Диссертация (1154425), страница 16
Текст из файла (страница 16)
В противном случае человеческое лицо станет гримасой, Эдипом, посланным «во тьму кровосмешений к соприкасанью алыхжал», станет частью мифа об Эдипе, неспособном противостоять своему року, обреченном на отцеубийство и вечную слепоту. Не будет Единства, значит, не будет полноценного лика, останутся двойники, несущие скорбь инепоправимое свершение судеб. Это предназначенье - испытание, в которомчеловек чрез жертвенную кровь должен победить апокалипсическую смерть.Эта победа возможна только тогда, когда принятое им Семя-Слово станетсмыслом его бытия.
М.А. Волошин вплетает лирического героя в ткань стихосложения, продолжая традиции античной метрики, четырёхстопного ямба.Поэт использует смежную (парную) рифмовку в первом катрене, но в следующем за ним десятистишии – перекрёстную, плавно переходя в заключительное восьмистишие. Начальная строка стихотворения завершается мужской клаузулой, а заключительная – женской. Поэт вопрошает и знает начало. Для усиления восприятия введены глаголы настоящего времени (молчит,стучит, бежит, струит, горит).Следующее стихотворение цикла называется «Сатурн». Satus означаетсемя.
И, несмотря на теософичность стихотворения, оно наполнено библейским смыслом зерна, упавшего в землю и имеющего возможность прорасти.Поэзия М.А. Волошина этого периода пронизана и магией планет, и взглядомстраннолюбивой нимфы, и мистическим ликом «пращура лун и солнц»[22:40]. Он стремился к Богу, используя теософскую символику.М.А. Волошин играл, но это была мифическая игра, пронизанная искренностью. Через игру познавалась мироздание. Это было свойственно эпохе рубежа веков. Достаточно вспомнить полумистические сумасбродстваАндрея Белого, хождение по солнечным мифам Константина Бальмонта, эпа77тажность Владимира Маяковского и футуристическое мифотворчество Велимира Хлебникова. Поэт искал катарсис «на тверди видимой алмазно и лазурно» [22:40], в которой он сможет избавиться от судебного предопределения каждой из планет.
Семя станет животворящим Словом, способным вернуть первозданность, но не «призрако-людей», как считала А. Минцлова[22:428], а Богочеловеческой реальности. Там, «в небе времени» поэт созерцает рождение человека. В нём, в человеке, не только земная плоть, но и дыхание Бога, и потому он не может отказаться от влияния Satusa, который сталего пространственным бытием, где «тело было звук»[22:40]. И этот звук дляМаксимилиана Волошина был голос Бога, голосом Того, Кто творил, Когоневозможно было услышать, но только причаститься Вселенскому телу Вечности: «Что тёмным языком лепечет в венах глухо» [18:40].Очевидно, что М.А. Волошин прекрасно знал трактат св. Дионисия Ареопагита «О мистическом богословии», в котором утверждается, что «Божественный мрак есть тот неприступный Свет, в котором живёт Бог» [198:577],тем самым приобщаясь в своем мифотворчестве к библейскому и святоотеческоиу Преданию.
Поэт стремился к причастию Тому, что он считал Божественным. Должно было произойти катарсическое, но не театральное, а реальное очищение и освобождение. Сатурническое пространство из кровавогосгустка человеческой плоти и бунтующей крови создало время, а значит, исмерть, через огненное горнило которой проходит человеческий род. Ноогонь - это и жизнь, без него невозможно никакое творчество, огонь - этоначало Света. Мифологема огня свойственна не только поэтическому мируМ.А.
Волошина; к нему призывает Максим Горький, в ожидании огненнойстихии пребыват Александр Блок. Но волошинская міфологема ясно перекликается с античным мифом и библейским преданием, совмещая традиции вединой парадигме.Максимилиан Волошин стремится выстроить единый, характерный длятеософии, универсальный мифопоэтический ряд: Огонь - созидающий и разрушающий; седмичный круг дней, символизирующий акт Божественного78творения и восходящий как к Каббалистике, так и книге Бытия; Луна - чувственное, страстное начало; Солнце - источник энергии и света, огня, жизни;Сатурн – Пра-вселенная.
