Kushnir (1018904), страница 19
Текст из файла (страница 19)
Три месяца спустя М. Горбачев подчеркнул не привычно экономический, а именно социальный (общественный) аспект формулы ускорения. Он связал вопрос о перестройке с вопросом о партаппарате, о его роли и возможностях во всестороннем развитии демократии и гласности в стране, по сути, публично заявив о неспособности номенклатуры руководить перестройкой. После этого лозунг "Больше социализма!" был дополнен формулой "Больше демократии!", что являлось открытым приглашением интеллигенции к сотрудничеству. Тем более, что тут же М. Горбачев четко поставил задачу отказа от командно-административных методов руководства и поиска экономических способов управления рыночного характера.
В январе 1987 г. состоялся очередной пленум ЦК, который, по оценке влиятельной японской газеты "Асахи": "поставил вопрос о качественных изменениях в советской политической структуре, о демократизации политической и общественной жизни". На пленуме открыто было заявлено, что экономические реформы требуют политических гарантий, решительной кадровой политики (т.е. значительных перемен в составе номенклатуры). Именно в таком общем русле работы пленума следует рассматривать его решение о созыве в 1988 г. (впервые с 1941 г.) Всесоюзной конференции КПСС. Среди других материалов данного пленума выделяется вопрос о состоянии национальных от-
ношений в СССР: было справедливо указано, что реально существующие проблемы в этих отношениях долгое время не решались, а маскировались дежурным лозунгом о нерушимой дружбе народов; подчеркивалось, что национальный вопрос — актуальнейший во внутренней политике СССР.
Определенной кульминацией 1987 г., несомненно, стал ночной звонок генсека академику Андрею Дмитриевичу Сахарову сосланному ранее в город Горький. Этот шаг М. Горбачева означал разрыв с практикой подавления инакомыслия, запрета на несанкционированную компартией политическую деятельность. Видимо, именно поэтому чуть позже А. Сахаров заявил: "сейчас альтернативы Горбачеву нет".
Действительно, в то время лишь этот генсек являлся гарантом зарождающейся демократии. И он остро нуждался в поддержке. Это тогда понял А. Сахаров, но не Борис Николаевич Ельцин, который, справедливо потребовав освобождения реформаторов от опеки старой партноменклатуры, походя зачислил весь аппарат в противники перестройки и, уйдя из политбюро, оставил М. Горбачева практически наедине с разного рода Лигачевыми "наверху" и нина-андреевцами "внизу".
Однако генсек продолжил начатый им курс на легализацию диссидентства, что объективно вело к созданию условий для многопартийности. Перспектива же многопартийности по новому ставила вопрос о месте и роли компартии в жизни общества и государства. Этот вопрос (в различных формулировках) и стал главным на XIX партконференции (1988). В этот момент компартия вторично получила исторический шанс возглавить реализацию политреформы. Но принятая конференцией резолюция "О демократизации советского общества и реформе политической системы" оказалась лишь компромиссом между требованиями радикализировать эту реформу и попытками затормозить, обуздать процесс демократизации. Нового лозунга не родилось, а прежние слились в задачу построения "демократического социализма". В то же время, "закрепив" указанной резолюцией пройденный путь и приняв резолюцию "О гласности", XIX партконференция дала импульс к политической активизации рядовых членов КПСС, раскрепостила сознание широких слоев населения. — Для реформистски настроенной части партруководства принятые решения открывали перспективу отмены шестой статьи Конституции, к поднятию роли и значения советов, т.е. к возрождению подлинной Советской власти, утраченной народом ровно семьдесят лет назад.
Пройденный страной, ее политическим лидерами путь с 1985 по 1988 гг. не был прям и гладок. Но историческое развитие чаще всего и идет зигзагообразно, ибо кратчайший путь в политике, как правило, не бывает самым близким и безболезненным. Это подтверждается не только многовековой историей России и СССР. Прямолинейность в реализации исторических концепций, планов и схем практически всегда сопровождается насилием и не ведет к Храму, о чем напоминал выпущенный на киноэкраны страны фильм режиссера Тенгиза Евгениевича Абуладзе "Покаяние".
ДЛЯ ШАГА ВПЕРЕД - ДВА ШАГА НАЗАД
Как известно, самым тяжелым для любого дурного режима власти является время, когда этот режим пытается исправиться, ибо политическое реформирование, хотя бы на время, ослабляет механизм такой власти, стимулирует де-зинтеграционные процессы, повышает нестабильность общества и экономики. Тем более, если данное реформирование вызвано сложившейся уже кризисной обстановкой и, следовательно, предполагает глубокие качественные изменения революционного характера.
