Диссертация (Английский исповедально-философский роман 1980-2000 гг), страница 9

UTB, Stuttgart; Auflage: 8. Aufl., 2008. P. 23-39).81Ф.К. Штанцель демонстрирует ситуацию проникновения во внутренний мир героя – без использованияисповедальной формы – на примере Стивена Дедала в романах Джойса «Портрет художника в юности» и «Улисс»,флоберовской мадам Бовари, Грегора Замзы из «Превращения» Кафки и др. (Там же. С. 83-85, 149-170, 195-199).82Benet W.R.

The Reader‘s Encyclopedia. New York Thomas Y. Crowell, 1965. Vol. 1. P. 218.83Рикер П. Я-сам как другой. М.: Издательство гуманитарной литературы, 2008. 419 с.8035или закономерности. В ситуации же исповедального повествования конфигурацияактавоспоминания,перепорученнаяисповедующемуся«Я»,приобретаетсущественные особенности. Что же диктует событийность исповедального вромане?Перед нами не «память чувств» (Б. Аверин), не «вязь памяти, созерцания ивоображения»(Л.

Колобаева),скореепитающаялирическийилифеноменологический романы84, а воспоминание об утрате. Воспоминание здесьтак же личностно событийно, но дано оно не в размытых очертаниях,воскрешающих саму ткань прошлого, а болевыми точками «сюжета о ранах».Б. Аверин, исследующий феномен воспоминаний как «собирания и воскресенияличности», находит в этом магистральном сюжете русской автобиографическойлитературы весь спектр экзистенциальных смыслов85.

Однако, говоря обисповедальном сюжете, следует отметить предельную значимость кризиса «Я»,развернутогопосредствоммонтажавоспоминаний,кризисаосновсамоидентификации и мировосприятия 86 . Здесь впору видеть страдающее итравмированное «Я», фрустрирующую самоидентификацию и нарциссическуютравму.Иными словами, отсутствие линейной, хронологически мотивированнойбиографии героя определяется не художническим притязанием на тотальноевоспоминание, но логикой «сюжета о ранах» (стыде, вине, отчаянии, утрате ит.п.). Ассоциативность повествовательной структуры детерминируется болевымиточкамивоспоминаний.специфическаяПриэтомэгоцентричностьсубъективациясопровождаетсяповествования,егоэкзистенциальнымипрозрениями87.«Стремлениекдокументальностиивсесторонности,присущееавтобиографии, сменяется выборочностью фактов, выстроенных по принципу ихКолобаева Л.

От временного к вечному. Феноменологический роман в русской литературе XX века // Вопросылитературы. 1998. № 3. С. 132-144.85Аверин Б. Дар Мнемозины: Романы Набокова в контексте русской автобиографической традиции. СПб.:Амфора, 2003. 400 c.86Olney J. Memory and Narrative: The weave of life-writing. Chicago: University of Chicago Press, 1998. 430 p.87Hollahan E. Crisis-Consciousness and the Novel. Newark: University of Delware Press, 1992. 269 p.8436морально-этической значимости (например, самые стыдные или, наоборот,оправдывающие автора в его глазах)» 88. Эта специфическая интенциональностьисповедального усиливает экзистенциально-этическую проблематику, котораявытесняет на смысловые периферии все прочее. Начало и конец, само развитиесюжета предопределены отбором и последовательностью ситуаций, мыслимыхрассказчиком как болезненные.

Несомненно, «потребность в исповеди возникаетвпереломныймоментисториидуши,когданеобходимодатьоценкупредшествующей жизни – покаяться, констатировать преображение, проверитьправильность выбранного пути»89, это дает начало исповедальному роману.Однако не только рама, но и композиция сюжета в его перипетиях(ситуациях, осмысленных рассказчиком как экзистенциальные), в сущности,определяет его смысловую когерентность. Справедливая мысль Ф. Мерлана отом, что основным сюжетом личного (исповедального) романа являютсястрадания «Я», которое не может быть в реальной жизни тем, чем оно хочет быть,не может и внутри себя развиваться без противоречий, а вовне наталкивается наразличные препятствия 90 , должна быть дополнена акцентом на композициивозвращающихсяситуаций,трансформированныхотобранныхисповедующимсяспонтанной«Я»впамятьюцепьсиподчасопределеннойпоследовательностью (лейтмотивная связность).

