Мотрошилова Н.В. (ред.) - История философии Запад-Россия-Восток.Книга 1-2000 (1116255), страница 31

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 31)

Воспитание отдельной души и построение истинного государственного устройствасовпадают по существу, поскольку, правильно установив способностии потребности людей, распределив все население государства по сословиям, дав представителям каждого сословия соответствующее воспитание и приобщив к соответствующему образу жизни, мы и получаемсовершенное государственное устройство. Его высшими типами оказываются монархия и аристократия, а низшими — олигархия (властьнемногих богатых) и демократия (власть народа, т. е. всех полноправных граждан), которая слишком легко превращается в охлократию(власть толпы), а та в свою очередь неизбежно скатывается к тирании. И если подлинный правитель — философ — строит всю своюдеятельность на основе созерцания подлинного бытия и умения согласовывать ее с общим божественным замыслом мироздания, то тираноказывается символом нарушения всех божественных и человеческихзаконов и установлений.Однако, когда Платон выстраивает свое идеальное государство,перед ним встает необходимость понять его место внутри человеческойистории и укоренить его в космосе.

Так Платон постепенно приходитк «Тимею», где рисует величественную картину мироздания в целом —макрокосма, и дает описание человека — микрокосма — во всей егопсихофизической определенности. А в незавершенном «Критии» предполагалось утвердить человека и человеческое общество в исторической реальности.Проблема философского метода и критерия знанияЕще в «Тимее», завершенном после третьей поездки в Сицилию,мы видим, что проблема изложения своего взгляда на мир решается вчисто литературном плане: Платон оговаривает, что он предлагаетвероятное рассуждение и безусловно не стремится к его абсолютной115доказательности и верифицируемости.

С тактом подлинного ума Платон вплоть до сих пор удерживался от попыток безусловно доказатьто, что коренится в недрах божественного величия. Он предпочитаетиспользовать мифы и притчи наряду с математическими аналогиями,а его доказательства всегда носят неокончательный характер.Так, в «Федоне» Платон предлагает четыре доказательства бессмертия души (на основе взаимоперехода противоположностей: душа,находившаяся в теле, переходит к неземному существованию вне тела,а бестелесная душа внедряется в тело; понятия прекрасного, благого,справедливого нельзя создать на основе впечатлений от чувственновоспринимаемого, но мы ими обладаем, — следовательно, они данынам в припоминании того, что наша душа видела в истинном мире довнедрения в тело; постоянно изменяющийся человек остается тем неменее одним и тем же человеком, — это обеспечено тем, что у негонаряду с изменчивым и смертным телом есть всегда тождественнаясебе бессмертная душа; как четное никогда не становится нечетным,так и душа, дающая жизнь смертному телу, не смешивается с ним ипотому бессмертна); однако более убедительной для него оказываетсямифологическая картина загробного существования души, претерпевающей наказание за нечестие и отличаемой за добродетель, а самымдостоверным свидетельством — достойное поведение Сократа в деньего смерти, описанию которого и посвящен диалог.

Точно так же в«Пире» Сократ является наилучшим примером подлинного служенияфилософии и философского образа жизни.Восхвалив диалектику в «Государстве», Платон в качестве образцов диалектики мог бы привести свои диалоги, но не какую-то определенную методику ведения беседы, которая обеспечивала бы это безусловное овладение подлинным бытием и проникновение в сущностьблага. И его ученики в качестве упражнения в этом прекрасном искусстве также писали в подражание учителю диалоги, а не овладевалидиалектикой как некоей наукой со своими категориями, определениями, строгими правилами и законами, систематически изложенными вспециальном руководстве.Платон не принимал у софистов прежде всего их стремление свести процесс воспитания добродетели к техническим приемам, и именно за это он их прежде всего и высмеивал.

(Разумеется, ирония Платона направлена не столько на ушедшую эпоху расцвета софистики,сколько на современных ему сократиков: Антисфена, мегарских спорщиков и др.) Но постепенно он задается вопросом: этот мир мнения,эта ориентация на преходящее, эта поверженность человека в стихиюощущений, когда каждый оказывается мерой всех вещей, их существования и несуществования, — не связано ли все это с некоим странным существованием небытия, или становлением бытия, благодарякоторому наряду с неправильными мнениями возможны и правильные? Но где критерий, позволяющий отличить одно от другого? Гдеверное средство безусловно ориентироваться в этом мире объективных чувствергных данностей? Задолго до Канта Платон формулирует:"...не во впечатлениях заключается знание, а в умозаключениях о них,Ибибо, видимо, именно здесь можно схватить сущность и истину, тамже — нет" (Теэтет 186d).

