Диссертация (1101976), страница 8
Текст из файла (страница 8)
Мочульский: «Мы воспринимаем почти физиологическираздвоение подпольного человека через неблагообразие его слога, дисгармонию32синтаксиса,раздражающуюпрерывистостьречи.ВсегероиДостоевскогохарактеризуются словесно, но речевой портрет человека из подполья – самыйвыразительный» [Мочульский 1995, с.
340]. Именно поэтому организация речиПодпольного человека необычайно важна для верного понимания образа героя.Выше, анализируя труд М. М. Бахтина, мы уже рассматривали главу «Слово уДостоевского», посвященную речи Подпольного человека. Необычность стиляПарадоксалиста так или иначе отмечает практически каждый исследователь,берущийся анализировать «Записки из подполья».Ряд интересных замечаний об особенностях слога Подпольного человека делаетН. Ю. Честнова, которая отмечает в речи Парадоксалиста такую черту, как осознанное,усиленное стремление «к литературности собственного слова» [Честнова 2009, с. 65],связывая это стремление с выбором жанра для своего повествования: «Становлениетекстуального бытия записок осуществляется между двумя полярными типаминаррации: повестью – результатом творческого акта, зафиксированным на бумаге, – идневником, не предполагающим контроля со стороны творческого сознания (...) Геройформулирует два главных требования к слову записок: литературность, выражаемая вовнешней торжественности, эффектности, с одной стороны, и способность разрешитьчеловека от бремени мысли – с другой» [Честнова, там же].Н.
Ю. Честновапишет,чтоПодпольныйчеловекстремитсяк«литературствованию» не только на бумаге, но и в жизни (в чем его даже в ходебеседы невольно уличает Лиза). Исследователь делает тонкое наблюдение, чтопричина вторжения инородного слога в речь Подпольного человека кроется в одном изважнейших свойств его личности – постоянном желании казаться не самим собой»[Честнова 2009, с. 66. Подчеркнуто Н. Ю. Честновой]. Кроме того, «литературнымдолжно быть не только слово, но и жест подпольного парадоксалиста, его внешнийоблик, любое его действие» [Честнова, там же].
При этом «важнейший для героякритерий литературного слова – торжественность – доводится им до крайнейвозможной степени – до вульгарности. В этом сказывается проявление очень важногокачества героя – стремления к антиэстетизации собственного слова» [Честнова, тамже. Курсив Н. Ю. Честновой].33Ипоследнеенаправлениеисследовательскоймысли,накотороммыостановимся в данном обзоре, – это связь Парадоксалиста с другими героямиДостоевского и русской литературы в целом. Это, во-первых, вопрос об эволюции типа«подпольного человека» в других произведениях Достоевского (кроме «Записок изподполья»), во-вторых, проблема генезиса типа (то есть вопрос о «предтечах»«подпольного» типа в русской литературе, предшествующей написанию «Записок»), и,в-третьих, связь рассматриваемого типа с другими литературными типами (тип«лишнего человека», «маленького человека», «нового человека» и др.)Большинство исследователей сходятся во мнении: «подпольный человек» втворчестве Достоевского – это тип, а значит, он по определению не ограничиваетсяединичным воплощением в лице Парадоксалиста.
Однако кого именно из героевДостоевского можно однозначно определить как «подпольного» – вопрос спорный инеоднозначный.ОбщепринятогомненияобэтомвкругахисследователейДостоевского до сих пор не существует. В данном обзоре мы остановимся на двухавторах, которые затрагивали вопрос об эволюции «подпольного» типа в поэтикеДостоевского.ЭтапроблемарассматриваетсявужеупомянутойвышемонографииА.
Б. Криницына «Исповедь подпольного человека». По мнению исследователя,комбинации тех или иных черт «подпольного» типа встречаются у многих героевДостоевского. Иван Карамазов и Кириллов, Ипполит и Раскольников, Свидригайлов иСтаврогин– вот лишь некоторые из «подпольных» героев (в своей монографииКриницын соотносит с Подпольным также и Фому Опискина, и Смердякова, иНастасью Филипповну, и некоторых других героев Достоевского).
Наверное, не будетошибочным утверждение, что «подпольность» так или иначе присутствует вбольшинстве героев Достоевского – это их отличительная черта.Интересны в этом отношении труды харьковского ученого Ю. А. Романова.Литературовед предлагает выделить в творчестве Достоевского особый архетип«подпольного человека», опираясь на понятие архетипа, данное в трудах К.
