Е.Ю. Скарлыгина - Журналистика русской эмиграции - 1960-1980-е годы (975681), страница 7
Текст из файла (страница 7)
Далее автор статьи рассуждает об общей кризисности культуры и о том, что господствующей категорией авангардистской эстетики стала категория безобразного. Масскульт – удешевленное искусство эпохи массовых коммуникаций – становится все более распространенным явлением. Последняя новинка в этой сфере – так называемый попарт - занимается стилизацией, эстетическим обыгрыванием средств и приемов массовой культуры. «Эти выделенные здесь три черты (может быть, их и больше, замечает Р.Петров) – дегуманизация, творчество под категорией безобразного и стилизация масскульта – сделались неотъемлемыми чертами всякого эстетического авангарда. В том числе нашего, русского. Под таким углом зрения и следует рассматривать работу авторов журнала «Эхо» 14.
Важным достоинством журнала рецензенту представляется впечатление слитности, потока, ощущение единой школы. «Не только единый материал, но и единый стиль. Только в таких формах можно воспроизвести эту жизнь. Никакая эстетическая гладкость здесь немыслима», - подчеркивает критик. Наиболее характерным примером ему представляется все та же повесть Бориса Вахтина «Одна абсолютно счастливая деревня». «Этот писатель – единственный из авторов «Эха» - ищет альтернативу современной городской отчуждающей культуре, ищет следы благостности, органики. Конечно, Б.Вахтин говорит не о реальной, советской колхозной деревне, - это у него скорее этическая категория, антитеза городской разлагающей культуре, «идеальная» деревня».
В стихах Вл.Уфлянда, продолжает автор статьи, «речь идёт о деревне реальной, и не его вина, что она предстает как реальность гротескная, с приставкой «сюр». Стихи Уфлянда – не фантазия, а хроника, не сатира, а лирика. Речь идёт о том же упадке органического бытия как знаке эпохи. И если мы заговорим о сюрреализме авторов «Эха» - а мы имеем на это право, - то подразумевать мы будем самый настоящий реализм, верность бытовой, повседневной правде. Сюрреальна сама социалистическая действительность. Можно сказать, что настоящий стиль современной русской литературы – социалистический сюрреализм» 15 .
Эдуард Лимонов, по мнению Р.Петрова, самый яркий из поэтов, представленных в первых четырех номерах журнала. Один из его приемов (не единственный) – стилизация графоманства. Стихи цикла «Русское» написаны как бы изнутри «масскульта» - самим потребителем эстетической дешевки. Художественный эффект возникает из-за того, что современная трагическая проблематика выражена языком провинциального читателя советских газет. Советская жизнь представлена как гротескная фантасмагория. Значительно слабее, подчеркивает критик, проза этого автора – «Секретная тетрадь, или дневник неудачника»(№3, 1978). Перед нами пример искусства маски. Прием обнажен, Лимонов пытается дать подполье современного западного экстремизма, описывая душу бывшего советского гражданина».
Публикацию «дневника неудачника» можно с полным основанием считать скандальной. «Русская мысль» назвала приютившее Лимонова «Эхо» нужником16 . Эмиль Коган, рассматривая это определение как крайность, тем не менее весьма неприязненно писал об авторе-провокаторе: «Лимонов раскрывает нам американское дно. Он падает в него затяжным прыжком. Лимонов – мазохист и наслаждается падением в бездну. В полете он сбрасывает одну за другой все одежды и, когда ничего не остается, снимает с себя кожу. И здесь, как говорится, кончается искусство, но у Лимонова оно только начинается. Его плаксивые жалобы (не в «Эхо», так в других журналах и газетах) на Солженицына, Сахарова, Максимова, выманивших его, дескать, из Харькова в Нью-Йорк, так же смешны и нелепы, как и жалобы на покинувшую его жену Елену. Не было бы изменницы Елены – не было бы импульса для этого стриптиза с кровью, который, может быть, принесет нашему «неудачнику» славу и деньги (на Западе подобная литература в чести). И останься он в Советском Союзе, сидеть бы ему за порнографию и стонать под всем лагерем. Пришлось бы трем «искусителям» вытягивать из ямы «одного из лучших современных поэтов», а он потом бы оплевывал их в избытке благодарности» 17 . Тем не менее саму публикаторскую стратегию «Эха» критик поддерживает, поскольку видит сознательную ориентацию журнала на эксперимент в области языка и формы.
