Диссертация (Английский исповедально-философский роман 1980-2000 гг), страница 12

Саморефлексивный характер личногоромана отмечался еще Ф. Мерланом в его классической работе «Личный роман отРуссо до Фромантена» («Le Roman personnel de Rousseau a Fromantin»,1905).Особое значение для нас имеет идея, представленная в недавно вышедшеймонографии В. Дюфиф-Санчес «Философия личного романа от Руссо доФромантена» («Philosophie du roman personnel de Rousseau a Fromantin»,2010).127Исследовательница трактует фундаментальную связанность фиктивного иавтобиографического начал в личном романе как открытие философских ресурсовавтофикциональности (autofiction) 128 .

Так, к примеру, Рене обнаруживает, чтоЭстетизация саморефлексии, согласно Л.И. Вольперт, восходит «к ироническому самоанализу Стерна(Тристрам Шенди), к раскрытию диалектики мышления (Дидро. Жак-Фаталист), к демонстрации относительностипонятий (Вольтер. Философские повести), к поэтике афоризма (Ларошфуко. Максимы), к сентенциям французскихморалистов XVII–XVIII вв.» (Вольперт Л.И.

Лермонтов и литература Франции: (В царстве гипотезы). Таллинн:Фонд эстонского языка, 2005. С. 264-265).126Мироненко Л.А. Проблемы французской романтической прозы первой половины XIX века. Донецк:Издательство ДонГУ, 1995. С. 71.127Dufief-Sanchez V. Philosophie du roman personnel, de Chateaubriand a Fromentin 1802-1863.

Geneva: Librarie Droz,2010. 416 p.128Начиная с романов начала XIX в. Шатобриана, Сенанкура, Констана, Сент-Бева, личный роман оказываетсяпродуктивной жанровой формой, нашедшей свое яркое воплощение как в творчестве Эмиля де Жирардена,12549горе, в отличие от наслаждения, неисчерпаемо, а Констан в предисловии к своемуроману указывает на неизбывность и неразрешимость конфликта в душе своегогероя.Болеетого,уже«Адольф»ставитцентральныйвопросавтобиографического и исповедального повествования о границах самопознания вслове: исповедь оказывается неспособной зафиксировать ускользающее «Я».Такимобразом,развиваемаянапротяжениистолетийисповедальнаясаморефлексия, нашедшая себя в специфической двойственности позиции героя иповествователя (часто наделенного художественными амбициями), создаетмощный импульс философского вопрошания и проблематизации самопознания вслове.В этом отношении весьма любопытно, чтоисповедальногоромана«Исповедьангличанина,классический примерупотреблявшегоопиум»Т.

де Квинси представляет собой философско-психологический поиск основсамопознания. Мнимая дискретность «письма» связана со вновь и вновьпредпринимаемымиивсегданезавершеннымипопыткамирассказчиказапечатлеть текст об обнаружении «Я» из фрагментов памяти и опыта. Де Квинсине только создает поэтику переписывания (в немалой степени эстетизированную),но и находит для нее эмблематичный образ – палимпсест129.Вместе с тем исповедальный роман XIX – XX вв.

обнаруживает разнуюстепень эстетизации и тематизации саморефлексии, что требует отдельногосерьезногоисследования.Болеетого,указаннаянамиэстетизациявисповедальном романе провоцирует и достаточно свободные его сцепки с самымиразнообразными жанровыми и повествовательными формами. От родственныхформ автобиографического повествования («Самопознание Дзено» И. Звево),романаохудожникеэкзистенциального(«Исповедь(«Тошнота»молодогоЖ.-П. Сартра)ичеловека»Дж. Мура),философскогороманаАстольфа де Кюстина, Эжена Сю, Альфонса Карра, Максима Дюкана, так и у Мюссе («Исповедь сына века»),О. де Бальзака («Лилия долины»), Г. Флобера («Мемуары безумца»), А.

де Ламартина («Рафаэль»), Э. Фромантена(«Доминик»).129См. об этом: Джумайло О.А. Поэтика переписывания в романе Томаса де Квинси «Исповедь англичанина,употреблявшего опиум» // Известия Саратовского университета. Новая серия. Серия Филология. Журналистика.2012. № 4. С. 46-53.50(«Падение» А. Камю), романа-притчи («Свободное падение» У. Голдинга),философского «потока сознания» («Безымянный» С. Беккета), до готического(«Исповедь оправданного грешника» Дж. Хогга), пародийного плутовского(«Признания авантюриста Феликса Круля» Т. Манна), пародийного любовного(«Лолита» В. Набокова) и т.д.Подчеркнутаяинтроспективностьилирико-исповедальнаястихияоказываются максимально востребованы эпохой модернизма, при этом следуетпризнать, что представление о влиянии того или иного литературного феномена(текста, автора, жанра) на весь корпус литературных текстов и конкретного автораXX в.

все более соответствует метафоре ризомы. Данная ситуация серьезноосложняет задачу исследователя исторической поэтики жанра, одновременнопозволяя ему заострить внимание на поворотных событиях в жанровой эволюции.Такимсобытиемстановитсярецепция«Записокизподполья»Ф.М. Достоевского, открывшего новую страницу в формировании жанровогооблика современного исповедально-философского романа на Западе 130 . Анализжанрового элемента в «Записках из подполья» ведет к проблематизациивзаимосвязанных, но в дальнейшей истории мировой литературы в разнойстепени акцентированных вопросов исповедального жанра131.

