Диссертация (Эволюция женского образа в русской литературе XV–XVII веков), страница 9

170.Измарагд. Главное собрание библиотеки Троице-Сергиевой Лавры. [Электронный ресурс]. Режим доступа:http://old.stsl.ru/manuscripts/book.php?col=1&manuscript=204105Преподобный Анастасий Синаит. Вопросы и ответы. М.: Сибирская Благозвонница, 2015. 670 с.106Творения иже во святыхъ отца нашего Ефрема Сирина // Творения святых отцев в русском переводе, издаваемыепри Московской духовной академии. Т. 15. М.: В Типографии В. Готье, 1850.

С. 14–19.107Порфирьев И.Я. Краткий курс истории древней русской словесности. Казань: Типо-литография Императорскогоуниверситета, 1911. С. 218.10440Схема «злой жены» известна в древнерусской словесности с XI века; вразных видах она появляется «в составе Изборника 1073 года, Златоструя,Пролога, Измарагда…» [Бобров А.Г.

БЛДР; т. 7; 578]. Многочисленныеоригинальные «Слова о злых женах», «Моление Даниила Заточника» [ПЛДР; XIIв.; 389–399], «Домострой», «Беседа отца с сыном о женской злобе» [ПЛДР; XVIIв. Книга первая; 487–498] изобилуют рассуждениями о женском коварстве,опираясь на аллюзии и реминисценции к авторитетным текстам СвященногоПисания и святоотеческой литературы. Однако, кроме рассуждений о женскойзлобе формируется тип «злой жены», героини многих произведений в различныхжанрах литературы XV–XVII веков. В словесности XV века отрицательныеперсонажи схематичны: обыкновенно книжник ограничивается традиционнымиформулами-характеристиками («безумная», «окаянная», «злохитривая», «лвица»[ПСРЛ; IV, 1–2; 502, 504]), и лишь в мирской повести XVII века персонажиковарныхженусложняются,раскрываютсяиприобретаюттенденциютрансформироваться в характер и художественный образ.В назидательной древнерусской литературе XV века зло мыслится как«сплетение», сочетание с дьяволом108: «Тъи бо прельстник дьявол вниде у них взлохитривую жену Марфу Исакова Борецкаго» [Вторая Софийская летопись.ПСРЛ; т.

6, вып. 2; 185]. Отрицательный персонаж, таким образом, понимаетсякак некто, чьи «душевные очи» [Там же; 186] омрачились тьмой тяжкого греха.Так автор «Слова о злых женах» убеждает в несомненной связи женщины снечистой силой: «Много помочи бѣсу въ женьскых клюках» [БЛДР; т. 7; 486].Процесс слияния с грехом порой изображается изощренно метафорически: «Нощьпрелести къ невидѣнию объятъ ю и всехъ послушающихъ еа омрачи» [ВтораяСофийская летопись. ПСРЛ; т. 6, вып.

2; 188]. Книжник XV века далек отпредположения о том, что отрицательный персонаж может заблуждаться –напротив, он вменяет ему в вину намеренное зло, внушенное дьяволом. Опонятии характера, осмысленном сочетании в героине положительных и108Ужанков А.Н. Стадиальное развитие русской литературы XI – первой трети XVIII в. Теория литературныхформаций. М., 2008. С. 344.41отрицательных качеств в древнерусской словесности можно говорить лишьприменительно к памятникам XVII века.«Слово о злых женах» XV века, продолжая многовековую традициюдидактических поучений на рассматриваемую тему, дает общий векторпонимания типа «злой жены».

Составленное из коротких замечаний, определений,притч, шуток, афоризмов, насмешек, «Слово» представляет данный тип каквоплощенный соблазн, прельщение, сравнимое со всевозможной скверной:дьяволиным оком, предводителем неправды, сладострастной сетью, пустотойдома [БЛДР; т. 7; 486]. Помимо традиционно воспроизводимых качеств,«навеянных дьяволом», автор психологически точно отмечает присущееженскому характеру легкомыслие: «Дума женьска не тверда есть, аки храмънепокровенъ» [Там же]. Эмоционально-оценочная лексика, преобладающая впроизведении, вульгаризмы и брань («Что есть зла жена? Око дияволе, торгъадовъ, сквѣрнамъ царь, воевода неправдамъ, стрела сотонина, и уязвляющимногымъ сердце») [Там же; 485] придают характеристике образа чрезвычайнуюэкспрессивность.

