Диссертация (Поэзия Бориса Пастернака 1920-х годов в советской журналистике и критике русского зарубежья), страница 17

«Всякой косности косней» – непреложный закон свободы творчества, исконно связанный с личной неповторимостью, индивидуальным даром поэта, не подчиняющимся законам общественного спроса. Упорство, с которым Пастернак отстаивал это положение, неизменно вызывает восхищение.

Вернемся к тексту Перцова. Постепенно критик ослабляет мертвую хватку на горле Асеева и обращается в сторону Пастернака, который случайно затесался в ряды успешно перестроившихся в новой

²⁸¹ Там же. С.212.

²⁸² Асеев Н.Н. Письма о поэзии: «Сестра моя жизнь» Пастернака// Красная новь, 1922. №3. С.250.

²⁸³ Перцов В. Вымышленная фигура// На посту, 1924. №1. С. 213-214.

действительности футуристов: «Отдельные художники футуризма отчетливо представили себе к настоящему времени повышенные требования, предъявляемые к ним условиями массового производства. Однако, личные отношения, существующие в группе с момента ее возникновения, заставляют этих передовых производственников тянуть за собою и кустарей, безмятежно продолжающих работать на индивидуального потребителя. Противоречие, получающееся от того, что, скажем, Пастернак выступает в современном литературном обороте под одной фирмой с Маяковским, представляется кричащим. Живое недоразумение, происшедшее в среде футуризма, явлено в нем наиболее ярко именно Пастернаком» ²⁸⁴. Как видим, Перцов ни на шаг не отступает от брюсовского трафарета, только каждый его пункт трактует с противоположной стороны. Футурист? Да, но не пожелавший принять революционные изменения, и теперь тянущий в прошлое все футуристическое сообщество. Маяковский в таком контексте выступает в роли положительного антипода. Пастернак и Маяковский принадлежат к одной литературной группе по ошибке, нуждающейся в устранении.

Собственно, Перцов и не скрывает, что статья Брюсова хорошо ему знакома. Следующим пунктом он открыто полемизирует с Брюсовым по вопросу о широкой известности Пастернака, которой не знал ни один русский поэт со времен Пушкина: «Это замечание Брюсова относится уже к революционному периоду. Спросим себя: кто переписывал, заучивал, подражал, носился с Пастернаком, кем создана была эта буря в стакане воды, на плечах какой социальной группы вынесен был Пастернак?» ²⁸⁵. Ответ понятен: на плечах новой революционной богемы, эгоистической молодежи, которая не чувствовала себя связанной с новой эпохой строительства социализма, которая не могла и не хотела примкнуть к широкому общественному движению и которая «"состояние в поэтах"

²⁸⁴ Там же. С.214.

²⁸⁵ Там же. С.215.

почувствовала наиболее свободным и независимым из всех, открывавшихся перед ней возможностей» ²⁸⁶. Именно эта эстетствующая, декадентская молодежь и создала ту волну популярности, на которой был вознесен Пастернак чуть ли не в первые поэты современности. «Пастернак пленил ее, как говорит Брюсов, "сущностью своей поэзии", оторванной на всем своем протяжении от исторического момента, последовательно отрывавшей слово от его бытового смысла и содержания, утверждавшей наперекор факту революции свое верховное отвлеченное бытие» ²⁸⁷. Вот, собственно, те ответственные выводы, которые следовали из робких упреков, адресованных Пастернаку Б.Гусманом. А, учитывая, что они произносятся в то время, когда «и воздух пахнет смертью», то Пастернаку стоило всерьез задуматься.

