А.Н. Чанышев - Философия Древнего мира (1999) (1116266), страница 170
Текст из файла (страница 170)
616 диалогов на философско-этические темы (часть из них мы упоминали), псевдонаучное сочинение «Естественные вопросы», в котором он пытается подражать своему младшему современнику Плинию Старшему (23/24-79 гг.), автору «Естественной истории» в 37 книгах, но фактически это популярный очерк астрономии и метеорологии с использованием труда ученика Посидония Асклепиада; это, наконец, наиболее интересное сочинение Сенеки — «Нравственные письма к Луцилию» (124 письма), которые мы уже цитировали. Форма писем— наиболее адекватная для склада ума Сенеки форма подачи своих мыслей.
Она непосредственна и бессистемна. Ее путь извилист и прихотлив. Сенека выражает свои взгляды от случая к случаю, часто отталкиваясь от писем Луцилия — наместника в Сицилии — к Сенеке (эти письма не сохранились). Несмотря на свой девиз: «Пусть наши слова приносят не удовольствие, а пользу» (75, 5), Сенека часто стремится к красноречию за счет глубины содержания своих речей.
Однако его сочинения исключительно интересны, будучи своего рода кладезем житейской мудрости, которая не утратила своего смысла и сейчас. Сенека довольно эрудирован в истории философии. Он говорит о Пифагоре, Гераклите, Пармениде, Зеноне, Демокрите, Сократе, Платоне, Спевсиппе, Аристотеле, Ксенократе, Феофрасте, Эпикуре, Кратете, Зеноне-стоике, Клеанфе, Хрисиппе, Панетии, Посидонии, Цицероне' — и это только в одних письмах к Луцилию.
Однако его отношение к учениям древнегреческих и римских философов избира-тельное: его интересуют их практически-нравственные взгляды, меньше — их представления о душе, еще меньше — представления о мире. Так, говоря о Пифагоре, Сенека, признаваясь Луцилию в любви к этому философу в своей молодости, ограничивается такими моментами учения Пифагора, как: 1) учение о родстве живого существа со всеми другими живыми существами и о взаимосвязи душ, переселяющихся из одного обличья в другое, и 2) высокая оценка Пифагором добрых наставлений и примеров, меняющих состояние души человека, 3) предписание пятилетнего молчания тому, кто хотел вступить в число его учеников.
Говоря о Гераклите, Сенека истолковывает слова эфесского философа о том, что «один день равен всякому другому», и о том, что «мы и входим, и не входим дважды в один и тот же поток», И то, и другое изречение философа — лишь повод для того, чтобы Сенека пустился в житейские сентенции: «...река — пример более наглядный, нежели человек, однако и нас уносит не менее быстрое течение, и я удивляюсь нашему безумию, вспоминая, до чего мы любим тело — самую быстротечную из вещей, и боимся однажды умереть, между тем каждый миг — это смерть нашего прежнего состояния» (58, 23). О философах Пармениде и Зеноне Элейском Сенека говорит, чтобы показать, что в философии есть много лишнего, что Парменид и Зенон, 617 заявляя, что «все, что нам кажется, не отличается от единого» (88, 44) и «ничего не существует» (там же), превращают всю природу в пустую и обманчивую тень, с чем Сенека никак согласиться не может.
Так же осуждается им и Протагор, говорящий, что о каждой вещи можно утверждать и то, и другое, сомневаясь при этом в самом этом своем утверждении, что утверждать о каждой вещи можно и то, и другое (см. 88, 43). Аналогичное скептическое суждение Сенека приписывает и демокритовцу Навсифану: «...все, что кажется нам существующим, существует в такой же мере, как и не существует» (88, 43). В ответ на эти философские мудрствования Сенека пишет Луцилию: «Брось же это в ту же кучу ненужностей, что и многие из свободных искусств! Те преподают мне науку, от которой не будет пользы, а эти отнимают надежду на всякое знание.
Но уж лучше знать лишнее (свободные науки. — А. Ч:), чем ничего не знать. Они не идут впереди со светочем, направляя мой взгляд к истине, — они мне выкалывают глаза. Если я поверю Протагору, в природе не останется ничего, кроме сомнений; если Навсифану — достоверно будет только то, что нет ничего достоверного.
„» (88,45), Сенека осуждает и мегариков, отрицавших достоверные чувственные восприятия, и эретрийцев во главе с Федоном и Менедемом, которые также сомневались в познаваемости мира, и пирроновцев, и академиков за то, что позднее, уже в Новое время, было названо агностицизмом. Напротив, о Сократе Сенека высказывается с величайшим уважением и восторгом как о человеке, который своей жизнью, а не как те, кто лучше умеет говорить, чем жить, показал, как надо жить.
