Автореферат (1168477), страница 9
Текст из файла (страница 9)
Рассматриваются известные мотивы и стратегииповреждения образов, от римского domnatia memoriae до различных видов христианскогоиконоклазма. Как правило, их объединяет объект агрессии, которым чаще всего служили глаза(шире – лицо) персонажа.
Это естественно, учитывая кросс-культурные представления оглазах как средоточии и проводнике силы и знания. Практика наделения зрением / лишениязрения идентична наделению и лишению жизненной силы или социальной агентности (отослепления опасных/чужих/«ложных» изображений божеств до ослепления политическихсоперников).В древнерусских текстах есть множество свидетельств об умышленной порче образов ихрамовых крестов для «кражи святости» – эти радикальные практики развивались в рамкахширокой стратегии апроприации силы сакральных предметов3. Однако сохранившиеся следыповреждений на изображениях святых единичны, и многие из них явно относятся к XX в.Напротив, поврежденные фигуры демонических персонажей и грешников встречаются вомножестве лицевых рукописей (реже на публичных образах, которые подлежалипериодической реставрации).
Здесь прослеживается множество вариаций атаки, которыеразделяются по масштабу: ослепление, частичное повреждение лица и/или фигуры,обезличивание, полное уничтожение образа; по способам – выкалывание, затирание,закрашивание, вырезание; по объекту атаки: глаза, лицо, руки, атрибуты мучения и агрессии,непристойные части тела; а также по зрительской эффективности: ярко маркированная порча,либо мелкое повреждение, незаметное при просмотре рукописи и явно не преследовавшеецель публично унизить атакуемого персонажа. В главе проанализированы разные типызрительской агрессии и возможные мотивации – от очевидных (защита изображенной жертвы3См.
об этом: Антонов Д.И. Два «тела» иконы: общение с сакральным образом как апроприация силы // ВестникРГГУ. Серия «История. Филология. Культурология. Востоковедение». – №7. М., 2018. – С. 9–34.27в случае, когда затираются орудия в руках мучителей) до вероятностных (нейтрализациядурного глаза, игра с образами, библиомантия).В третьей главе, «Демонизация как ошибка: казус пастуха», рассмотрена ситуация,когда иконографическая фигура утратила изначальную семантику в глазах определенныхреципиентов, что породило конструирование новых объяснительных моделей. Это произошлос фигурой старого пастуха, традиционно изображаемого в византийской и, вслед за ней,русской иконографии Рождества Христова.
С XIII в. в некоторых композициях этогоперсонажа начали помещать рядом с Иосифом. Учитывая, что мужа Марии чаще всегопредставляли в позе задумчивости/скорби, такое соседство сформировало мотив,напоминающий неприятный разговор. К XVI в. иконографическая схема «пастух и Иосиф»распространилась в русском искусстве, после чего началась гиперсемиотизация и самогоперсонажа, и его атрибутов.
Многие иконописцы наделяли старца кривой, изломаннойтростью, а с XVII в. начали подписывать его различными именами, чаще всего с негативнойсемантикой (в т.ч. вариациями имени Анна, ассоциируя пастуха с героем ПротоевангелияИакова, который сообщил первосвященникам о беременности Марии). В XIX в. историкификсируют новые имена персонажа (Грюх, Хлюст) и отмечают негативное отношение к немуу некоторых иконописцев и старообрядцев. При этом другие иконописцы на всем протяженииXVI–XX вв.
сохраняют память об изначальной семантике мотива, подписывая фигуру«пастырь», наделяя пастушьим рожком, помещая рядом стадо и т.п.В XX в. процесс гиперсемиотизации перешел в исследовательскую литературу. Какзнаки греха рассматривали позу, одежду, посох и даже неразличимые черты лица старца. Вработе Е.Н. Трубецкого (1916 г.) пастырь был объявлен демоном, преобразившимся вчеловека. Эта гипотеза получила ряд ошибочных и фантазийных обоснований, однако сталамаксимально популярной в XX–XXI вв. и успешно распространилась среди исследователей,экскурсоводов и иконописцев (позже Б.В. Сапунов создал еще одну мифологическуюбиографию старца, превратив его в иудейского информанта римского философа Цельса).Демонологическая версия начала проникать в среду современных иконописцев и влиять на ихработу – на некоторых росписях фигура старца удваивается, персонаж, беседующий сИосифом, четко отделяется от пастухов.
