Диссертация (Поэзия Бориса Пастернака 1920-х годов в советской журналистике и критике русского зарубежья), страница 16

«мастер», несомненно, из того же семантического ряда. Совершенно очевидно, что Гусман, не называя, описывает футуристические приемы: стремительный поток звуков оказывается важнее для соединения слов, чем их значение. Сцепление слов происходит по личной воле автора, идущей вразрез с объективными законами языка, а точнее сказать – по авторскому произволу.

Обратим внимание, как, вырывая из контекста, трактует Гусман в угоду своей концепции слова Пастернака: «”Искусство не фонтан, а губка”,

– говорит Борис Пастернак. Оно должно вбирать в себя, а не отдавать от

²⁶³ Там же. С. 208. Ср. с суждением И.Груздева: «”Непонятность” Пастернака и проистекает из такой недоговоренности, пропуска то подлежащего, то дополнения, или усиленной инверсии <…> Непонятность лишь видимая. Пастернак логичен и трезв до крайности» (Груздев И. Утилитарность и самоцель// Петроград: Литературный альманах. Вып.1. Пг., 1923. С.189)

²⁶⁴ Ср. с характеристикой Зноско-Боровского: «…он пользуется всем возможным набором звуковых эффектов, на изобретение которых он большой мастер» (Зноско-Боровский Е.А. Заметки о русской поэзии: Борис Пастернак// Воля России, 1923, №18 (ноябрь). С.68.

себя» ²⁶⁵. Но если вспомнить текст, из которого Гусман заимствует эти слова («Весна.1.», 1914), то там речь как раз идет об обоюдном процессе. Поэзия подобна губке, впитывающей впечатления бытия, которую затем поэт «выжимает», чтобы претворить ее содержимое в стихи. И далее: «Да, жизнь – “сестра”, но лирика твердый стержень, к которому она стремится и превосходство лирики над жизнью часто утверждает Борис Пастернак.

Как усыпительна жизнь!

Как откровенья бессонны!» ²⁶⁶

Совершенно очевидно, однако, что в этом стихотворении о смятении человека перед разрывом с возлюбленной «откровенья» – это никак не лирика. М.Л.Гаспаров и И.Ю.Подгаецкая так трактуют эти строки:

«Здешняя жизнь тяжка, прозрения в иную жизнь (любовь? конец любви?) мучительны…» ²⁶⁷. Есть, однако, возможность и иного прочтения. Откровеньями может быть назван тяжелый ночной разговор с героиней, который противопоставлен однообразной дневной жизни, возможно поэтому жизнь и усыпительна, что ночные откровенья лишили героя сна. Несомненно, исследователю открыта свобода аргументированной интерпретации, но выводы Гусмана об этих строках совершенно лишены почвы, бездоказательны и свидетельствуют о предубежденности автора.

Если Пастернак так вольно обращается с внешним миром, используя его, как считает Гусман, в своих узко литературных целях, то объективная реальность в долгу не остается: «… Жизнь, все же существующая и вне воли Бориса Пастернака, мстит поэту тем, что дается ему только в внешнем звучании, скрывая от него свой бьющийся нерв и свою трепещущую мысль. Поэтому холодным, равнодушным и растерянным бродит Борис Пастернак в чащах жизни. Он тонко и чутко слышит каждый, даже самый неразличимый шорох и шелест, он с изумительным, подчас

²⁶⁵ Гусман Б.Е. Сто поэтов: Литературные портреты. Тверь, 1923. С. 208.

²⁶⁶ Там же.

²⁶⁷ Гаспаров М.Л., Подгаецкая И.Ю. «Сестра моя – жизнь» Бориса Пастернака: Сверка понимания. М., 2008. С.19.

ошеломляющим мастерством, переливает их в свои строки, но осмыслить совершающееся вокруг него, почувствовать биение живого пульса, он не может» ²⁶⁸. Гусман снова возвращается к футуристическим корням Пастернака, поэзию которого наполняет шорох и шелест, внешнее звучание, но не внутреннее содержание, не мысль и не чувство. Перед нами предстает образ холодного и равнодушного к жизни ремесленника от поэзии, который мастерски владеет искусством звукописи, но не в состоянии «осмыслить совершающееся вокруг него». Гусман не называет здесь имени этого «совершающегося», но, как кажется, оно должно быть понятно читателю из контекста. Не формулируя прямых выводов об асоциальности, сознательной отстраненности, непонятности на грани зауми и идеалистической субъективности поэзии Пастернака, Гусман подводит к ним настолько близко, что невозможно их не сделать.

И выводы делаются.

