Германский мастерер и его время (553387), страница 37

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 37)

"структурном принципе", о "растяженных диалектических взаимосвязях", об

"онтических соответствиях" и так далее" [1]. К тому времени, когда молодые

люди устраивались спать в амбаре, разговоры доходили до "конечных понятий"

[2].

1 Манн Т. Доктор Фаустус. М.: Художеств, лит., 1975. С. 151 (пер. Н.

Ман).

2 Там же. С. 153. (" -- ... В экономике открыто царят одни лишь

конечные понятия. -- Но ведь и народность -- конечное понятие, -- заметил

кто-то другой...")

Хайдеггер выступил с несколькими лекциями перед членами "Марбургского

студенческого объединения". И придал строгости, которая всегда там

культивировалась, некий особый акцент, объяснив, что именно экзистенциальные

проблемы должны рассматриваться "с ледяной холодностью". Хайдеггер приглашал

этих студентов к себе домой, однажды даже на праздник святого Николая. В тот

раз все пели песни, Эльфрида испекла домашний пирог, среди гостей как раз

выискался один, которого звали Николаем. Герман Мерхен, позднее рассказавший

об этом эпизоде, тогда получил в подарок гегелевскую "Феноменологию духа".

Устраивались и совместные походы с привалами и пением под гитару. Студентам

из этого кружка дозволялось навещать Хайдеггера в его "хижине" в

Тодтнауберге. Там "тайный король философии" имел свой маленький королевский

двор. На праздник солнцестояния в долину скатывали огненные колеса, и

Хайдеггер любил напутствовать их крепким словцом. Иногда на лугу выше хижины

разжигали огромный костер, профессор держал речь. "Бодрствовать у ночного

костра..." -- начал он однажды и уже в следующем предложении перевел

разговор на своих любимых греков. Парменид в Тодтнауберге...

Арнольд фон Буггенхаген, который в студенческие годы не смог одолеть

курс Хайдеггера, так описывает его выступления на семинаре: "Хайдеггер

говорил голосом средней громкости, конспектом не пользовался, и в поток его

речи вливался необыкновенный ум, но еще более -- сила воли, которая и

определяла направление речи, особенно когда тематика становилась опасной.

Когда же он рассуждал об онтологических предметах, то походил не столько на

профессора, сколько на капитана-коммодора [1], стоящего на мостике

океанического корабля-гиганта, -- капитана из той эпохи, когда плавучие

айсберги еще могли потопить даже самое титаническое судно".

188

Буггенхаген рассказывает, как тогда воспринимался слушателями этот

новый тон философствования (который только после появления в 1932 году

главного философского труда Ясперса [2] стали называть "философией

экзистенциализма"). Он воспринимался как освобождение от универсалистских

притязаний разума, пошлость которых давно стала для всех очевидной, и как

призыв "как-нибудь" включить в игру самого себя. Более всего стимулировала

мысль и воображение студентов именно неопределенность этого "как-нибудь".

Потому что очень скоро все поняли, что новизна философствования Хайдеггера

заключается отнюдь не в личных душевных излияниях, не в экспрессионизме и не

в стремлении предложить какие-то рецепты помощи на все случаи жизни.

Хайдеггер сам достаточно энергично разрушал ожидания тех, кто так думал. В

своих лекциях он часто цитировал Шеллинга: "Страх перед жизнью выталкивает

человека из центра". "Центром" для Хайдеггера была та встреча с самим собой,

которой он дал определение в краткой фразе: "Я замечаю, что я есть".

Буггенхаген вспоминает, как мастерски Хайдеггер инсценировал беспокойство,

которое исходит или должно исходить от этого "нагого "'что"". Человеку,

который научился у Канта тому, что правовая основа (Rechtsgrund) познания

заключена в разуме, было более или менее понятно, что Хайдеггер видит эту

основу в уникальной и незаменимой экзистенции отдельного индивида, то есть

не в том, что поддается обобщению, а в индивидуальном. Об этом -- как о

чем-то фундаментальном -- и шла всегда речь у Хайдеггера, но суть этой

хайдеггеровской мысли не выражалась в словесной, эксплицитной форме, и ее

контуры продолжали оставаться расплывчатыми. По словам Буггенхагена, он сам

и некоторые его сокурсники с ощущением стыда задавали себе вопрос: а

обладают ли они вообще "достаточной экзистенциальной массой", чтобы обойтись

без той правовой основы, что заключена в поддающемся обобщению разуме?

1 Коммодор -- командир соединения кораблей, не имеющий адмиральского

звания.