Приведя в пример два стихотворения из «Сестры моей жизни» и снабдив их издевательским «анализом», Перцов переходит к структуре самой книги стихов, которая кажется ему необоснованной. Рецензент не принимает авторских названий циклов, не видит внутренней связи между ними, считает немотивированным подбор текстов внутри цикла. Как не связаны между собой слова и образы внутри каждого стихотворения, так не объединены внутренним единством и сами поэтические тексты внутри книги. «…Тот, кому доведется, несчастным образом, читать Пастернака подряд, в этой неизбывной галиматье должен почувствовать самое непосредственное озлобление» ²⁸⁸. Задачу поэта Перцов видит в том, чтобы увековечить каждый свой малозначительный жест, каждое свое минутное ощущение, эгоистически почитая себя центром вселенной. Такая книга стихов может быть интересна разве что близким знакомым и родственникам поэта, но не постороннему читателю, поскольку главным законом ее существования Перцов называет «дикий произвол» личности поэта. «Пастернак живет в чаду своей личной жизни, сделавшейся

²⁸⁶ Там же. С. 215-216.

²⁸⁷ Там же. С.216.

²⁸⁸ Там же. С. 220.

внезапно известной. В 1923 году вышел новый документ, удостоверяющий его занятия поэзией – книга стихов "Темы и вариации" (издательство "Геликон", Берлин). Здесь бессвязность утончилась, безделие раффинировалось, перед нами "чистая поэзия"…» ²⁸⁹. Понятно, что такое искусство не просто социально-безвредно, оно оказывает отрицательное воздействие на молодых поэтов, принадлежащих к молодой пролетарской культуре, мешает созданию новой литературы, и поэтому в отличие от Б.Е.Гусмана В.О.Перцов предлагает сделать радикальные выводы: «Нам нужно со всей силой утвердить положение: Пастернак не нужен нам. Усвоим себе взгляд: где то вдалеке от революции пиликает свои "темы и вариации" поэт, феноменально воздержавшийся на всем протяжении своего творчества от исторической современности. Свою жизнь, свой талант, свой поэтический дар считал он слишком большим делом, чтобы захотеть отразить-воспеть или хотя бы проклясть революцию. Если мы перестанем его читать – это позволит ему установить на себя взгляд, как на большого поэта и доставит ему такое удовольствие быть "непонятым"» ²⁹⁰.

Обратим внимание на тот факт, что Перцов, как кажется, не вполне самостоятелен в выводах и подборе аргументации. Очевидное сходство находим в более ранней рецензии на «Сестру мою жизнь» В.П.Правдухина, о которой шла речь выше. Перцов использует все основные структурные элементы статьи Правдухина, с которой он был несомненно знаком: требование понятности поэзии для широких читательских масс, спор с апологетами Пастернака, прежде всего с Асеевым и его статьей в «Красной нови» ²⁹¹, рассуждения о значимости Пастернака, о степени необходимости его поэзии для современности. В статье Перцова находим очевидные совпадения с текстом Правдухина. Так, ироническая посылка Правдухина, с которой он начинает свою рецензию: «...Борис Пастернак, как новое

²⁸⁹ Там же. С. 222.

²⁹⁰ Там же. С. 224.

²⁹¹ Заметим, к слову, что статья Асеева вышла в начале лета 1922 года, и для Правдухина была свежей новостью, в то время как Перцов мог уже апеллировать к более поздним текстам того же Асеева

знамя современности» ²⁹² – преображается в следующую конструкцию у Перцова: «Спросим себя: кто переписывал, заучивал, подражал, носился с Пастернаком, кем создана была эта буря в стакане воды...» ²⁹³. Есть и заимствования цитатного характера. Правдухин пишет: «Весь вопрос только в том, <...> чья душа, каких социальных групп оформляет и познает через поэта современность?» ²⁹⁴, Перцов вторит ему: «...на плечах какой социальной группы вынесен был Пастернак?» ²⁹⁵. Эта ситуация касается даже главного вывода критиков о ценности пастернаковской поэзии. У Правдухина: «Нужен ли он? Не реакционное ли он явление? Конечно, нужен...» ²⁹⁶, у Перцова: «Нам нужно со всей силой утвердить положение: Пастернак не нужен нам» ²⁹⁷.