Этот теософский ряд и был в понимании поэтасвоеобразным ключом в постижении тайн мироздания. Видимо, поэтому следующее стихотворение цикла названо «Солнце», которое для поэтовсимволистов являлось многоаспектным символом. В солнце поэт хочетузреть светлый, солнечный образ человека (Солнце-свет, огонь и источникжизни; солнце-сердце; солнце-глаз; солнце-окно в мир).
Создаётся впечатление, что поэтическая ткань стихотворения пронизана структурой солнечногомира, рождающего мифы. Максимилиан Волошин был не одинок в своём создании солнечного мифа. «Солнце» создавалось под влиянием бальмонтовской «Книги Символов» («Будем как Солнце») и перекликается с «ХвалойСолнцу» Вяч. Иванова. Необходимо учитывать, что Вяч. Иванов в этот период творчества Максимилиана Волошина оказывал своеобразное влияние напоэта. Античный мир волновал М.А. Волошина и Вяч.
Иванова. И обращениек Солнцу во многом было воспоминанием об орфическом гимне «Гелиосу».Античный миф помогал осмыслить поэту собственное отношение кБытию. Миф стал частью его духовного становления, обретения образа,отражённого в солнечных лучах. Солнечный луч пронзает сердце, в сердценачало всякого познания. Сердечное знание связано с божественным, оно интуитивно верно, ему больше доверия: «Святое око дня, - тоскующий гигант!/ Я сам в своей груди носил твой пламень пленный» [22:41].Для Максимилиана Волошина важна всеобъемлемость человеческогосердца, которое, несмотря на то, что его окружает тьма неведения, впитывает в себя лучи жизни и мироздания, чтобы совершить акт рождения из плавящейся тьмы.
Свет становился частью Бытия, в котором появлялось сознание. И это сознание должно было направить световую энергию внутрь человеческой и слепой плоти, совершив акт обожения, сожжения мрака ради ликующего света, в котором обретается образ и подобие Всевидящего Света.Нам представляется правомерным полагать, что, несмотря на теософское79увлечение Максимилиана Волошина, он не мог не знать учения св. ГригорияПаламы о божественном Свете.
Поэт пишет, касаясь цикла «Звезда Полынь»:«Он искал себя в католическом символизме и христианской мистике…»[21:154]. Художник искал в солнечном мифе тот самый Божественный Свет,в котором «Бог сообщается и открывается тем, кто очистил своё сердце»[198:595]. Но поэт понимает, что человек не всегда стремится к очищениюсвоего сердца, теряет внутреннее зрение.
И это трагедия человека, которыйне выдержал лучезарного света и ослеп в тот самый момент, когда пробудился его разум. И «Святое око дня» отвернулось от поэта, оказавшегося в пространственной тьме, ослепив его [22:41]. «Слепые очи» Максимилиан Волошин всё-таки обращает к обжегшему его Солнцу, потому что понимает, чтоСолнце - это источник не только света, но и жизни. Но этот источник невозвратим, и поэт в душе «возжигает иное око» [22:41].Человеку необходимо совершить творческий акт, который вернёт его кжизни и к свету. И этот свет есть «иное око», которое нам представляетсясердцем, обожженным изнутри, ставшим Незримым Светом, чтобы осветитьвидимый мир. Сердце-око творит лик нового человека, оно поможет распахнуть глаза и дать возможность взглянуть на мир, словно новорожденное дитя, обретшее евангельский смысл Бытия.
Однако мир многогранен. В этоймногогранности присутствует и Солнце, и Сатурн, и Луна. Например, Лунадля М.А. Волошина представлялась Светом Смерти, обнаруживая «люциферический» лик. Таким образом, лик может быть не только Божественным, нои «люциферическим», лунным. Только в антиномии возможна мысль, чтосмерть ужасна, но и... прекрасна. В ней постигается смысл Бытия. И поэтическое сердце Максимилиана Волошина пытается вникнуть в лик, в сущностьЛуны и Солнца.