2 Имеется в виду вышедшая в 1931--1932 гг. трехтомная "Философия":

"Философская ориентация в мире", "Прояснение экзистенции" и "Метафизика".

189

Все, кто слушал Хайдеггера, быстро убеждались в том, что эту философию

невозможно просто "вызубрить", как какую-нибудь традиционную университетскую

дисциплину. Хотя лекции Хайдеггера и пугали избытком эрудиции, можно было

заметить, что преподаватель вовсе не стремится "блеснуть": он чуть ли не с

пренебрежением разбрасывал эти блестки знания, черпая их из своих

неиссякаемых запасов. Для студентов, которые наблюдали Хайдеггера "в

действии", это было удивительное зрелище. Одним он напоминал "величественно

взмывающего ввысь орла", другим -- "человека, буйствующего внутри себя".

Буггенхагена в ту пору внезапно посетила странная мысль: "А что если этот

философ -- обезумевший Аристотель, который привлекает всеобщее внимание тем,

что обращает мощь своей мысли против своей же мысли и, думая, утверждает,

будто он вообще не думает, а является экзистенцией?"

Однако хайдеггеровская "экзистенция" оставалась загадочной для многих

студентов, и лучшее, что они могли сделать, -- оглянуться на самих себя,

попытаться понять, в чем состоит их собственная загадочность. Буггенхаген

честно признается, что ему это не удалось. Другие на этом пути добились

больших успехов.

Герман Мерхен рассказывает, какое сильное впечатление могло производить

даже "молчание" Хайдеггера. Для Мерхена, который наряду с философией и

германистикой изучал также теологию, рассуждения об экзистенции имели

религиозный смысл. Он спрашивал Хайдеггера, что тот думает по этому поводу,

но Хайдеггер молчал -- и Мерхен решил, "что ничто не может говорить

безусловнее и громче, чем существенное молчание. Одновременно этот пример

показывает, к какого рода свободе Хайдеггер приучал тех, кто проходил через

его школу". Хайдеггер однажды сказал на семинарском занятии: "Мы оказываем

теологии уважение, умалчивая о ней".

Но молчать о теологии в Марбурге Хайдеггеру было еще труднее, чем во

Фрайбурге, ибо Марбург -- оплот протестантской теологии. Здесь наибольшей

популярностью пользовались именно самые "современные" из ее течений: те,

которые пытались отыскать -- в борьбе с духом научности и светской культуры

-- пути возвращения к христианской вере.

Вскоре после своего переезда в Марбург Хайдеггер пришел на доклад

Эдуарда Турнейзена, одного из приверженцев "диалектической теологии",

которые группировались вокруг Карла Барта. На Гадамера незабываемое

впечатление произвело выступление Хайдеггера в прениях после доклада; как ни

странно, это выступление противоречило вовсе не духу города, а упорно

распространявшимся в Марбурге слухам, будто Хайдеггер отрекся от Церкви и

веры. Хайдеггер сказал следующее: "Подлинная задача теологии, к которой

теология должна вновь вернуться, заключается в поисках слова, способного

призвать к вере и удержать в вере".

190

Эта формулировка достаточно точно выражает то, к чему стремился великий

марбургский теолог Рудольф Бультман. Бультман приехал в Марбург за два года

до Хайдеггера. Именно здесь (или, лучше сказать, отсюда) он начнет обновлять

протестантскую теологию -- во второй раз после Карла Барта. Хотя широкое

признание его теология, которую назовут теологией "демифологизации", получит

только после 1945 года, разрабатывал ее Бультман именно в те годы, когда

Хайдеггер жил в Марбурге. И вдохновлялась эта теология духом хайдеггеровской

философии. Сам Бультман позаботился о том, чтобы на сей счет не оставалось

никаких сомнений. Из хайдеггеровского анализа вот-бытия Бультман

позаимствовал определение характерных черт человеческой ситуации:

"брошенность", забота, временность, смерть и бегство в "несобственность"

(неподлинность). Для Бультмана также была важна хайдеггеровская критика

метафизики как сферы, в которой мышление, обманывая себя, создает совершенно

нереальные картины отрешенности от времени и возможности распоряжаться

жизнью. То, что для Хайдеггера было критикой метафизики, для Бультмана стало

"демифологизацией". Бультман-философ, как и Хайдеггер, хочет обнажить

"экзистенциальную структуру" человеческого бытия; теолог Бультман хочет

столкнуть эту "голую" экзистенцию с христианским "возвещением", тоже

освобожденным от исторических догм и сведенным к его базовому

экзистенциальному смыслу. Тот факт, что Хайдеггер, как его понимал Бультман,

описывал не экзистенциальный идеал, а только экзистенциальные структуры, как

раз и позволял согласовать хайдеггеровскую концепцию с теологией Бультмана.