После XIX конференции КПСС стало очевидным, что партаппарат не только не откажется от реальной власти, но и не пожелает разделить ее с советами. Выдвижение конференцией проекта конституционной реформы, возрождающей упраздненный в середине 30-х гг. съезд советов как высший орган государственной власти, объяснимо лишь стремлением партноменклатуры на основе личной унии (совмещения постов первых секретарей парткомитетов и председателей исполкомов советов) законно, полностью и окончательно овладеть органами госвласти и рычагами управления, легитимизировать коммунизацию "советского" государства. Для реформаторской же группы руководства страны реанимация системы съездов советов открывала возможность создания альтернативы всевластию компартии, формирования гражданского общества, но общества не отрицающего, а возвращающегося к социалистическим идеалам и ценностям рубежа 1917—1918, и начала 20-х гг.
Таким образом, чтобы сделать "шаг вперед" к демократическому социализму (в идеологии, политике, социально-экономическом развитии), реформаторам из партийно-государственной элиты требовалось сделать "шаг назад — к Ленину", окончательно очистившись от любых проявлений сталинизма и "сталинщины".
В то же время, в стране (прежде всего, в среде творческой и научно-технической интеллигенции, части партфункцио-неров) на волне разрешенной "верхами" гласности и некоторых проявлений демократизации стали формироваться значительно более радикальные настроения, идеи о возвращении России и других республик СССР в лоно общечеловеческой цивилизации. Для такого варианта движения вперед предстояло сделать уже "два шага назад" — в дооктябрьскую (1917) историю России, но без возврата к принципу единства и неделимости империи.
1989 г. оказался знаковым (годом-символом) горбачевской "революции сверху", годом попытки ее инициатора реализовать свое "новое мышление для нашей страны и всего мира". В этом году состоялся первый съезд народных депутатов СССР, избранных на альтернативной основе; политическая цензура практически исчезла; закончился начатый годом ранее вывод советских войск из Афганистана, обновилось руководство внешней политикой страны и кардинально изменился ее курс не только на "западном", но и на "восточном" направлениях.
И все же, основным содержанием политической жизни страны на рубеже 80-х—90-х гг. было противоборство программ умеренных и радикальных реформаторов. Именно это взаимоистощающее противоборство "демократов" социалистического и либерального толка, отсутствие у них единства цели цементировало ряды "консерваторов" (тех,
кто "не мог поступиться принципами") — сторонников сохранения для СССР коммунистической перспективы неосталинского образца.
Политически активная часть народа, внимая агитаторам "левых", "правых" и "центра", поляризовывалась, митинговала, бастовала, голосовала за государственную независимость "своих" республик и одновременно за "обновленный Союз" (референдум 17 марта 1991 г.), т.е., по крылатому выражению М. Горбачева, "процесс пошел". Но пошел этот процесс традиционно российским путем ослабления центральной власти, размывания центристских политических сил, усиления политической дезинтеграции, увядания и распада хозяйственных связей, банкротства фининсовой системы, классового, а то и национального противостояния, перерастающего на окраинах "Союза нерушимого республик свободных" в вооруженные столкновения разной степени интенсивности (Нагорный Карабах, Сумгаит, Баку, Тбилиси, Фергана, Узген, Ош, затем Молдавия, Вильнюс...).
И все же горбачевская "революция сверху" не трансформировалась в "революцию снизу", поскольку основная масса населения осталась вне широкого политического процесса (пожалуй, за исключением постановки проблемы национально-государственного суверенитета). Причина такой индифферентности, как представляется, коренилась в том, что, хотя экономические показатели (как в сельском хозяйстве, так и в промышленности), начиная с 1988— 1989 гг., неуклонно снижались, перевалив в 1989 г. нулевую отметку, а инфляция к концу 1991 г. достигла 25% в неделю, реформирование народного хозяйства было непоследовательным, половинчатым и ограниченным догматами учебников по политэкономии социализма, а также страхом перед социальным взрывом. Жизнь ухудшалась. Кооперация, аренда, индивидуальная трудовая деятельность и т.п. остались скорее лозунгами, нежели стали реальностью. Закостенелая социально-классовая структура 30-х гг. и соответствующий ей "совковый" менталитет не могли создать массовую социальную базу для хозяйственного, а следовательно, и политического реформирования. Экономические программы Леонида Ивановича Абалкина (и поддерживавшего его премьер-министра Николая Ивановича Рыжкова), Григория Алексеевича Явлинского, Валентина Сергеевича Павлова и других не были ориентированы на просвещение и консолидацию "низов". В основном они использовались как аргументы в политической игре.
