Л.Г. Лойцянский - Из моих воспоминаний записки профессора-политехника (1124032), страница 20

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 20)

Ф. Иоффе, которому он, по своему служебному положению, помогал в осуществлении заграничных командировок. Я узнал, что мой собеседник мечтал стать физиком, а Иоффе поощрял эту его мечту, обещая свою поддержку. Но судьба сулила иное. Партия направила его на работу в органах ГПУ, и ему ничего не оставалось, как всецело отдаться этой, в его глазах необходимой, деятельности, Он выбрал фронт борьбы с «внешней» контрреволюцией и категорически отказался от участия в той внутрипартийной склоке, которую ему навязывало высшее руководство.

Артузов тяготился дурной славой «органов», которая день ото дня росла в широких кругах населения. Разгул произвола и беззакония в то время уже давал о себе знать и прикрывался необходимостью повышенной бдительности к надуманным «врагам» советской власти, что глубоко претило натуре Артузова. Невольно вспоминаю цитату иэ Ненаписанных романов» Юлиана Семенова, характеризующую умонастроение Артузова: «Попытку вовлечь его в написание сценария первого процесса против Зиновьева и Каменева в 1935 году [Артузов] отверг с гневом: Я против своих не воюю, врагов достаточно»".

Тогда, во второй половине двадцатых годов, я ничего не знал об успехах А. Х. Артузова в его деятельности, например, по ликвидации контрреволюционной эсеровской группы, руководимой Б. В. Савинковым, Впоследствии я с интересом смотрел фильм, посвященный плану захвата Савинкова, носившему условное наименование «Трест». План этот был разработан Артузовым и блестяще им, вместе с его сотрудниками, выполнен.

Должен отметить, что артист, игравший роль Артузова в фильме, никак не отразил многогранность ' Нева, КВ 6, 1983, стр, 01 — 1 02. 85 Встреча с Я. Х. Яртузоаым натуры этого, далеко не заурядного человека, а придал ему чисто детективный характер. Нечего и говорить о том, что внешность Артузова также никак не была учтена в фильме. Когда я смотрел этот фильм, Артузова уже не было в живых, и я с грустью подумал, что это не может служить памятником такому замечательному человеку.

Да и мои воспоминания о нем не отличаются особенной глубиной, слишком непродолжительным было мое с ним знакомство. О моем «деле», послужившем причиной приезда в Москву и обращения к нему, Артуэов вспомнил только при нашем прощании. Это было особой деликатностью с его стороны. Он не хотел, чтобы в образовавшихся дружеских отношениях между нами я фигурировал как «просителыч а он выполнял роль «благодетеля».

Это претило его натуре. Артузов понял мое отвращение к предложению, сделанному следователем Петровым, и не стал докучать мне рассуждениями об отличии ГПУ от царской охранки и о необходимости для государства иметь такие органы. Он выразил свое недовольство тем, что отдельные агенты на местах и, особенно, на периферии превышают данную им власть, вызывая к себе отрицательное отношение со стороны населения. В частности, вернувшись к моему делу, он признал, что попытки привлечения к работе ГПУ осведомителей необходимы, но это допускается только по отношению к деклассированным элементам, к бывшим белым офицерам и другим мало ценным членам общества, но никак не к ученым, представителям литературы и искусства. В заключение он выразил надежду, что этот неприятный инцидент не повлияет на мое отношение к советской власти.

Письмо к следователю Петрову было уже заранее им написано, помнится, красным карандашом на листе бумаги и передано мне без конверта для личного вручения адресату. В этом письме содержался приказ следователю оставить меня в покое и в моем присутствии разорвать протокол допроса, так бездумно мной подписанный. Я поблагодарил Артузова за его участие в устранении грозивших мне неприятностей и за дружеское ко мне расположение. На этом мы расстались. Как ни радостно мне было избавиться от нависшей надо мной беды, я ушел от Артузова с тяжелым сердцем.

Из разговора с ним я понял, что ему часто приходится переживать одиночество в кругу своих соратников. Общение с ним научило меня не давать огулом всем работникам охранных органов одинаково отрицательную оценку. Несомненно, что в этих органах были и достойные уважения люди, но они представляли меньшинство среди извращенных 86 л г лойцянскии Иэ моих воспоминаний безнаказанностью функционеров, потерявших человеческий облик и легко шедших на бесчестные сделки со своей совестью. С глубокой грустью я прочел впоследствии о трагической кончине Артузова, поразившей меня своей драматичностью. Я узнал лучшие стороны личности этого замечательного революционера и государственного деятеля: величие его духа, самообладание и глубокую несгибаемую принципиальность.

Предоставлю место отрывку из ранее мною цитированных «Ненаписанных романов» Юлиана Семенова: «Будучи арестован с группой первых «дзержинцев», [Артузов] вскрыл вены и написал на простыне, вывесив ее — умирающим уже — в окно камеры (тогда они еще были беэ «намордников«Р «Каждый большевик, верный идеям ленинской революции, обязан — в случае первой же возможности — изобличить Иосифа Сталина, предателя, изменившего делу коммунизма, сатрапа, мечтающего о государстве единоличной тиранической диктатуры!» Что мне остается еще сказать? Вернувшись в Ленинград, я поспешил сообщить по телефону следователю, что у меня к нему письмо от Артузова, тут же явился к нему, и с удовольствием отметил, что, прочитав письмо Артузова, он ни словом не обмолвился, еынул иэ ящика стола протокол моего «допроса, показал его мне и, разорвав на клочки, бросил в корзинку, Также безмолвно он подписал мне пропуск на выход, и больше я с ним не встречался.