Сам Бультман по этому поводу высказался так: "Поскольку философия

экзистенциализма не отвечает на вопрос о моей собственной экзистенции, она

оставляет мою экзистенцию на мою личную ответственность и тем самым

побуждает меня раскрыться навстречу слову Библии".

Между Хайдеггером и Бультманом вскоре завязалась дружба, и оба

оставались верны ей на протяжении всей дальнейшей жизни. Однако их духовные

отношения всегда были асимметричными. Хайдеггер не в такой мере испытывал на

себе влияние Бультмана, в какой сам на него влиял. Он признавал

правомерность теологии Бультмана при усло-

191

вии наличия необходимой для нее предпосылки, веры, однако считал, что

вера не может быть Предметом философии. А поскольку сам он был философом, то

последователем бультмановской теологии стать не мог. Бультман же прошел

вместе с Хайдеггером часть его философского пути, чтобы найти то место, где

может произойти встреча с христианским "возвещением".

По приглашению Бультмана Хайдеггер летом 1924 года выступил перед

марбургскими теологами с докладом "Понятие времени" -- образцовым примером

искусства красноречивого философского умолчания о теологических проблемах.

Хайдеггер начал с того, что заверил своих слушателей: о теологических и

божественных предметах он ничего говорить не хочет, ограничится сферой

человеческого; но зато о ней будет рассуждать таким образом, что в конечном

итоге теология типа бультмановской подойдет к этим рассуждениям как ключ к

замку.

К моменту, когда был прочитан этот доклад, Хайдеггер уже некоторое

время работал над тематикой "Бытия и времени". В докладе он в сжатой форме

представил очерк "базовых структур вот-бытия", которые все задаются

характером времени.

Хайдеггер определяет временность -- впервые заостряя внимание именно на

этом ее аспекте -- как смертность: "Bom-бытие... знает о своей смерти... Это

[знание] есть пред-приближение вот-бытия к своему "вперед-себя" (или:

"мимо", Vorbei) [1]" (BZ, 12). Уже здесь и сейчас -- при любом действии и

переживании -- мы замечаем это "вперед-себя". Течение жизни всегда есть

истечение (Vergehen), сокращение жизни. Мы ощущаем время на нас самих -- как

это истечение. Поэтому "вперед-себя", о котором идет речь, -- это не событие

смерти в конце нашей жизни, а сам способ реализации жизни, ""Как" моего

вот-бытия как такового" (BZ, 18).

Чем же выделяются эти размышления Хайдеггера из великой традиции

раздумий о смерти; чем они отличаются, например, от сократовских мыслей о

смерти, от христианского напоминания Memento mori [2], от слов Монтеня

"Философствовать -- значит учиться умирать"?

1 Немецкое выражение Es ist mit ihm vorbei (букв.: "С ним -- мимо")

означает: "с ним покончено", "он погиб".

2 Помни о смерти (лат.).

192

А выделяются они вот чем: Хайдеггер думает о смерти не затем, чтобы

восторжествовать над ней хотя бы в своих мыслях, но для того, чтобы

показать, что только мысль о смерти, о всегда присутствующем в нашей жизни

"вперед-себя" открывает доступ к пониманию временности и, значит,

"неналичности" вот-бытия.

В докладе Хайдеггер довольствуется намеками (позднее, в книге "Бытие и

время", в знаменитой главе о смерти, они будут впечатляющим образом

развернуты). Но и этих намеков ему хватает, чтобы ясно объяснить причины

своего принципиального несогласия с мощной теолого-метафизической традицией.

Эта традиция конституирует Бога или Высшее Бытие как сферу, неподвластную

времени, к которой мы можем быть причастны в своей вере или в своем

мышлении. Хайдеггер же истолковывает такое конституирование как бегство от

собственной временности. Якобы существующая связь с вечным не помогает

человеку вырваться за пределы времени, а лишь заставляет в испуге

отшатнуться от него; она не расширяет наши возможности, а отстает от них.

Традиция, от которой отмежевывается Хайдеггер, -- та же самая, против

которой Бультман обращает свою теологию демифологизации: это теологическая

традиция, делающая средоточием христианского "возвещения" крест и,

следовательно, смерть Бога. Предпосылкой бультмановской теологии является

опыт временности, каким его описал Хайдеггер. По Бультману, человек должен

пережить в своем опыте бытие-к-смерти, а также связанные с ним ужас и

страхи, прежде чем он вообще сможет стать восприимчивым к христианскому

Характеристики

Список файлов учебной работы