другими и одновременно от

них отделены, словно расплавляется в огне. Любящих отделяет от человеческого

мира их безмирность, мир между любящими сгорел" [1].

1 Арендт X. Vita activa, или О деятельной жизни. СПб: Алетейя, 2000. С.

321 (пер. В. В. Бибихина).

Это "срединное пространство мира" исчезает не только из-за самой

любовной страсти, но и из-за внешнего давления, принуждающего любящих

окружать свои отношения покровом тайны. Там, где любовь не смеет открыто

проявить себя, где она не оставляет о себе никаких свидетельств, очень

быстро утрачивается критерий, позволяющий отличать действительное от

воображаемого. Это угнетает Ханну, и в "Тенях" она говорит о лежащем на ней

"колдовском заклятии, которое обрекает на изгнанничество". А в одном из ее

стихотворений, написанных в тот же период, есть строки: "Почему ты мне руку

Характеристики

Список файлов учебной работы