1. С.А. Клычков

В 5 номере журнала «Красная новь» за 1923 г. была опубликована статья поэта Сергея Клычкова, направленная в целом против футуризма и в более узком ключе против системы оценок Асеева и, соответственно, – Пастернака. Крестьянский поэт Клычков возражает против главного (и в самом деле очень спорного) пункта асеевской концепции – «Итак: что же есть истина? По-моему она – выразительность» ²⁶⁹. «Но ведь это совсем необязательный ответ, – справедливо возмущается Клычков. – Почему выразительность и только выразительность?» ²⁷⁰. Очевидно, что выразительность – столь же необязательный критерий оценки, как и предложенное Асеевым в своей следующей статье понятие интонации, против которого возражал и сам Пастернак. Однако Клыкова, конечно, интересует не столько истина, к которой взывают оба оппонента, сколько

²⁶⁸ Гусман Б.Е. Сто поэтов: Литературные портреты. Тверь, 1923. С. 209.

²⁶⁹ Асеев Н.Н. Письма о поэзии: «Сестра моя жизнь» Б.Пастернака// Красная новь, № 3(7). Май. 1922. С.248.

²⁷⁰ Клычков С. Лысая гора// Красная новь, 1923. Кн.5. С.387.

узкое полемическое задание. В противовес асеевской выразительности Клычков выдвигает другой, не менее спорный критерий, – простоту. На знамени простоты, естественно, начертано: Пушкин и Лермонтов.

«Конечно, говоря о простоте, не следует ее смешивать с простоватостью – ее обезьяной. Есть обезьяна и у глубины и сложности – нарочитая затрудненность, синтаксическая головоломка и китайская азбука новых методологий» ²⁷¹. Очевидно, что все эти определения, как нельзя лучше, по Клычкову, иллюстрируют творческий метод Пастернака. Цикл «Занятья философией» оказывается первой мишенью критика: он избирает два текста «Определение творчества» и «Определение души», которые громит следующим образом: «Мудрая есть в тверской губернии скороговорка: “Не то хорошо, что хорошо, а то хорошо, что нехорошо, да хорошо”. Отсюда: один молитвенно – “святая книга”, другой – глаза вылупит и так и ходит целый день, пугая трамваи» ²⁷². Поэт Пастернак приобретает в описании Клычкова черты фокусника, иллюзиониста, обманщика, который, пользуясь умело веяниями времени и непритязательностью читателя, заставляет выискивать в своих произведениях крохи здравого смысла и подвергать их серьезным критическим разборам. Лишним доказательством неискренности Пастернака-поэта («самого главного тут нет, -- нет именно никакой души» ²⁷³) Клычков считает другие стихи из «Сестры моей жизни», в которых звучит понятная человеческая эмоция: «Куда мне радость деть мою?». Однако не только философские тексты возмущают ревнителя простоты: центральные для «Сестры» стихотворения («Плачущий сад»,

«Зеркало», «Девочка») тоже оказываются в разряде фокусов.

От цирковой терминологии вполне естественно критик переходит к своей главной теме – развенчанию футуризма. «Спрашивается: для чего же и почему пишутся декларации о такой икотной книге? Пишутся правильно. Ибо это, пожалуй, единственный “трамплин”, оставшийся в целости в

²⁷¹ Там же.

²⁷² Там же. С.388.

²⁷³ Там же.

обширном гимнастическом зале футуризма» ²⁷⁴. Если такова самая качественная футуристическая продукция сегодняшнего дня, стало быть футуризм выдохся окончательно и бесповоротно, его окончательное разложение неминуемо, «ибо в искусстве все-таки ценно и остается жить только то, что прекрасно и просто» ²⁷⁵.

1. В.О.Перцов²⁷⁶

Статья Клычкова, эксплицирующая привычную тему непонятности поэзии Пастернака, – тему, молниеносно прижившуюся в критике и к лету 1923 г. ставшую традиционной, не подразумевала прямых политических оценок, расширительных выводов общественного характера.

Однако через полгода на том же полемическом поле (vs Асеев) выросла чрезвычайно резкая политическая статья против Пастернака с характерным названием – «Вымышленная фигура». Она была напечатана в

№1 журнала «На посту» за 1924 г. Ее автором стал молодой критик В.О.Перцов. Статья практически целиком посвящена двум книгам –

«Сестра моя жизнь» и «Темы и вариации», она не затрагивает ни более ранних произведений Пастернака, ни новых стихотворений, напечатанных в 1923-ем году, хотя автор статьи, без сомнения, претендует на целостный анализ творчества Пастернака. Отправной точкой критика стала все та же рецензия Асеева на «Сестру мою жизнь», которая уже не раз становилась камнем преткновения в критике – «Письма о поэзии» 1922 г. Понятно, что своей статьей Перцов убивал сразу нескольких зайцев – она метила не

²⁷⁴ Там же. С.389.