Возможность появления в современных храмовыхобразах маркеров демотического на фигуре пастыря достаточно велика. Этот процесс яркодемонстрирует, насколько тесно могут взаимодействовать визуальные и устные тексты.В Заключении подводятся итоги работы и намечаются перспективы будущихисследований на основании полученных результатов.На фоне общего возрождения иконописных традиций на постсоветском российскомпространстве визуальная демонология получает импульс для нового развития. Реставрацияхрамовых росписей, открытие иконописных школ и массовое создание иконографическихпрограмм для новых храмов переносит в область актуального (конструируемого,воспринимаемого и обсуждаемого) все больше демонологических фигур, мотивов, сюжетов итем. Зачастую воспроизведение отдельных фигур и знаков не подкрепляется знанием ихоригинальной семантики, однако их появление на стенах все большего числа церквейестественно приводит к попыткам интерпретации, которые фиксируются в устных интервью.
Уэтих интерпретаций может быть разная основа и разные векторы. Мифологизация, котораяразвивается сегодня вокруг демонизируемой фигуры пастуха в иконографии Рождества28Христова, имеет шансы затронуть целый круг десемантизированных визуальных фигур как всреде иконописцев, так и в среде зрителей, в храмовой и прицерковной среде. В свою очередь,новые трактовки способны влиять на особенности храмовой росписи. Все это делает русскуювизуальную демонологию актуальным полем культурно-антропологического исследования.29Основные положения диссертации отражены в следующих публикациях:Статьи в ведущих рецензируемых научных журналах, рекомендованных ВАК1.
«Адская троица» как гипертема русской иконографии // Вестник РГГУ. Серия«Литературоведение. Языкознание. Культурология». №3 . М., 2019. С. 62–78.2. Два «тела» иконы: общение с сакральным образом как апроприация силы // Вестник РГГУ.Серия «История. Филология.
Культурология. Востоковедение». №6 . М., 2018. С. 7–213. «Хвалите Господа с Небес», или несколько наблюдений о визуальном бестиарии русскойиконографии // Вестник РГГУ. Серия «История. Филология. Культурология.Востоковедение». №10 (часть 2). М., 2017. С. 248–257.4. Дух в чужом теле: оборотничество в древнерусской иконографии, книжности и фольклоре //Вестник РГГУ. Серия «История.
Филология. Культурология. Востоковедение». №9 (30).М., 2017. С. 49–64.5. Колдун на престоле: легенды и слухи о Лжедмитрии I как царе-самозванце // Вестник РГГУ.Серия «История. Филология. Культурология. Востоковедение». №5 (26). М., 2017. С. 31–46.6. Змей-искуситель с женским лицом: генезис и вариации образа в русской иконографии //Славянский альманах. Вып.
1–2. М., 2016. С. 194–210.7. Эфиопы, темнозрачные, синьцы: бесовской ономастикон древнерусских текстов // ВестникРГГУ. Серия «История. Филология. Культурология. Востоковедение». №2 (11). М., 2016.С. 27–39.8. Русская эсхатология от книжности до фольклора. Рец.
на: Бессонов И.А. Русская народнаяэсхатология: история и современность. М.: Гнозис, 2014. 336 с., [илл., цв. вкл.] (всоавторстве с М.А. Ахметовой) // Традиционная культура. 2015. № 1. С. 161–170.9. Демоны, монстры и грешники: негативные персонажи в пространстве древнерусскойиконографии // Одиссей: Человек в истории. 2010/2011. М., 2012. (В соавторстве с М.Р.Майзульсом). С. 144–198.10.
«Мечтания» и «illusions»: Дьявольские наваждения между книжностью и иконографией.Часть 1 // Россия XXI. № 4. М., 2012. (В соавторстве с М.Р. Майзульсом). С. 112–137.11. «Мечтания» и «illusions»: Дьявольские наваждения между книжностью и иконографией.Часть 2 // Россия XXI. № 5. М., 2012. (В соавторстве с М.Р. Майзульсом). С. 126–151.12. «Пестрый зверь рысь»: Антихрист в средневековой иконографии.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
