Диссертация (Английский исповедально-философский роман 1980-2000 гг), страница 10

Таким образом, романное исповедальное слово несовместимостребованиемполнойискренноститакже,какилишеновсякойнепринужденности.Вопросискренности/подлинностироманнойисповедальности(рассматриваемый на примерах текстов Достоевского, Чехова, Руссо) – один изБахтин М.М. Слово у Достоевского (Опыт стилистики) // Проблемы творчества Достоевского. Киев: «NEXT»,1994. С. 110-111.100Там же.

С. 138.9940самых дискуссионных. К примеру, Кутзее всякий раз подчеркивает, наскольконевозможно для исповедального сознания прийти к правде о себе без самообмана.Об уловках исповедальности с разных методологических позиций пишутП. де Ман101 и М. Бахтин.102Проблематизация самой возможности подлинной исповеди повествователя(М. Бахтин, П. Рикер, П. де Ман, Б. Аверин, Дж. Кутзее) становится фокусомисповедального романа, одной из его главных тем, интригой, источникомсобытийности. Сам текст романной исповеди оказывается пространством длясовершения «поступка» – обнажения или сокрытия правды о себе. Так,травматический опыт прошлого, заявляющий о себе мотивами стыда, вины, боли,предстает общим местом в любом тексте с исповедальной интенцией иоказывается в романе и эстетизированным, и неизбывным одновременно.Уместны в этом отношении размышления В.

Подороги: «нравственноепереживание изживается в самом акте признания, устремленном лишь к однойцели – открыть некое ―естественное Я‖ до всякой нравственной воли и морали.Что же происходит, когда некто не просто изустно сообщает о себе в регламентеисповеди, но пытается описать свою жизнь так, ―как она есть на самом деле‖?Итак, первое, что достойно гибели – искренность. Но это – не следствие злогоумысла; вероятно, в самом автобиографическом опыте есть нечто мешающеепризнанию до конца. Ведь тот, кто рассказывает историю, ставит перед собойцель, совершенно чуждую истинному смыслу признания: признаться не себе, неодному (врачу, исповеднику, учителю), а всем.

Публиковать признание ипризнаваться – не одно и то же. Постепенно искренность признания обрекается нато, чтобы стать позой, маской, сценическим воплощением ―естественного Я‖, а101De Man P. Autobiography As De-Facement // The Rhetoric of Romanticism. New York: Columbia University Press,1984. Pp.

67-81.102Сложную, аргументированную позицию имеет Криницын, все же настаивающий на предельном откровении висповеди и ее тяготении к покаянию. Однако, как правило, он говорит об исповеди героя как отдельнойисповедальной ситуации романа (cм.: Криницын А.Б.

Исповедь подпольного человека. К антропологии Ф. М.Достоевского. М.: МАКС Пресс, 2001. 372 с.).41весь опыт признания-речи – театром духа по своей природе нарциссистского»103.Близкие идеи в отношении «Исповеди» Руссо развивает Ж. Старобинский104.Сам факт эстетизации свидетельствует как о «триумфе творческой властивоображения, так в равной степени и глубокой эмоциональной нечестности» 105.Это подмечает Н.

Шредер, говоря об исповедальных романах Шатобриана,Констана и Мюссе, в которых недовольство героя собой и самолюбование питаютдруг друга.106По мнению П. Аксельма, исповедальный роман сформировал свой поджанр,вкоторомпроблемыправдивостирассказа,признаниясобственнойисключительности, оговор и самооговор выходят на первый план 107 . Аксельмопределяет исповедальный роман как текст, «который повествует о герое,обратившемся на определенном этапе жизни к собственному прошлому и своимсамым сокровенным мыслям, желая достичь полноты осмысления ―Я‖» 108 .Центральное звено романа – находящийся на грани отчаяния, противоречивыйгерой, утративший надежды и страждущий смыслов. Его специфическое отличиеот прочих в стремлении обрести подлинность путем самоанализа, не выходящегоза пределы внутреннего мира «Я».

Герой исповедального романа, по Аксельму,обращен вглубь себя, туда, куда не «проникает свет откровения»109, где уже нет ине может быть надежды на познание божьего промысла, раскрывающего смыслчеловеческого существования. Разрываемый противоречивыми желаниями иразрушительными эмоциями, герой (к примеру, парадоксалист Достоевского)испытывает невыносимую душевную боль. Но активному действию онпредпочитает мучительную саморефлексию. Боль, вина и стыд, сопровождающиеисповедального героя, не останавливают его, ибо его целью является достижениеистины, укрытой в самой глубине его экзистенции. Не очищение посредством103Подорога В.

Двойное время // Феноменология искусства. М.: ИФ РАН, 1996. C. 92.Starobinsky J. Jean-Jacques Rousseau: la transparence et l‘obstacle. Paris: Gallimard, 1971. Pp. 152-153.105Cavaliero G. Autobiography and Fiction // Prose Studies: History, Theory, Criticism. 1985. Vol.

8. Issue 2. P. 161.106Шредер Н.С. Три романа-исповеди: их авторы и герои. Francois-Rene de Chateaubriand. Rene. Benjamin Constant.Adolphe. Alfred de Musset. La Confession d‘un enfant du siècle. M., 1973. С. 5-30.107Axthelm P.M. The Modern Confessional Novel. New Haven and London: Yale University Press, 1967. 197 p.108Там же. P.