Среди них:притяжение / отталкивание между исповедью религиозной и исповедью светской(Руссо);характервопрошания;психологическогоспецификапоэтическихифилософскогосредств(экзистенциального)(двойничествоперсонажей,лейтмотивный повтор, маркеры саморефлексии и пр.); нарративная организациятекста и проблема его завершенности.Следует подчеркнуть, что все из исследуемых нами авторов испытали прямое или косвенное (через писателейэкзистенциалистов) влияние творчества Достоевского и в особенности данного романа.131История мировой литературы дает бесчисленное количество примеров «восхождения» к «Запискам». Вместе стем сама оптика видения этого текста как своего рода жанровой модели исповедально-философскогоповествования отечественными и западными литераторами и исследователями заметно различается.

Один из яркихпримеров – выявление Н. Живолуповой исповеди антигероя как субжанра, ведущего свое начало от «Записок».Наблюдаемая в исповеди антигероя амбивалентность чаемой и недостижимой этической перспективы, все жепозволяет исследователю «говорить о потребности духовной самореализации субъекта исповеди антигероя в <…>устремленности к истине, пусть даже ложно понятой, но ―собирающей" личность антигероя, формирующей егодуховную и характерную определенность» (Живолупова Н.В. «Христос и истина» в исповеди антигероя(Достоевский, Чехов, Набоков, Вен. Ерофеев) // Вестник Нижегородского ун-та им. Н. И.

Лобачевского. 2008. № 5.С. 278). Вместе с тем именно особое место «Записок» в творчестве писателя, непроговоренность в текстехарактерной для последующих романов «идеи Христа», принципиальная недостижимость завершения героя –важнейший отправной пункт литературных и интеллектуальных рефлексий на Западе.13051Ряды восходящих к герою Достоевского персонажей во многом не случайноформируются вокруг близких, но не синонимичных определений его сущности –«подпольный человек», «парадоксалист», «антигерой».

Генетически связанными с«Записками» мыслятся не только герои Жида, Гессе, Сартра и Камю, но иперсонажи Набокова, Беллоу, Кутзее, Керуака и многих других. В связи с этимотметим любопытный факт: глава о «Записках» Достоевского в статьях имонографиях ученых открывает каждый раз новый ряд больших и малых имен.К примеру, В. Бромберт в предисловии к своей работе «Слава антигероям:персонажи и темы современной европейской литературы 1830-1980» («In Praise ofAntiheroes: Figures and Themes in Modern European Literature 1830-1980», 1999)пишет о том, что источником его обращения к исследованию генеалогии образаантигероя стал образ парадоксалиста, созданный Достоевским в «Записках изподполья». Примечательно, что в образах антигероя произведений Звево, Фриша,Камю, Леви Бромберт указывает на «комплекс Достоевского» – манипуляцию«внутреннейдвойственностьюисповедальногоповествования»(duplicitousresources of confessional mode), раскрывающего героя в парадоксальнойнесовместимости его внутренних побуждений132.Выявленная доминанта предстает одной из ключевых в трактовке«современного сознания» западными учеными, как правило, делающих акцент напринципиальной философской и психологической незавершенности героя,сомнении в истине, данной в исповедальном слове.

Она же объясняет особоеместо данного текста Достоевского среди других не менее знаменитых романовписателя в западной традиции исповедально-философского романа. Именно в«Запискахизподполья»перволичноеповествованиегерояданокакпринципиально незавершенное. Это исповедальный роман в его инвариантнойформе, без устремленности к религиозной исповеди-покаянию, лишенный какпафосапроповедиипритчи,такиакцентананарциссистическойисключительности светской исповеди Руссо.132Brombert V.

In Praise of Antiheroes: Figures and Themes in Modern European Literature 1830-1980. Chicago:University of Chicago Press, 1999. P. 34. См. также: Хуснулина Р.Р. Английский роман XX века и наследиеФ. М. Достоевского. – Казань: Издательство Казанского гос. Университета, 2005. 260 с.52Следует еще раз подчеркнуть: «Записки» не являются первым текстомтакого жанрового рисунка. В творчестве романтиков (Шатобриана, Констана,Мюссе, де Квинси) находим образец исповедального (личного) романа. Яркиечерты незавершенной формы исповедального романного самосознания можнообнаружить и ранее – в «Тристраме Шенди» Стерна и «Прогулках одинокогомечтателя» Руссо. Однако именно искусство Достоевского оказало влияние нанесколько поколений крупнейших писателей XX века. Романы Жида, Музиля,Гессе, Звево дали модернистские образцы исповедально-философского романа, нопредставление о «Записках» как о модели жанра сложилось гораздо позже.Кристаллизация и популяризация идей экзистенциализма стали мощнымстимулом к переосмыслению истории исповедально-философского романа,поискам протоэкзистенциальных идей в текстах, далеко отстоящих от эпохиСартра и Камю.

Самая известная комментированная антология 1950-1960-х«Экзистенциализм: от Достоевского до Сартра» («Existentialism from Dostoevskyto Sartre», 1956) под редакцией У. Кауфмана привлекает внимание к феноменупарадоксалиста Достоевского: «Я не вижу никаких причин, чтобы называтьДостоевского экзистенциалистом, но думаю, что первая часть ―Записок изподполья‖ – это лучшая увертюра к экзистенциализму, которая когда-либо моглабыть написана»133.Как известно, Достоевский оказал огромное влияние на становление какфилософской, так и художественной концепции Камю.

Именно «Записки изподполья» стали моделью исповедальной повести Камю «Падение», в которойточно прослеживается тематическая и поэтическая преемственность 134 . И уженеудивительно, что появившиеся в этот же период исследования «Записок»предлагают экзистенциальные трактовки образа героя с акцентом на утверждении133Kaufmann W. Existentialism from Dostoevsky to Sartre. New York: The World Publishing Company, 1956. P. 14.Е.