Г. Юнга иЕ. М. Мелетинского. По мнению исследователя, «в широком понимании, всякийлитературный персонаж, обладающий комплексом переживаний, связанных страгическим несоответствием окружающего мира своему идеалу, ощущением34огромной обиды и желанием насильственно изменить мир сообразно своей воле исвоему идеалу (т.е. с деспотизмом); всякий, кто затем понимает свое бессилие иневозможность соответствия идеалу и потому неизбывно и добровольно себя казнит,унижает, кто боится, чтобы об этом несоответствии не узнали другие, и поэтому носитмаски, насильничая над собственным живым “я”; кто, наконец, смертельно устал отборьбы со своим “двойничеством”, борьбы с самим собой; кто готов проклясть мир,чтобы обрести покой, самоизоляцию – “подполье”, – этот человек (именно, по словамДостоевского, человек из “большинства”) и есть человек в широком смысле“подпольный”» [Романов 2001, с.
136–137].Проанализировав творчество Достоевского, Ю. А. Романов приходит к выводу,что свойства архетипиечского образа «подпольного человека» так или иначевоплощают многие герои Достоевского: в «Бесах» это Ставрогин, Петр Верховенский,Кириллов, члены кружка-пятерки и даже отчасти Степан Трофимович Верховенский 1 ,в «Преступлении и наказании» прежде всего Раскольников и Свидригайлов, а такжецелый ряд других персонажей, включая Соню Мармеладову 2 , в «Идиоте» – князьМышкин, Настасья Филипповна, Рогожин, Аглая, Ипполит Терентьев, Лебедев, Ганя 3 ,в «Подростке» – Аркадий Долгорукий 4 .К сожалению, из работ Ю. А. Романова не всегда ясно, где именно проходитграница между собственно представителем архетипа «подпольного человека» и темигероями, которые воплощают отдельные черты «подполья».
Мы согласны с тем, что«подпольные черты» в той или иной степени присутствуют у многих (если не у всех)героев Достоевского (включая даже таких положительных персонажей, как, например,Соня Мармеладова или князь Мышкин), однако хотелось бы большей определенностив вопросе, кого конкретно можно считать воплощением названного архетипа, а когонет. На наш взгляд, при всей глубине, психологической тонкости и точности анализа,представленного в работах Романова, исследователь трактует понятие архетипа«подпольного человека» слишком широко. По нашему убеждению, такие герои, как,например, Раскольников или Ставрогин (которых Романов, насколько можно судить,1См. на эту тему статью Ю. А.
Романова Архетипический образ «подпольного» героя в романеФ. М. Достоевского «Бесы» [Романов 2003, с. 146–160]2Романов Ю. А. Реализация свойств «подпольного» архетипа в романе Ф. М. Достоевского «Преступление инаказание» [Романов 2001, с. 135–141]3Романов Ю. А. Отражение «подпольного» архетипа в романе Ф. М. Достоевского «Идиот» [Романов 2003,с. 279–288]4«Подпольные» черты главного героя романа Ф. М. Достоевского «Подросток» [Романов 2003, с. 23–42]35относит к «подпольным») «подпольными» не являются (тем более это касаетсябольшинства остальных перечисленных выше персонажей), хотя, без всяких сомнений,воплощают в себе определенные «подпольные» черты.Теперь перейдем к вопросу о «родословной»1 «подпольного человека».
Многиеисследователи указывали на литературные истоки рассматриваемого типа. Чаще всеголитературоведы отмечают родство Парадоксалиста с такими литературными героями,как гоголевский Поприщин («Записки сумасшедшего»), лермонтовские Печорин иГрушницкий («Герой нашего времени»), ряд тургеневских «лишних людей» (особенноблизки Подпольному человеку такие герои, как Гамлет Щигровского уезда иЧулкатурин из повести «Дневник лишнего человека»), герои толстовских рассказов.О сходстве Парадоксалиста с героем «Записок сумасшедшего» писалВ. Г. Одиноков. По мнению ученого, Подпольный человек по сути являетсялитературным «двойником» Поприщина.
«Возникает как бы некий ансамбль, вкотором обогащается смысл не только гоголевской повести, но и произведенияДостоевского» [Одиноков 2010, с. 86].Сходство этих героев в том, что «в “подпольном парадоксалисте” и вПоприщине зреет демократический бунт, характерный для “маленького человека”. Ноэтот бунт невоплощенный, “утробный” (...) В истоках их бунта лежит их крайняясоциальная и общественная униженность. От этого порога они и начинают свой путь кдоказательству значительности собственных персон, путь к полной “свободе”»[Одиноков 2010, с. 87].Еще одной общей чертой Парадоксалиста и Поприщина В. Г.
Одиноковназывает желание выйти за рамки здравого смысла и законов природы. У гоголевскогогероя это выражается в «безумной» дневниковой помете-дате: «Год 2000, апреля 43числа». В этом отражена мания величия героя, выражающаяся в нежелании жить позаконам «обычных людей», которые остались в 1833 годе и у которых в апреле неможет быть больше 30 дней. Тот же мотив бунта против теории «разумного эгоизма»прослеживается в записях Подпольного парадоксалиста: «Господи боже, да какое мнедело до законов природы и арифметики, когда мне почему-нибудь эти законы идважды два четыре не нравятся!» [цит. по Одинокову 2010, с.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