Интересен стилистический аспект. Перцов, заимствовавший у своего предшественника мысли и доказательства, оказывается самостоятельным только в интонации. Все утверждения Правдухина лишены многомерности, в них редуцирована всякая образность, зато усилена резкость и непримиримость тона, штампованность политической фразы, свидетельствующая не только о личности критика, но и о наступлении нового времени. Забавно, что претекстом для статьи Перцова, направленной в частности против Воронского и «Красной нови», оказалось сочинение Правдухина, человека, принадлежащего к кругу Воронского, вызванного Воронским из Сибири в Москву и приглашенного сотрудничать в «Красной нови». Но еще более занимателен тот факт, что в первом номере

«Красной нови» за 1924 г., то есть одновременно со статьей Перцова, был напечатан обзор современной литературы «О культуре искусств» за подписью Правдухина. Во фрагменте, посвященном поэзии Пастернака Правдухин, сжато повторяя свои прежние выводы, писал следующее:

«...Никогда не убедит нас Асеев в том, что мелодийность, скрупулезная

²⁹² Правдухин В.П. За новое искусство// Сибирские огни, 1922, №5. С.174.

²⁹³ Перцов В.О. Вымышленная фигура// На посту, 1924. №1. С. 215.

²⁹⁴ Правдухин В.П. За новое искусство// Сибирские огни, 1922, №5. С.175

²⁹⁵ Перцов В.О. Вымышленная фигура// На посту, 1924. №1. С. 215.

²⁹⁶ Правдухин В.П. За новое искусство// Сибирские огни, 1922, №5. С.177.

²⁹⁷ Перцов В.О. Вымышленная фигура// На посту, 1924. №1. С. 224.

фразеологическая живопись поэта Б.Пастернака делает его чуть ли не первым поэтом современности. Хотя Пастернак и очень изысканный и филигранный поэт и у него немалый талант к этому, но все же его внутреннее социальное и словесное косноязычие, мелочность и уродливая расщепленность мировосприятия с несомненной ясностью обнаруживает, что это – поэт русского, доморощенного ''аристократического'' мещанства, правда, с похвальным напряжением пытающийся взглянуть на новый мир» ²⁹⁸. Как видим, Правдухин не только не изменяет своей точки зрения на Пастернака, но оформляет ее более жестко и формульно, теперь фактически совпадая с Перцовым. Даже выставленная в его старой рецензии в положительном свете попытка Пастернака вписаться в большой современный контекст, теперь описывается иронически, всего лишь как

«похвальное напряжение». Далее Правдухин добавляет мотив, отсутствовавший в его первой рецензии: пагубное влияние поэтики Пастернака на молодое поколение пролетарских поэтов, зараженных подражанием авторитетному имени: «Неужели в самом деле так соблазнительно менять простой костюм на неудобный и уродливый, хотя и модный? Неужели ясная ударная крепость Тихонова с его стремлением к выработке динамической современной эпики не стоит изысканной узорчатости синтаксиса Пастернака? Конечно, стоит. И незачем гнаться Н.Тихонову за дешевыми лаврами в кругу изысканных, европеизированных литераторов» ²⁹⁹. Вспоминается фрагмент статьи Перцова о дешевой популярности Пастернака в кругу «новой революционной богемы», воспитанной на европейской культуре и чуждой идеи социалистического строительства.

Несмотря на сходство, публикации двух критиков, принадлежавших к разным идеологическим и литературным группировкам, далеко неоднородны. Если В.О.Перцов сознательно ориентировал свою статью на

²⁹⁸ Правдухин В. О культуре искусств: Литературные перспективы// Красная новь, 1924, № 1. C.309.

²⁹⁹ Там же.