8.109Там же. P. 5.10442исповеди-покаяния, а познание подлинности «Я» осложняет психологическийрисунок романа. Все внешние события оказываются подчинены экзистенциальнойинтроспекциигероя.Хронологическийпорядоксобытийпрошлоготрансформируется в свободную от традиционной последовательности логикуразвертывания исповеди. При этом выбор эпизодов для исповеди – прерогативаперсонажа, не автора. Характерные приемы поэтики исповедального романа(двойничество персонажей и ироническая дистанция между автором и героем) вомногом уводят героя от главной цели исповеди.Любопытно, что Кутзее, уже как автор исповедальных романов, по мнениюП.

Брукса, стремится не к раскрытию правды, а к «сбрасыванию масок». 110Внимание к демонстрации бесконечного потенциала самообнажения, любованиясокрытой под бесчисленными масками виной принимает характер процесса.Исповедь не находит своего завершения, это всегда длящийся акт. Закономерен ивывод Брукса о том, что «истина исповеди не в референте»,111 а в желании создатьсюжет.

Итак, исповедальный сюжет – это рассказ об открытии боли, вины истыда, из которых рождается обретающее личностную исключительность «Я»рассказчика.Отсюдаповествованиепроистекаетстремитсяинефилософскоепростопоказатьначалоагониюисповедальности:сознания,нопродемонстрировать наивысшую степень человечности в акте переживаниястрадания. Промысел божий, случай, судьба, сделанный свободный илинесвободный выбор: какой бы акцент ни ставился, вопрошание в слове о смыслеопытастрадания,онепоправимостисамогосуществованияпредстаетцементирующим звеном исповедальной истории.Однако философский потенциал исповедального в романе, безусловно,связанный с обнаружением тончайших граней психологических и этическихдилемм,находитсебяивоткрытииусловностисловесной«правды»,противостоящей болезненному опыту жизни в его экзистенциальной наготе.110Brooks P.

Troubling Confessions: Speaking Guilt in Law and Literature. Chicago and London: University of ChicagoPress, 2001. P. 47.111Там же. P. 47.43По мнению П. Брукса, «исповедь <…> стала главным режимом самоанализадля западной культуры; со времени появления первых романтиков посегодняшний день исповедь заявляет о себе как о главном ресурсе самовыражения<…> при этом способ выражения подлинности оказывается самым ущербным,подчас саморазрушительным и лишенным всякой правдивости»112.

Как«ненадежные» в исповедальном отношении Бруксом рассматриваются романы«Преступление и наказание» Достоевского, «Красное и черное» Стендаля,«Падение» Камю. Брукс настаивает на том, что подлинное признание может бытьтолько невольным, соответственно, исповедь всегда несет в себе ненадежность.Ученый утверждает: ненадежность исповеди в ее риторике, эстетизации,театрализации духа (performance).Риторика, эстетизация и театрализация духа приводят скорее к эффектутеатра теней, нежели возникающему из тьмы лицу, наконец, освещенномупрожектором исповедального признания. Исповедальный роман описывает ивоплощает в сюжете и становление «Я», и становление (конструирование)исповеди о «Я».

Не факт, а «процесс значим <…>. Если книга показывает этотпроцесс, она длится как поэма – всегда» 113 . Незавершенность, неполнота «Я»,находящегося в ситуации вечного движения к подлинности – «общее местосовременного исповедального романа»114.Обозначим комбинацию основных жанровых критериев исповедальногоромана, выделяющих его как структурно-тематическую систему из близкихжанровых образований:– фокус повествования сосредоточен не на самих событиях, а на логикепостроениярассказаособытиях,сопряженныхспереживаниямиэкзистенциального регистра, – личном сюжете;– личный сюжет конструируется исповедальным «Я», определяющим выбор длярассказасубъективнозначимыхсобытийтравматическогохарактера,Там же.

P. 9.Howarth W.R. Some Principles of Autobiography // New Literary History. 1974. № 5 (2). P. 381.114Radstone S. Cultures of Confession / S. Radstone; ed. by J. Gill // Cultures of testimony: turning the subject inside out.Modern Confessional Writing. New critical essays. London and New York: Routledge, 2006. Pp. 171-172.11211344последовательность их сцепки в повествовании и оценку в двойнойперспективе прошлого и настоящего;– интрига повествования явлена в амбивалентной повествовательной стратегиигероя, спровоцированной его потребностью в полном и завершенномсамообнажениииневозможностью(сокрытием)правдыосебе(«исповедальность с лазейкой» М. Бахтина, «переписывание» Ж.

Деррида,«самооговор» П. Аксельма, «маска» П. Брукса);– завязка сюжетного действия связана с кризисом «Я», развитие – с попыткойсамоопределения (самомоделирования), сюжетная развязка формально дана воткрытом финале;– композиция сюжета обязательно включает фрагменты прошлого в ихнепосредственной связи с настоящим героя – ситуацию «возвращения»;– исповедальный роман предполагает акцентированную адресацию, котораяможет быть выражена рядом косвенных (ситуативных или тематических)мотивов: рассказ в так называемой «пограничной ситуации», упоминаниеповествователя о своей причастности литературному творчеству и пр.;– повествование изобилует приемами эстетизации исповедальности;– философско-психологический итог романа сосредоточен на вопрошании осмысле опыта страдания, о непоправимости самого существования и о самойвозможности исповеди в слове.Порядок конфигурации «Я» (П.