Иллюстрирующие портрет «злой жены» мирские притчи имеютанекдотический характер. Автор жалеет одних мужей, как несчастнейших излюдей, и осуждает других, угождающих таким женам. Используя яркиепарадоксы, он вразумляет сильный пол: «Суть мужи городы владѣющи, а женамъработающе» [Там же; 486].В различных по жанру произведениях XV–XVII веков распространен топоссравнения «злой жены» со змеей.

Соблазнитель ветхозаветной Евы, символгрехопадения,метонимическипереноситсяавтораминасамуженщину.Эпизодический персонаж «Казанской истории» царь Махмет-Амин восклицает:«Аз же, поганый, токмо в суе тружахъся без ума, и нѣсть ми нынѣ ползы ни отжены-змии, прелстившия мя, ни от множества силы моея, ни от братства моего –вся бо изчезоша, яко прахъ от вѣтра» [ПЛДР; сер.

XVI в.; 340]. Выразительно, сизобилием «цветов красноречия» описывается процесс обольщения: жена лелеет всупруге злое намерение, разжигает как огонь сухие дрова, точит как червь сладкоедерево, действует как «прелукавая змия», шепчет день и ночь предсказания42погибели. Ее лукавство, подобно яду, разъедает человеческую душу: «Ивсегдашняя капля дождевная и жестокий камень пробиваетъ вскорѣ, а лщениеженское снѣдаетъ премудрыя человеки.

И много крѣпився царь, и прелстися отзлыя жены своея и послуша проклятаго совѣта ея, окаянный. О безумию его!»[ПЛДР; сер. XVI в.; 330].О типологических чертах «злой жены» речь пойдет в следующем пункте,здесь лишь отметим, что в словесности XV–XVII веков общими качествами этоготипа является хитроумие и смелость в осуществлении жестоких замыслов.«Хронограф» редакции 1512 года [ПЛДР конец XV – первая половина XVI в.;376–415] повествует о женской хитрости, затмившей родительскую любовь.Описывая историю византийского наследника Стефана, преданного отцомослеплению по ложному навету мачехи, автор сокрушается: «О безмѣстиа!Преможе женьская лесть и угаси родительную любовь» [Там же; 376].

Но нетолько льстивыми речами творит женщина свои беззакония, в решимости онауподобляется мужчине и часто действует собственными силами: царицаСююмбике, героиня «Казанской истории», образ которой не сводится к типу«злой жены», однако имеет некоторые его черты, отправляет нежеланномужениху дары, отравленные ядом.Традиционными для литературы XV века являются сравнения «злой жены»сотрицательнымиветхозаветнымииновозаветнымиперсонажами.Сопоставление лиц и событий современной автору реальности с героями ифактамиСвященнойисториисоответствуетметодуимировоззрениюдревнерусского книжника, ведь именно сквозь призму мира духовного«осмысляется значение происходящего»109.

Автор «Словес избранных», входящихв состав Второй Софийской летописи XV века, под влиянием восемьдесят девятойбеседы Иоанна Златоуста «На Усекновение главы Предтечи и Крестителя Иоанна109Лихачев Д.С. Поэтика древнерусской литературы. М., 1979. С. 180.43и об Иродиаде»110 сравнивает Марфу Борецкую с образами Иезавели, Далилы,Иродиады [Вторая Софийская летопись. ПСРЛ; т. 6, вып. 2; 185–186].Сходство Марфы и Иезавели летописец видит в направлении и масштабахихантирелигиознойдеятельности.ЯзычницаИезавельсоблазнилакидолопоклонству своего мужа, израильского царя Ахава, и народ израильский,ранее верный истинному Богу. Она истребила всех пророков и праведников,кроме Илии. Марфа же «истребляла благочестие» по «всей земли Новгородцкой»собственными увещеваниями и уговорами, через единомышленников против верыправославной за «тму прелсти Латынскиа».