Именно Сократ, в представлении Сенеки, призвал всю философию вернуться к изучению людских нравов, именно он учил, что «высшая мудрость — различать добро и зло» (71, 7), что «добродетель и истина — одно» (71, 16). «Если вам нужен пример, возьмите Сократа, старца необычайной выносливости, прошедшего через все невзгоды, но не побежденного ни бедностью, еще более гнетущей из-за домашнего бремени, ни тяготами, которые он нес и на войне, и дома должен был сносить, — вспомни хоть его жену с ее свирепым нравом и дерзким языком, хоть тупых к ученью детей, больше похожих на мать, чем на отца» (104, 27). Таким образом, мимо Сенеки проходит весь сократовский метод, диалектика, сократовское учение о знании как знании понятийном. Также с большим уважением говорит Сенека о Платоне, он даже излагает учение Платона о первоначалах, насчитав их у Платона пять: «...по словам Платона, есть пять причин: (1) то, из чего; (2) то, кем; (3) то, в каком виде; (4) то, наподобие чего; (5) то, ради чего; последнее же — это то, что из них получается.
Так, в статуе... то, из чего, есть бронза; то, кем,— художник; то, в каком виде, — это форма, которая ей придана; то, наподобие чего, — это образец, которому подражал создатель; то, ради чего,— это его намеренье; то, что из них получает- 618 ся, — это сама статуя» (65, 8). «То же самое, говорит Платон, есть и у вселенной: и создатель — то есть бог; и то, из чего она создана, — то есть материя; и форма — тот облик и порядок, которые мы видим в мире; и тот образец — то, наподобие чего бог сотворил эту прекрасную громаду; и намеренье, с которым он ее сотворил» (65, 9). Итак, бронзе соответствует материя, художнику — создатель (бог), форме статуи— тот облик и порядок, который есть в мире, образцу у скульптора— образец у бога, статуе — сама вселенная.
Для Сенеки главное во всем этом немерение бога — «го, ради чего». Намерение бога — сделать добро. В другом письме Сенека различает у Платона шесть разрядов существующего: (!) то, что есть, но не как чувственноданное, а как умопостигаемое; (2) то, что является выдающимся из «того что есть»: великий поэт, бог; (3) идеи как образцы (Сенека передает слова Платона: «Идея — вечный образец, всего, что производит природа», идеи бессмертны; неизменны и нерушимы); (4) эйдосы (Сенека различает у Платона «идеи» и «эйдосы», «идея» и «эйдос» в понимании Сенеки не синонимы: «Идея — это образец, эйдос — это облик, взятый с него и перенесенный в произведение.
Идее художник подражает, эйдос создает»); (5) то, что существует вообще, видимо, чувственные вещи; (6) то, что как бы существует: пустота, время (см:. 58, 16 — 22). Но фактически первый и третий роды сущего — одно и то же, второй род излишен, различие между идеей и эйдосом надумано... Сенека явно несилен в абстрактном аналитическом мьпщпении. Для него Платон прежде всего учитель нравственности. Не случайно Катон Младший в последнюю свою ночь, положив в изголовье меч, всю ночь читал Платона, меч давал ему возможность умереть каждый миг, а Платон (видимо, «Федон», где Сократ перед казнью прославляет смерть как освобождение от ненасытного тела и истолковывает философствование как умирание, ибо при философствовании душа научается жить без мешающего мышлению тела) — умереть с охотой. Для Сенеки важно, что «Платона философия не приняла благородным, а сделала».
Более сдержанно относится Сенека к Аристотелю. Он коротко рассказывает Луцилию о четырех причинах Аристотеля (см:. 65, 4 — 6). Зато Сенека в восторге от стоиков — Зенона, Клеанфа, Хрисиппа, Панетия и особенно Посидония, которого ставит выше всех философов, заявляя, что Посидоний — «один из тех, чей вклад в философию больше прочих» (90, 20), но он в восторге от них, как тех, кто своей жизнью показал пример, но не от их диалектики, которую он высмеивает как «греческие глупости» (82, 8).
Например, Зенон пытался избавить от страха смерти таким умозаключением: «Зло не может быть славным, смерть бывает славной, значит, смерть не есть зло» (82, 9). «Ты своего добился, — иронизирует над Зеноном из Китиона Сенека, — избавил меня от страха1» (82, 9). «Во имя истины нужно действовать проще, против страха — мужественней» (82, 19). «Я пред- 619 почел бы все, что они накрутили, распугать и разъяснить, чтобы не навязывать сужденье, а убеждать. Войско, построенное для боя, идущее на смерть за жен и детей, — как его ободрить?» (82, 20). «Как ободрить их, чтобы они телами загородили дорогу лавине, обрушившейся на весь народ, и ушли из жизни, но не от своего места? Неужто сказать им: «Зло не может быть славным; смерть бывает славной, значит смерть не есть зло?» (82, 21), «Вот убедительная речь! Кто после нее поколеблется броситься на вражеские клинки и умереть стоя?» (82, 21).
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