Этот особый ритм фабульныхвариацийпозволяетувидетьнеконстатирующую(референтную),аинтенциональную (парадигматическую) логику говорящего91.Исповедальное сознание сосредоточено на личном травматическом опыте.Но это же расследование дает и подспудное осознание исключительности,выделенности из других – страданием ли, пониманием ли глубины падения,стыда, вины, несовершенства, боли. Сама рефлексия о страдании, оставаясьглубокой и искренней, то и дело демонстрирует тайное любование болью.Криницын А.Б.

Исповедь подпольного человека. К антропологии Ф. М. Достоевского. М.: МАКС Пресс, 2001.С. 101.89Сыроватко Л.В. «Подросток» и подростки // Достоескиймо. Калининград, 1995. С. 139.90Merlant F. Le roman personnel de Rousseau a Fromantin. Paris: Hachette, 1905. 464 p.91Также малозначимы масштаб события или значительность детали, ставшей поворотной для самосознания «Я».Исповедальное сознание чуждо градации малого и большого в обыденном смысле слова. Движущий элемент(само)рефлексии здесь сомнение и вопрошание.8837Травматическийопыт,вдействительностиболезненный,эстетизируется.Писатель и литературовед Дж.

Кутзее отмечает эту особенность и в жанреисповеди как таковой. Обращаясь к эпизоду кражи груш в «Исповеди» Августина,он подчеркивает у последнего желание стыда, желание познать стыд, осознатьэтот опыт, который влечет за собой удовлетворение и возвращение к источникустыдадобесконечности.ВыявленнаяКутзеемодель«возвращения»распространяется им также на «Исповедь» Руссо и «Крейцерову сонату»Толстого: первое, не до конца правдивое, объяснение постыдного поступкастановится и причиной нового стыда, и тайного наслаждения92.Более того, если событие вообще должно быть консеквентным и иметьрематический характер по отношению к ожиданиям героя, его оценкам текущейситуации, то событие, данное в воспоминаниях исповедального характера, имеетсклонность перерастать свою событийность.

Иными словами, навязчивоевоспоминание, будучи повторенным, становится уже не единицей нарратива, аединицей анализа нарратива в экзистенциальной проекции.В связи с этим актуальным вопросом видится классический бахтинскийвопрос об авторе и герое. В данном случае это вопрос об авторе-рассказчикегерое, наделенном разными полномочиями в отношении «исповедальногозавершения». При этом именно в исповедальном романе все три ипостаси частопредстают как формы, презентующие одно и то же лицо в «парадоксальнойидентичности и разуподоблении».93В сущности, «становление», «срываниемасок» с героя конструируется рассказчиком: в отличие от героя рассказчикзнает, как развивается сюжет,94 он дистанцирован от героя временем, возрастом,опытом.

Такой же созданной иллюзией становится и иллюзия проникновения вличное пространство души героя, ибо рассказчик добавляет (в своей логикеинтерпретации) нечто о герое и постоянно меняет его трактовку: субъект92Coetzee J.M. Confession and Double Thoughts: Tolstoy, Rousseau, Dostoevsky // Comparative Literature. 1985. Vol.37.

