Диссертация (Английский исповедально-философский роман 1980-2000 гг), страница 14

Кутзее «Исповедь и уловки:Толстой, Руссо, Достоевский» («Confession and Double Thoughts: Tolstoy,Rousseau, Dostoevsky», 1985) проблема незавершенности в «Записках» каксаморефлексивном исповедальном романе Достоевского 148 . По мнению Кутзее,композиция произведения имеет свою концепцию. Первая часть «Записок»146Криницын А.Б. Исповедь подпольного человека.

К антропологии Ф. М. Достоевского. М.: МАКС Пресс, 2001.С. 105. Притом, что исследовательская концепция Криницына в монографии «Исповедь подпольного человека»отличается тонкой нюансировкой в определении аксиологии исповедального, очевидна полемика с «прозападным»взглядом А. Хансен-Леве.147Ибатуллина Г.М. Исповедальное слово и «поток сознания»: Экзистенциальный текст как неосуществленнаяисповедь в «Постороннем» А.

Камю // Вестник Томского ун-та. 2012. № 2. С. 71.148Coetzee J. Confession and Double Thoughts: Tolstoy, Rousseau, Dostoevsky // Comparative Literature. 1985. Vol. 37.№ 3. P. 216.57выступает как откровение философского свойства о проблеме саморепрезентациии ее неизбежной лживости; вторая становится откровением о стыдной ситуациииз прошлого (случай с Лизой). Кутзее видит в этом членении своего родаиспытание идеи правдивости исповеди (the project of not lying). Подробноеизложение рассказчиком двух встреч с Лизой спустя пятнадцать лет после того,как произошли события, сопровождается указанием на быструю сменупротиворечивых оценок собственных чувств и рядом ситуаций, в которыхневербализванное до конца «нечто выходит из глубин сознания рассказчика»(something comes up of the narrator‘s depth).

Все это, считает критик,свидетельствует о том, что парадоксалист не понимает собственных мотивов дажепо прошествии времени. Это непонимание ставит под сомнение претензию наполную откровенность, правдивость и эффективность исповеди, даже если переднами «гиперсаморефлексия», от которой не скроется ни единый мотив149.Наррация сопровождается постоянным стремлением парадоксалиста снять ссебя очередную маску (motive for unmasking itself). Кутзее делает важноезамечание о том, что подлинные мотивы исповедального персонажа, как правило,лежат за пределами его развернутых рефлексий, они проявляют себя в скрытыхзнаках (появляющихся в моменты крайнего эмоционального напряжения; данныхв мимолетных указаниях на сердечную боль; указаниях на то, что ранее непризнавалось; во время «вторжений» в повествование скрытых голосов «Я» ипр.).Как неразрешимые трактуются Кутзее вопросы о том, наскольконамеренной была игра с унижением Лизы и была ли игрой вообще? Почемунекоторые движения души парадоксалиста так и не находят вербальноговыражения? Остается полностью «за кадром» (в силу того, что перед намиперволичное повествование) полноценное изображение психологических реакцийЛизы, которые даны в крайне редуцированном виде или же являются плодомвоображения повествователя.149Там же.

P. 220.58Так, «настоящая ирония в том, что он [парадоксалист] обещает намисповедь, превосходящую искренностью исповедь Руссо, ибо верит, чтогиперрефлексия поможет ему достичь этой цели. Однако его исповедь открываетлишьбеспомощностьисповедальногопосылапереджеланием―Я‖сконструировать собственную правду» 150. Главный вопрос, который, однако, незадает себе подпольный человек, это вопрос о том, зачем он хочет знать всюистину о себе? Не истина интересует его, а желаемый образ истины, которыйпарадоксалист так и не может найти.ПомыслиКутзее,Достоевскийделаетгероем-рассказчикомисповедующегося персонажа и, таким образом, ставит под сомнение самувозможность светской исповеди, которая сосредоточена на том, чтобы открытьистину не «Другому», не Богу, а себе самому.