Как Солнце – мистическое начало жизни, так Луна - мистическое начало смерти. И в понимании этих двух противоположностей рождается смысл, который по сути своей антиномичен. Поэт ищет словесный символ, который приведёт его к запредельным глубинам мироздания, где областьзнаний многообразна и, возможно, непостижима. Говоря о Луне, необходимо80помнить, что для мистиков она является источником всех процессов и энергий, происходящих на Земле. Она не просто управляет отливами и приливами, но и является вершителем судеб человеческой цивилизации, не простонаблюдая, но и участвуя в их смене, подобно Диане-Гекате, чародействующей над человеческим сознанием, о чём свидетельствует современная наука[см.: 168:90].Можно удивляться проницательности поэта, который в лунно-солнечномпереплетении лучей узрел живое семя, зарождавшееся в пространственновременной тьме.
«Мистики также утверждают, что «Великая Мать» земнойжизни - женщина - с древности отождествлялась с Великой космической Матерью-Луной» [158:157].Для Максимилиана Волошина образ Луны есть образ женского начала,причём этот образ двулик. Внешне луна «Царица вод, любовница волны!»[22:41].
Но есть и внутренняя тайна: Луна - это начальница воды. Вода –начало всякой жизни, о чем повествует библейская книга Бытия [см:Быт.1:20]. В ее волнах слышится мысль о прошедшем, настоящем и будущем: она источник экстазов, качественно и творчески преображающихся,стремящихся к единству и универсальности жития. Луна посылает земле нечувственность, а иллюзию чувственности, в которой зарождается миф, предпочитающий оставаться неизведанным, но полным таинственного смысла иобладающим лучом, с помощью которого обретёт Путь.
В смертном светеЛуны, разливающемся по водам жизни, человек познает свои неисследованные глубины, берущие своё начало в водах жизни, в «змеиных, непрожитыхснах!» [22:41].Лунный свет озаряет человека и поэта, побуждает совершить жертвенный, крестный подвиг. Крестный путь человека – это путь Христа на Голгофу. И каждый должен пройти этот путь, у каждого свой алый цвет - ощущение жертвенной крови. Выкуп за то знание, которое получили во сне. И этотвыкуп – Голгофа, которую проходим «сквозь мглу моих распятий».
ЧерезГолгофу происходит обретение лица в «бреду морщин твоих и впадин»81[22:41]. И потому этот «алмазный бред» «и сладостен, и жутко безотраден»,этот бред «твоих морей блестящая слюда». Ему мы обязаны сопричастиемневидимому миру.Жизнь человека застыла в «седой кристалл», чтобы в алмазе ночей обрести холодное солнце ночи. Луна для поэта - «мертвый лик отвергнутого мира!» [22:41], но только чрез мертвый лик познается лик живой. Только тогдазерно прорастет, когда, упавши в землю, умрет. Таким образом, жизнь исмерть - эти две антиномии, без которых невозможно бытие мироздания. Этимифобиблейские истины буквально пронизывают стихотворный текст, егоживую ткань.
Для М.А. Волошина это совершенно очевидно. Он живёт в сотворённом мифе, имеющим свою древнюю историю. В этой связи интересноседьмое стихотворение «Грот нимф» из цикла «Звезда Полынь», котороебыло посвящено русскому поэту-символисту Сергею Соловьеву [22:428].Максимилиан Волошин использует трактат неоплатоника Порфирия,чтобы совершить платоновский прорыв к глубинам Бытия, которое ассоциируется с творчеством, совершаемым странником-человеком. Странничествоотличает беспокойство и жажда познания. Но это познание и творчество исходят из круга, имя которому любовь.
Но любовь немыслима без голгофского креста. Это приближает человека к Богу. Как известно, «Бог есть любовь…» [6:1-е Ин. 4:16], и она ведёт водоворотно «В Пещеры Времени»[22:42].Для Максимилиана Волошина спасение человека - в любви, а в страдании - возвышение. Любовь и страдание ассоциируются с крестной жертвойХриста, которая является творческим преображением мира, помогает совершить духовное становление творческой личности. Любить и страдать – вотформула созидаемого сотериологического мифа, являющегося абсолютнойреальностью для поэта.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