№ 3. P. 193.93Stelzig E.L. Poetry and Truth: An Essay on the Confessional Imagination. University of Toronto Quarterly. 1984. № 54.P. 27.94Lloyd G. Being In Time: Selves and Narrators in Philosophy and Literature. London and New York: Routledge, 1993. P.70.38перетолковывается в процессе исповедального романного повествования 95 , адистанция между рассказчиком и героем то сокращается, то увеличивается.Амбивалентнаялогикакомпозицииисповедальногоповествованиясоставляет основу парадоксального бегства героя от болезненного самораскрытияи обнаженности перед миром, которая находит себя в блистательныхдиалогическихнацеленныхрефлексияхна(«лазейки»сладострастныйи«оглядки»«самооговор»М. Бахтина),илиподчас«самооправдание»(П. Аксельм), в феномене «переписывания» (Ж.

Деррида), в театрализации и«срываниимасок»безобнаруженияподлинноголица(П. Брукс).Так,воспоминания возвращаются в разной редакции, 96 бесконечно балансируя награнях подлинной исповеди и откровенной фабрикации. Исповедальный романпредставляется бесконечно конструируемым исповедальным сознанием: «Что жетакое лазейка сознания и слова? Лазейка – это оставление за собой возможностиизменить последний, тотальный смысл своего слова <…> исповедальноесамоопределение с лазейкой <…> уходит в дурную бесконечность самосознания соглядкой <…>»97.Исповедальный роман, как правило, несет в себе и указания на значимостьадресата: «Исповедь – это всегда акт общности, и намерение говорящегореализовать себя в ней служит формальным показателем, отличающим исповедьот других видов автобиографии или самовыражения.

Направленность наобщность отличает исповедальный роман от иных видов повествования отпервого лица, имеющих иную интенцию по отношению к предполагаемойаудитории. Исповедь <…> невозможна без нужды в конфиденте» 98 . Адресацияможет приобретать как эксплицитные, так и имплицитные формы. Это и прямоеобращение к конкретному персонажу, и сказовые интонации, и разнообразныевариации рамочных конструкций, вставных рассказов, вводящих фигуры95Stelzig E.L. Poetry and Truth: An Essay on the Confessional Imagination // University of Toronto Quarterly, 54 (1984).P. 27.96Foster A.D. Confession and complicity in narrative.

Cambridge, 1987.97Бахтин М.М. Проблемы творчества Достоевского. Киев, 1994. Ч. 2: Слово у Достоевского (Опыт стилистики). С.136.98Doody T. Confession and Community in the Novel. Baton Rouge; L., 1980.P. 4.39оценивающих исповедь издателя, случайного знакомого, друга героя, либоподразумевающих их. Косвенным указанием на адресацию можно считать и рядсюжетных ситуаций: пребывание под арестом и судом, на смертном одре, вситуациях несвободы и пр.

Как правило, подобные ситуации приобретаютхарактер экзистенциальной пограничной ситуации, которая провоцирует героя кобнаружению своей подлинности, более того, к открытию, предъявлению этойподлинности миру. Важным тематическим маркером адресации становятся такжелюбые упоминания о причастности героя литературному творчеству, его желаниенаписать роман, «когда-нибудь» поведать свою историю миру.Адресация, установка на другого, определяет и саму траекторию исповедигероя.

Об этой важнейшей особенности исповедального слова героя Достоевскогопишет М.М. Бахтин, называя его «слово с оглядкой»: «в самосознание герояпроникло чужое сознание о нем, в самовысказывание героя брошено чужое словоо нем; чужое самосознание и чужое слово вызывают специфические явления,определяющие тематическое развитие самосознания, его изломы, лазейки,протесты»99. Безусловно, взаимодействие с адресатом не поддается ни точномуучету, ни исчерпанию смыслов.

И все же увиденные Бахтиным «изломы, лазейки,протесты» обнажают коренные вопросы поэтики исповедального романа.Средиприемовисповедальногослова«слазейкой»двойничествоперсонажей, так называемый ненадежный рассказчик, разнообразные формысаморефлексивного повествования. По мысли Бахтина, «лазейка» лишаетисповедь «завершающей силы», «делает двусмысленным и неуловимым героя идля самого себя. Чтобы приблизиться к себе самому, он должен проделатьогромный путь»100.