Психология самопознания непозволяетемудостичьистиныбезсамообмана.Примечательно,чтоотечественные исследователи указывают на обратное: в диссертационномисследовании Н. Честновой читаем: «Выявление позиции ―третьего‖ участникаисповеди позволяет нам увидеть записки парадоксалиста как единое целое – какпроцесс становления исповедального сознания подпольного человека: отутверждения чужой ложной нравственной реакции – к приятию подлиннойнравственной реакции другого, от яростной полемики о природе человека иоправдания подполья – к вопросам о природе человека и порыву из подполья»151.Что есть «третий»? Бог ли, нравственный закон ли – их отсутствие в«Записках» предстают знаком «кризиса веры», общей культурной ситуации XXвека на Западе. Так, в своей работе «Яд в ухо.

Исповедь и признание в русскойлитературе»немецкийславистС. Зассевсоответствиисконцепциейрессентимента «Генеалогии морали» Ницше видит героя «Записок», способнымформировать«своюсубъективностьлишькакреакциюнадругого»,вынужденным «сочинить такую исповедь, которая противоречила бы всемТам же.Честнова Н.Ю. Исповедальность как принцип становления поэтики художественной прозы Ф.М. Достоевского(на материале повести «Записки из подполья» и романа «Подросток») : автореф. дис. … канд. филол. наук :10.01.01. Нижний Новгород, 2012. С. 15.15015159уставам исповедования»152. Парадоксалист говорит в пустоту и вынужденопровергать им самим выдуманные возражения.

«Читатель тоже оказывается вположении объекта мщения <…>. Он исповедуется, бранит и унижает читателя,чтобыдисквалифицироватьеговкачествеслушающего.Именносвоюискренность парадоксалист ставит в упрек читателю». 153 Подпольный человек«пытается превратить другого в того, от которого страдает он сам; в того, ктовсегда только реагирует» 154 . Однако для европейской традиции интереснойоказалась и другая сторона той же медали: сама эта интенция говорит о том, чтодля парадоксалиста оскорбительна сама мысль о возможной завершенности егообраза в глазах другого. Он «не мышь», «не подпольный человек», «нематериалист», «не скверный», «не злой».Не философско-этические и ценностные установки, а философскопсихологическиеаспектывыдвигаютсявцентрразмышленийзападныхисследователей и литераторов и связываются ими с вопросами эпистемологии.ПримечательныфинальныестрокистатьиЖ.-Ф. Леруа,посвященнойхудожественным и философским сближениям Достоевского и С.

Беллоу 155 ,которые отражают общую тенденцию в рецепции Достоевского на Западе: «Изситуации ―бесконечного диалога‖ разума с самим собой Достоевский ищет выходв религиозном аскетизме, а Беллоу – в самопознании и молчании. <…>Скептицизм Запада отвечает мистицизму Востока, в своей глубине сомнениеоказывается равным вере»156.Этажеидеясомнения,по-видимому,делает«Записки»текстом,иллюстрирующим феномен «ненадежного рассказчика». Примечательно, что за«Записками» как моделью ненадежности последуют и «Признания ФеликсаКруля» Манна и «Лолита» Набокова – тексты очевидно «исповедальные» иигровые, но изрядно отстоящие от Достоевского157.Зассе С.

Яд в ухо. Исповедь и признание в русской литературе. М.: Издательство РГГУ, 2012. С. 103.Там же. С. 108.154Там же. С. 109.155Leroux J.F. Exhausting Ennui: Bellow, Dostoevsky, and the Literature of Boredom // College Literature. 2008. Vol. 5.№ 1. P. 1-15.156Там же. P.

11.157Olson G. Reconsidering Unreliability: fallible and untrustworthy narrators // Narrative. 2003. Vol. 11. № 1. Pp. 94-95.15215360В этом отношении заметим еще одно отличие: там, где Бахтин находит«исповедальное слово с лазейкой» подпольного героя Достоевского как реакциюна чужое слово, там западные исследователи погружаются в проблемубесконечного поиска языка саморефлексии как языка имманентного «Я».К примеру, с точки зрения Г. Хэгберга язык исповеди подпольного герояДостоевского иллюстрирует основные идеи философии языка Л.