Но когда мы создаем некое мысленное представление в пределах мысленной же реальности, мы также можемсделать ложное умозаключение, например, приняв 11 за 12, сказать,что сумма 5 и 7 равна 11 (196f-b). Ни ощущения, ни правильныемнения, т. е. представления, возникающие в нас благодаря восприятию чувственной или мысленной данности, ни объяснения в связи справильными мнениями не дают нам еще знания как такового, хотяони и необходимы для подступа к нему.Имя, словесное определение, мысленный образ вещи, т. е.

возникающее в нас представление о ней, или ее идея, независимое от насбытие которой от века мы предполагаем, — все это необходимо дляпознания; сопоставляя их, душа сама с собой ведет разговор об этом;но как убедиться в том, что результат этого сопоставления, этой внутренней беседы — истинное знание? Проблема критерия и метода достижения знания постепенно выходит на первый план, и тогда оказывается,что общих прекрасных рассуждений о диалектике, подводящей нас кподлинному бытию, недостаточно, что необходимо всерьез задуматьсяоб этом пути приобретения истинного знания и дать соответствующийпутеводитель — обеспечивающую нам истинное знание систему умозаключений и их правила.Например, мы пытаемся различить подобные и неподобные вещипутем возведения их к идее подобия и неподобия; но когда речь идет огрязи, соре и другой не заслуживающей внимания дряни, то "предположить для них существование какой-то идеи было бы слишком странно" («Парменид» 130c-d).

Проблема существования идей вызываетмножество и других трудностей. Как понимать причастность вещейидеям? Причастны ли они к идее целиком или лишь к части идеи? Могут ли вещи быть причастными сразу к нескольким идеям? Например,нечто малое — больше своей части, и то, к чему добавляется малаячасть малого, становится больше, а не меньше прежнего.

Или если мыпринимаем, что общим между великими предметами будет некая идеявеликости, то сами великие вещи и идея великости — будут ли онииметь в качестве общего между ними еще некое великое, и если да, тоне уйдем ли мы таким образом в бесконечность? Может быть, мыдолжны понимать идею как образец? Но в чем тогда смысл приобщения вещей к идее, если они не могут уподобиться ей в главном, т. е. в 'том, что она — идея? Идеи соотносятся с идеями и как таковые подобны одна другой, а не вещам; точно так же и вещь в качестве вещибудет подобна другой вещи, но никак не идее. Поэтому, обладая опытом вещей, мы ничего не сможем сказать об идеях, а от идей никак неперейдем к вещам.

Но разве в этом состоит подлинное знание?Рассматривая все эти вопросы в «Пармениде», Платон не предлагает их решения, но мы прекрасно понимаем, что эти вопросы вставали не только перед ним, но и перед его учениками: потребность разрешить их и найти отчетливо выстроенную систему рациональногознания все более остро ощущалась в Академии. Платон не делает этого: в этом его диалектика не может ему помочь.

Но она позволяет ему117предложить поразительной красоты и силы рассуждение об едином имногом, которое Парменид, главный герой одноименного диалога, развивает перед юным Аристотелем — будущим политиком, реальнойфигурой давно ушедшего V века.Едва ли случайно Платон дал это имя собеседнику божественногостарца Парменида: между двумя поездками Платона, знаменитого политического мыслителя, главы ведущей философской школы Афин, вСицилию в 366 и 361 гг. до н.э. в Академии появляется будущийоснователь Ликея Аристотель из Стагир, и Академия вступает в новый этап своего существования.Академия при АристотелеПриехав в Афины, Аристотель, отец которого был связан с македонским царем Аминтой, вероятно, поначалу становится слушателемритора Исократа, известного своими промакедонскими настроениями.Но очень скоро он переходит к Платону, оценив необыкновенные преимущества его школы и широту кругозора ее гениального схоларха.Сам этот приход Аристотеля в школу со стороны был очень важен;оценив благоприятный для научных занятий духовный климат, общую творческую атмосферу созданной Платоном школы и активновключившись в школьную жизнь, Аристотель изначально был свободен в своей интеллектуальной ориентации и не был скован предрассудками, пристрастиями и предпочтениями, неизбежно возникшими вкружке адептов Платона за двадцать лет его существования.В частности, он сразу отказывается от пренебрежительного отношения к риторике и стремится охватить все виды рефлектированнойречи, сформулировав их специфику и установив соответствующие правила.

Характеристики

Список файлов книги