Так окончилась эпопея, послужившая основой настоящего отрывка моих воспоминаний. Мои ленинградские друзья — их уже нет на свете — долго и пытливо распрашивали о моем свидании с Артузовым, о котором я до сих пор сохранил самое светлое впечатление.

Академик А. Ф, Иоффе тоже был рад вспомнить об Артуэове и просил меня подробно рассказать о нем и о моем с ним свидании. Я считаю своей большой жизненной удачей, что судьба столкнула меня с этим большим человеком, РАБОТА НА КАФЕДРЕ ТЕОРЕТИЧЕСКОЙ МЕХАНИКИ.

И. Б. МЕЩЕРСКИЙ И Е. Л. НИКОЛАИ Чувство одиночества, охватившее меня после смерти А. А. Фридмана, заставило искать опоры среди состава ученых Политехнического института, и, в первую очередь, в лице нового руководителя специальности «механика» Работа на кафедре теоРетической механики. 87 И В, Мещерский и Е. Л Николаи факультета профессора Евгения Леопольдовича Николаи.

Долгое время такой опоры от него я не получал, потому ли, что он был специалистом в чуждой мне области механики сплошных сред — теории упругости,— или потому, что нас слишком разделяли мои «фридмановские» взгляды на преподавание теоретической механики. Была и эмоциональная причина нашего длительного отчуждения друг от друга — его внешняя замкнутость, так не похожая на душевную открытость А.

А. Фридмана. Меня особенно удивляло в Е. Л, Николаи его, на первый взгляд, непонятное преклонение перед самыми нелепыми предписаниями высшего начальства и, более того, проявление в этом направлении личного творчества. Он был сторонником пресловутых «лабораторных» и «бригадных» методов преподавания в высшей школе, инициатором «группового» экзамена, во время которого профессор задавал вопрос всей группе в целом и предлагал кому- нибудь из группы ответить, а если такового не находилось, отвечал сам, а в результате всей группе ставился зачет.

Были у меня с Е. Л. и неоднократные конфликты. В начале тридцатых годов правительство, не доверяя лояльности дореволюционных инженеров, решило создать собственные, тесно связанные с рабочим классом, советские инженерные кадры. Были объявлены наборы «пятисотнико⻠— выдвиженцев, которые должны были ускоренным образом получить инженерное образование, Совершенно к этому неподготовленные, они лишь в очень небольшом числе достигли успеха.

Большинство получало не квалификацию, а только диплом инженера. Тогда стал падать престиж этого весьма высоко ценимого в России документа. Такой группой «пятисотников» мне пришлось руководить по курсу теоретической механики на нашем факультете, Я стремился как-то подправить отсутствие предварительной подготовки у моих слушателей, но потребовал от них повышенного напряжения. Читая лекции и проводя упражнения, для проверки их усвояемости я назначил контрольную работу, Это переполнило чашу терпения слушателей, и они подали заявление заведующему кафедрой с просьбой о моей замене. Мне пришлось выслушать от Николаи целую лекцию о том, что пятисотники» являются представителями рабочего класса и требуют к себе особенно внимательного, не раздражающего их, отношения. Я попросил освободить меня от занятий с этой группой, и Е.

Л«не выслушав даже моих оправданий, немедленно это сделал. Были у меня и другие 38 л. г. лойцянский Ив моих воспоминаний конфликты с ним. Так, получив предписание начальства представить принятую у нас программу курса теоретической механики, он послал только свою программу, совершенно игнорируя нашу с А. И. Лурье, значительно более полную е теоретическом отношении. Зто вызвало наш энергичный протест и не улучшило отношения с Е. Л, Мне е то время было непонятно пристрастие Е. Л. Николаи к губительным для высшей школы «новациям».

Я только потом понял причину этого. Она заключалась в том, что Е. Л., не имея возможности скрыть свое происхождение (его отец был директором Института путей сообщения, наиболее реакционного из всех высших учебных заведений России), всеми силами старался показать свою приверженность к советской власти и впоследстии аступил е Коммунистическую партию. Мой школьный учитель математики учился е университете одновременно с Е. Л. Николаи и рассказал мне, как молодой Е. Л. не общался со своими однокурсниками, не участвовал а студенческих сходках и сторонился всяких общественных мероприятий.

Трагической была судьба Е, Л. Николаи. Незадолго до начала Отечественной войны он перенес парализоеавший его инсульт. Мужественно астретил он этот удар. Тяжело передвигаясь, опираясь на палку, он не оставил своей работы на кафедре и продолжал руководить специальностью «механика». Заседания кафедры стали происходить у него на квартире, и тут обнаружились его скрытые душевные качества. Он познакомил нас со своей женой, милой и общительной Елизаветой Николаевной, которая всегда завершала наши заседания чаепитием. У себя дома он был гостеприимным хозяином, еел с нами дружеские беседы, показывал свою коллекцию картин школы «Мир искусств., собранную им с большим вкусом, Евгений Леопольдович был непревзойденным лектором.

Характеристики

Список файлов учебной работы