Три года спустя, анализируя двенадцать номеров ежеквартальника, Э.Коган признает, что «Эхо» «уже утвердилось в списке основных литературных журналов русского зарубежья и приобрело определенный авторитет в кругах, следящих за развитием современной русской культуры. О том говорит хотя бы список его прямых подписчиков, частных и университетских, среди которых сегодня все основные страны, вплоть до отдаленной Австралии или Японии (кроме, разумеется, московских – хотя туда он тоже доходит, о чем редакторам известно)» 18.
Факт проникновения журнала в Россию подтверждал и Юрий Кублановский (ныне сотрудник «Нового мира»), эмигрировавший в 1982 году, но в период перестройки вернувшийся в Россию. В марте 1984 года он писал в «Русской мысли»: «После более чем двухлетнего перерыва вышел
новый, 13-й номер журнала «Эхо». Предыдущий, 12-й (как и все остальные) я читал ещё в России, и все мы там были огорчены, когда издание вдруг прекратилось. «Эхо» в России знают и любят, многие авторы самиздата (например, отличные ленинградские поэты – Шварц, Стратановский, Миронов) впервые напечатаны здесь: в этом, как и обозначено на титульном листе, именно литературном журнале. «Эхо» едва ли не единственный на Западе русскоязычный журнал, обходящийся без политической публицистики и совершенно свободный в своих вкусах.
А выразительные фотографии, традиционно предваряющие материалы в журнале, нередко в России переснимаются; так, например, фото Бродского и Целкова на Венецианском Бьеннале («Эхо», №2) можно видеть на книжных полках и письменных столах и в Питере, и в Москве.
… Будем надеяться, что «Эхо» вновь станет выходить регулярно, его существование значительно обогащает «ландшафт» русских зарубежных журналов» 19 .
Увы, эти надежды не оправдались. В 1986 году был издан последний, четырнадцатый номер «Эха». Остается сказать в заключение, что с полным комплектом журнала можно ознакомиться в Российской государственной библиотеке.
Примечания:
1. Эхо. Париж. 1978. №1. С.6.
2. Там же. С.5.
3. Коган Эмиль. Тонкий журнал «Эхо» // Континент. №20 (1979). С.426.
4. Эхо. 1978. №2. С.154.
5. Эхо. 1980. №2. С.34.
6. Эхо. 1978. №1. С.5.
7. Русская мысль. Париж. 15.10. 1981.
8. Коган Эмиль. Указ. соч. С.427.
9. Вахтин Борис. Так сложилась жизнь моя… Повести и рассказы. Л. 1990.
10. Эхо. 1980. №2. С.28.
11.Коган Эмиль. Указ. соч. С.426
12. Архив радио «Свобода». Экслибрис. Косое слово Владимира Марамзина // Интернет-ресурс. file://C:\Maramzin\Марамзин.htm
13. Грани. Франкфурт-на Майне. 1979. №111\112. С.533.
14. Там же.
15. Там же. С.534.
16.Сергеев М. Периодика // Русская мысль. 21. 12. 1978.
17. Коган Эмиль. Указ. соч. С.426
18. Коган Эмиль. Встреча с «Эхом» // Русская мысль. 26.03.1981
19. Кублановский Юрий. «Эхо», №13 // Русская мысль. 15.03.1984
Глава 4. Газета «Русская мысль» и третья русская эмиграция
Старейшая русская газета в Европе - «Русская мысль», издающаяся в Париже с 1947 года, была теснейшим образом связана с жизнью русской эмиграции всех трёх «волн» и представляет собой настоящую сокровищницу русской культуры.