Таким образом, сопоставление Марфыс Иезавелью объяснимо точкой зрения автора на освободительную борьбуновгородцев с Москвой.Но по какому общему качеству сравнивает книжник Марфу Борецкую иИродиаду? Видимого сходства поступки этих героинь не имеют. Однако вслед заИоанномЗлатоустомавторперечисляетветхозаветныхиновозаветныхперсонажей, сходных в показателе – отступление от Бога, «всякое бесчестие». Вэтом факте проявляется типичное для поэтики древнерусской словесностиабстрагирование111, обобщение, противоположное реалистичности. «Злая жена» –носительница порока. Путь ее нечестив, она впала в великий грех.

Различениенюансов греховности неважно. Потому автор находит правомерным сравнениеМарфы-посадницы с Иродиадой, убийцей пророка, с Далилой, предательницейСамсона, и с Евдокией, гонительницей Иоанна Златоуста112. Тогда как «Беседа»святителя Иоанна исполнена риторических фигур и просветительского пафоса,повествованиедревнерусскогоавторабезыскусно,однакочрезвычайноэнергично, поскольку в нем говорит уверенность в собственной правоте, котораяи поверяется текстом Священного Писания.110Златоуст И. Полное собрание творений. Т. 8, ч. 2.

СПб.: Издательство Санкт-Петербургской духовнойакадемии, 1902. с. 607–608.111Об абстрагировании в древнерусской литературе см., в частности: Лихачев Д.С. Поэтика древнерусскойлитературы. М., 1979. С. 102–111.112Об исторических параллелях в древнерусском летописании см., в частности: Данилевский И.Н. Повестьвременных лет: Герменевтические основы изучения летописных текстов. М.: Аспект-Пресс, 2004. 370 с.44В посланиях, поучениях XVI века появляются объективные попыткиосмысления «женской злобы». Ермолай-Еразм в «Правительнице» изображаетблудные помыслы мужчин и женщин, навеянные хмелем: «Сия же жена ужесидяше от пьянства яко обуморена, крѣпость бо трезвеная изсяче, и бысть ейжелѣние сатанинскому игранию… Первое бо всякой блуднице навѣт дьявольбывает в бесѣдах пьянственых» [ПЛДР; кон. XV – перв.

пол. XVI в.; 660–662].Автор негодует, описывая, как укрощают предостережения совести меды, песни итанцы, как единожды согрешившая женщина больше не имеет сокрушения освоем поступке, который входит в привычку.При этом осуждение пороков «злой жены» становится все болееизощренным, детализированным, распространенным. В назидательной литературеприобретает популярность мотив порочного влияния женской красоты, созданнойна прельщение мирянам и монахам. Игумен Памфил, описывая народныйпраздник Ивана Купалы, с негодованием изображает безудержные женскиетанцы: «Женам же и дѣвам плескания и плясания, и главам их накивание, устамиих неприязненъ кличь и вопль, всескверненыя пѣсни, бесовская угодиасовершахуся, и хрептом ихъ вихляние и ногамъ их скакание и топтание; ту жеесть мужем же и отроком великое прелщение и падение» [Там же; 320].Сохраняется традиционная идея связи «злой жены» с бесом.

В «Повести орязанском епископе Василии» черт принимает женский облик, чтобы соблазнитьнарод недоверием к епископу. Так, женщина снова предстает «сосудомгреховности», содержащим обман и лукавство.Примечательно, что древнерусский книжник обращается к типу «злойжены», когда описывает пагубное женское влияние на мужчину. В «Повести остоянии на Угре» [ПЛДР; вт. пол.

XV в.; 514–521] неверные жены искушаютблагочестивых мужей. Мужчины трусливо бегут из Москвы вслед за ними наБелоозеро,чтобыпереждатьвбезопасностинеопределенноевремя.Вдохновительницей бегства автор называет княгиню Софью, о поступке которойпишет с иронией: «Тое же зимы прииде великая княгиня Софья из бѣгов, бѣ бобѣгала на Белоозеро от татаръ, а не гонялъ никто» [Там же; 518]. Аллюзия к45«Притчам» Соломона, содержащаяся в данной фразе, выдает авторскую оценкупоступков героини еще более ярко: «Нечестивый бежит, когда никто не гонитсяза ним; а праведник смел, как лев» (Притч. 28:1).