рецензию В.П.Правдухина 1922 г., то в 1924-м совпадения в их оценках носили совершенно иной характер. Безоговорочное признание Пастернака поэтом отщепенцем, не сумевшим органически влиться в поток новой литературы, оставшимся на ее обочине, оказывающим негативное влияние на молодых пролетарских поэтов, уже не зависело всецело от личного отношения критика, это было знамение времени.

Послереволюционная эпоха с ее представлениями, все еще окрашивающими жестокости первых лет в романтические тона, кончалась. На идеологическом фронте стали появляться первые признаки готовящегося разгрома: цензура запрещает книги и журналы, в науке о литературе утверждается социологический метод, в школах писателей- классиков изучают с точки зрения их классового происхождения. Из жизни вытесняется не только враждебное, но и нейтральное к советской власти. Выступающие от лица пролетариата лишенные вкуса, а подчас и образования, критики ВАППа (впоследствии РАППа) старательно затаптывают все более или менее талантливое и своеобычное в литературе. По удачному выражению А.Воронского, единственным возможным вариантом творчества стали «красные псалмы».

Статья Перцова была, несомненно, негативным для Пастернака явлением. Она появилась в печати как раз в тот момент, когда поэт сделал несколько беспрецедентных для него шагов в сторону советской власти и единомыслия с ЛЕФом. Вернувшись из Берлина в марте 1923 г., то есть сознательно отказавшись от эмиграции, по заказу Маяковского, он написал для нового журнала первомайское стихотворение, вошедшее в групповой цикл: В.Каменский, Н.Асеев, В.Маяковский, П.Незнамов, А.Крученых, И.Терентьев, С.Третьяков. Причем ЛЕФ повел по отношению к Пастернаку вовсе не однозначную политику: как указывает Л.С.Флейшман, «из четырех стихотворений, переданных Пастернаком в 1923 г. во второй номер ЛЕФа, взято было только первомайское» ³⁰⁰. Это означало, что

³⁰⁰ Флейшман Л.С. Борис Пастернак в двадцатые годы. С.30.

личные творческие планы Пастернака идут вразрез с редакционной идеологической политикой ЛЕФа, нацеленной на агитацию и пропаганду. И в этом смысле позиция критика Перцова была близка позиции ЛЕФа.

Очевидно, что абсолютного совпадения с установками ЛЕФа Пастернак никогда не ощущал. В конце 1923 г., заступаясь за Н.Н.Вильям- Вильмонта, отчисленного во время одной из чисток из литературно- художественного института им. В.Я.Брюсова, Пастернак писал о нем П.С.Когану: «Изо всей молодежи, ко мне ходившей и мне известной, выделил и приблизил я его оттого, что для него время началось не с Лефа и на нем не кончится, оттого, что он живет мыслью и культурной тягою, как дай Бог всякому» ³⁰¹. Из этих строк понятно, насколько критически Пастернак относится к ЛЕФу даже в первый период его существования:

«мысль» и «культурная тяга» – понятия, с ЛЕФом трудно совместимые. Однако в начале 1924 г. Пастернак отдает в ленинский номер ЛЕФа свою только что законченную поэму «Высокая болезнь», в которой делает первые подступы к эпосу. Поэма, правда, весьма неоднозначно решала проблему революции и интеллигенции, что современниками понято и отмечено практически не было. Наоборот, и ЛЕФ, и другие критики увидели в «Высокой болезни» попытку Пастернака вырваться за рамки интимной лирики к большой социальной теме. В любом случае после возвращения Пастернака из Берлина в его творчестве начинает настойчиво звучать тема революции и поколения, прошедшего через ее горнило. Статья В.О.Перцова, как раз выключающая произведения Пастернака из списка актуальной литературы, прозвучала резким диссонансом в творческом и человеческом мироощущении поэта – его намеренья были совершенно не оценены и не поняты. Неслучайно вскоре после появления этой статьи в печати Пастернак признался Н.С.Тихонову в письме: «У меня был очень тяжелый во всех отношеньях год» ³⁰².