Витгенштейна.Подробныйразборпассажей«Записок»,демонстрирующихнюансысаморефлексии, по мнению философа, указывают на сомнение Достоевского ввозможностях языка исповедального самопознания. Среди прочих примеровизвестный случай дифференциации повествователем стонов в зависимости от ихоценки потенциальными слушателями и формами их репрезентации в речи,одновременно персонализированной и отсылающей к общим значениям. ЦитируяВитгенштейна («вы узнаете понятие ―боли‖, когда узнаете язык»), исследовательподчеркивает неразрешимость исповедальной задачи парадоксалиста, ищущегоособыйязыкчистойсаморефлексии.Временнаядистанция,скоторойповествователь создает свое автобиографическое исповедальное повествование,каждый раз по-разному представляет перед ним проблему невозможнойрепрезентации целостного сознания (non-unified consciousness) и принципиальнойнепрозрачности «Я» для самоанализа (a description of a condition of inward nontransparency)158.

Заставляет ли все это вспомнить монолог парадоксалистаДостоевского? Лишь отчасти. Гораздо более точно размышления Хэгбертахарактеризуют речь безымянного из одноименного романа Беккета.Роман Ф.М. Достоевского «Записки из подполья» в традиции исповедальнофилософского романа на Западе позволяет обозначить проблему исповедальнойнезавершенности как важнейшую жанровую черту романа. Исповедальнаянезавершенность, рассматриваемая зарубежными литераторами и критиками сточки зрения философско-психологической, сближает роман Достоевского сранними образцами исповедального жанра в европейской литературе (Руссо,Шатобриан, Мюссе, Констан, де Квинси и др.).

Роман Достоевского становится158Hagberg G. Wittgenstein Underground // Philosophy and Literature. 2004. Vol. 28. № 2. P. 381.61вехой, определившей направление жанрового развития исповедального начала вмодернистскомромане(Жид,Звево,Музиль,Гессеидр.)ироманеэкзистенциальном (Сартр, Камю, Беккет, Костнер, Голдинг, Фаулз и др.).Еще раз заострим внимание на идейных и художественных особенностяхсозданной Достоевским формы, которая, будучи существенно развитой в романеXX века, все же составляет основу современного исповедально-философскогоромана.Привысокойстепениэмоциональной,интеллектуальнойиэкзистенциальной ценности признания для героя искренность исповеди ставитсяпод сомнение («реактивная» исповедь; «исповедь с лазейкой», «исповедь соглядкой»; смена «масок» откровенности; парадоксальная несовместимостьвнутренних побуждений героя (самообнажение / избегание откровенности) идругиемаркеры«ненадежности»иконструированияисповеди).Проблематизируется и ставится под сомнение возможность завершенности «Я»посредством исповедального признания: отсутствие самого языка «чистой» (неконструируемой) исповеди.

Непрозрачность «Я» для самоанализа; невозможностьцелостнойрепрезентации«Я»изразныхвременныхперспектив;противопоставленность психологических рефлексий реальному опыту и др.Выборка«поворотных»событийсопряженасостыдом,страданиемиотчуждением. Используются приемы эстетизации саморефлексии, лейтмотивнаяорганизация повествования и приемы двойничества персонажей.Обращениекмоделиисповедально-философскогороманавзападноевропейской литературе 1980-2000 гг. обозначило новый поворот в егожанровойэволюции.Возникнуввомногомкакреакциянаигровой(экспериментальный) постмодернистский роман 1960-1980 гг., упразднившийсубъект до функции дискурса, исповедально-философский роман педалирует веськомплексструктурно-тематическихэлементовжанра,работающихна«воскрешение субъекта».