И доигрались до так называемого "августовского путча" 1991 г. Настойчивое (хотя порой и судорожное) стремление М. Горбачева, ставшего 15 марта 1990 г. первым президентом СССР, добиться подписания нового союзного (федеративного) договора и прекратить "парад суверенитетов" постоянно наталкивалось на скрытое, а иногда и открытое сопротивление республиканских лидеров и парламентов, особенно после фактического выхода из состава Союза ССР прибалтийских государств. Правда, со второй половины весны 1991 г. после своеобразного "перемирия" между М. Горбачевым и Б. Ельцином (стремившимся в качестве председателя Президиума Верховного Совета РСФСР к установлению горизонтальных межреспубликанских связей, минуя Центр) "новоогаревский" процесс подготовки союзного договора вроде бы приобрел перспективу. Однако именно это обстоятельство, а также избрание народами России 12 июня Б. Ельцина своим президентом, подписавшим 20 июля Указ о департизации, несомненно явились толчком к открытому выступлению "консерваторов". 19 августа было сообщено о создании Государственного комитета по чрезвычайному положению в СССР (ГКЧП). Изолировав М. Горбачева в Форосе, высшие должностные лица страны попытались с помощью демонстрации силы ввести режим чрезвычайного положения для "восстановления порядка" и "предотвращения развала СССР".
Встретив сопротивление общедемократических сил, "августовский путч" провалился. Возглавивший сопротивление Б.Ельцин резко усилил свое влияние, что позволило ему сначала приостановить, а затем и запретить деятельность КПСС, сократить компетенцию и численность органов КГБ, провести полное обновление кадров в различных сферах политического руководства. Вернувшийся в Москву М. Горбачев ушел с поста генсека и распустил ЦК КПСС, а вскоре был вынужден сложить и полномочия президента СССР, когда в начале декабря 1991 г. президенты Российской Федерации и Украины, а также председатель Верховного совета Белоруссии, встретившись в Минске (точнее, в Беловежской пуще), решили, что "Советский Союз более не существует". Из двух шагов назад было сделано полтора.
Остававшиеся "полшага" вобрали в себя "шоковую терапию" Егора Тимуровича Гайдара, приватизацию Анатолия Борисовича Чубайса, очередную ликвидацию советов (танковый расстрел Белого дома, вопреки завету Екатерины Великой о том, что идеи пушками непобедимы), новую Конституцию России и создание (воссоздание?) оказавшейся "левой" Государственной думы, силовое "наведение конституционного порядка" в Чечне, безостановочную "войну компроматов", "красно-белые" выборы президента России в 1996 г., феномен политического долгожительства (с конца 1992 г.) премьера правительства Виктора Степановича Черномырдина, "взлет" Александра Ивановича Лебедя и многое другое. И все же, как представляется, эти "полшага" еще не сделаны до конца — "нога" зависла, но не опущена. Ни вперед, ни назад.
Историческое действо продолжается. Занавес опускать рано.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ (если оно возможно)
"Заключение" (оставим в стороне крими-
нальный вариант) означает "утвер-
ждение, являющееся выводом из чего-
нибудь", "последнюю часть, конец
чего-нибудь".
(Ожегов С.И. Словарь русского языка.
-
М., 1990, с. 210)
Применительно к прошлому России делать какой-либо вывод итогового характера, т.е. "ставить точку" (определять конец) исторически некорректно, ибо любое искусственное рассечение в настоящем целостного процесса развития — это заведомое искажение общей панорамы, уходящей за горизонт нашего знания, истории Человечества.
В толковании же завершения настояшей книги -- "заключению" следовало бы стать традиционной формой подведения общего итога более-менее успешных усилий Автора по объединению и осмыслению материалов, фрагментов, осколков знания прошлого для конструирования собственного взгляда на отечественную историю. Именно собственного, поскольку субъективизм в изучении и изложении истории неизбежен и естественен. Он порождается пристрастностью Автора и спецификой условий реконструкции самого предмета исследования — то есть уровнем творческой фантазии историка (что подметили еще "древние" греки, удостоив из всех наук лишь Историю и Астрономию божественного попечительства муз Клио и Урании). Только нетривиальность выводов из известного — залог адекватности представлений о прошлом, о том "что", "как" и "когда" имело место. Дело тут не в оригинальничении любой ценой, а в объективном законе научного поиска (вспомним знаменитое положение, связанное с естественными науками: недостаточно безумная идея, теория не может быть истинной).
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