²⁷⁵ Там же. С.394.

²⁷⁶ В.О.Перцов (1898-1980) – советский критик. По Харькову был знаком с сестрами Синяковыми, благодаря им – с Хлебниковым. В 1923 -- активный работник пролеткульта в Москве. Свою литературно- критическую деятельность начал с ниспровержений. Первой жертвой стал Пастернак, за ним последовала

Ахматова. На волне отрицания в 1926 вошел в Леф, стал активным сотрудником журнала «Новый Леф».

Первая книга – «Литература завтрашнего дня» была опубликована в 1929. Как критик всегда ориентировался на мнение власти. Получил от современников характеристику приспособленца. В конце 30-х годов участвовал в издании собрания сочинений Маяковского. В 1950 выпустил книгу о Маяковском, которая подверглась решительному протесту со стороны Лили Брик. После войны работал в ИМЛИ.

только в идеологически чуждого Пастернака, в защищавшего его Асеева и всех футуристов вообще, но и в редактора «Красной нови» А.Воронского, поощрявшего творчество «попутчиков» и предоставившего для высказываний Асеева страницы своего журнала²⁷⁷.

Перцов в начале своего памфлета очевидным образом бьет в ту же болезненную для Пастернака точку, но уже с интонациями общественного обвинителя. И понятия «простота» и «понятность» приобретают отчетливые идеологические коннотации: «Революция провозгласила “понятность” основным условием художественного творчества» ²⁷⁸. Вопрос об усложненности и непонятности пастернаковской поэзии, таким образом, рассматривается критиком в принципиально иной системе координат – не в эстетической, а в политической. Второе положение не менее фундаментально: «Политическая современность, как тема наиболее остро волнующая массы, неизбежно должна была стать основной темой художественного творчества» ²⁷⁹. Теперь – никакой асоциальной поэзии, выдвигается требование событийно актуальной литературы, написанной на злобу дня.

С этих позиций критик разворачивает полемику с футуристами в лице Асеева, предлагавшего читателю приложить некоторые усилия для понимания тех произведений, которые к этому располагают, не отбрасывать сразу трудный текст, а вчитываться в него, особенно если с ним «жаль расстаться». Эта позиция объявляется в статье логически убогой: «Что значит "жаль расстаться"? – саркастически вопрошает критик.

– С головоломкой порой расстаться совершенно невозможно²⁸⁰.

Привязавшись, она досаждает днем и ночью. Будем ли мы утверждать в поэзии культ головоломки? А именно к этому катимся мы, приняв всерьез

²⁷⁷ В том же номере журнала «На посту» была напечатана программная для журнала статья И.Вардина «Воронщину необходимо ликвидировать».

²⁷⁸ Перцов В. Вымышленная фигура// На посту, 1924. №1. С.210.

²⁷⁹ Там же. С. 211.

²⁸⁰ Сравним это высказывание с мнением Ходасевича: «…Одно дело со-чувствовать, сосуществовать с поэтом, другое – решать крестословицы, чтобы убедиться после трудной работы, что время и усилия потрачены даром, что короткий и бедный смысл не вознаграждает нас за ненужную возню с расшифрованием». (Ходасевич В.Ф. Парижский альбом/ Дни, Париж, 1926. №1027. С.3).

положение Асеева» ²⁸¹. Перцов развивает метафору Асеева: поэт «мнет сырую кожу языка своего века, создавая ему обувь, по следу которой узнают этот век грядущие» ²⁸² – «Вопрос же о рациональной обуви, т.е. такой, в которой с наибольшим удобством, скоростью, легкостью и прочностью сможет передвигаться целое поколение людей, требует гораздо более длительной, кропотливой, вдумчивой, осторожной лабораторной проработки, ведь здесь идет речь о сотнях тысяч» ²⁸³. В штучном товаре больше нет необходимости, теперь поэзия должна обслуживать сотни тысяч читателей и, конечно, подстраиваться под их восприятие и ожидания. Горькие предвидения Пастернака о потере современным искусством творческой индивидуальности как результате массового спроса, прозвучавшие в его статье «Вассерманова реакция» в 1914 г., через десять лет, в 1924-м оказались провидческими. Массовый спрос теперь совершенно официально, с позиции власти, мог предъявлять требования к таинству творчества. Собственно о фатальной невозможности продолжать быть поэтом в этих условиях в 1931-м г. Пастернак напишет в стихотворении, посвященном Б.Пильняку:

И разве я не мерюсь пятилеткой, Не падаю, не подымаюсь с ней?

Но как мне быть с моей грудною клеткой И с тем, что всякой косности косней?