До 1978 года еженедельник редактировала Зинаида Шаховская – очень влиятельный и авторитетный представитель первой волны русской эмиграции, журналист и литератор, автор книг «Отражения» и «В поисках Набокова». При ней газета уже начала самым подробным образом отражать события из жизни новой эмиграции: судьбу А.Солженицына и рождение книги века - «Архипелаг ГУЛАГ»; создание в 1974 году В.Максимовым журнала «Континент»; лишение Г.Вишневской и М.Ростроповича советского гражданства и т.п. Начиная с №3219 (31.08.1978), Зинаида Шаховская стала так называемым почётным директором газеты «Русская мысль», а главным редактором издания (с №3283) была утверждена Ирина Иловайская-Альберти – человек, близкий Александру Солженицыну и его семье. С этого времени «Русская мысль» стала уделять всё больше внимания общественно-политическим и культурным вопросам, связанным с положением инакомыслящих в СССР, с развитием в советской России неподцензурной культуры (самиздата и тамиздата), а также с жизнью заметно набирающей вес «третьей волны» русской эмиграции. Поскольку первая волна воспринимала вновь прибывших как чуждых по культуре, советских по происхождению и жизненному опыту, а вторая (послевоенная) видела в них прямых конкурентов (готовых советологов и преподавателей западных университетов), то «Русской мысли» пришлось напрямую заняться налаживанием диалога и взаимопонимания между тремя разными поколениями русской эмиграции. И мы видим постоянные усилия, предпринимаемые газетой в этом направлении. «Русская Мысль» в 1970-80-е годы - с одной стороны, в каждом номере рассказывает о высших достижениях культуры первой русской эмиграции, помещает статьи и интервью, связанные с творчеством И.Бунина, В.Ходасевича, Г.Иванова, М.Цветаевой, русских религиозных философов и великих русских музыкантов; с другой - знакомит читателя с главами из новых романов В.Максимова «Ковчег для незваных» и «Заглянуть в бездну», на протяжении четырех месяцев (с марта до начала июля 1976 года) публикует дискуссионные материалы о «Прогулках с Пушкиным» А.Терца-Синявского, высоко оценивает его книги «Голос из хора» и «В тени Гоголя». В газете появляются развёрнутые интервью с И. Бродским, А.Гладилиным, А.Зиновьевым, В.Аксёновым, Ю.Кублановским, А.Глезером, В.Войновичем, Г.Владимовым (то есть с каждым значительным художником, писателем, поэтом и режиссером, оказавшимся в эти годы в вынужденной или добровольной эмиграции).
Бесспорно, «Русскую мысль» волнует и судьба нонконформистской культуры в СССР. Во время гастролей театра на Таганке в зарубежных странах, а также в период идеологической войны, развязанной советскими властями против Юрия Любимова, газета не раз рассказывает об истории и судьбе этого уникального творческого коллектива, помещает интервью с Юрием Любимовым, где речь идёт в первую очередь об искусстве театра, о режиссуре, а вовсе не о политике. Такое же пристальное внимание уделяется и судьбе Андрея Тарковского. Сначала еженедельник на протяжении десятилетия поэтапно рассказывает о фильмах А.Тарковского «Зеркало», «Солярис», «Сталкер», публикует беседы с режиссёром об особенностях его работы, о философской проблематике созданных им шедевров, а несколько лет спустя подробно знакомит читателя с обстоятельствами эмиграции Андрея Тарковского, пишет о его неизлечимой болезни и преждевременной смерти.
«Русская мысль» в середине 1970-х и в 1980-е годы постоянно следит за судьбой Андрея Дмитриевича Сахарова. В период ссылки опального академика в Горький газета практически в каждом номере рассказывает об исключительно тяжелом положении, в котором оказались Андрей Сахаров и Елена Боннэр, а позднее и о полной изоляции ссыльных от окружающих, об отсутствии какой-либо информации о состоянии их здоровья. Прорыв немоты в этом вопросе произойдёт только с приходом к власти в СССР М.Горбачёва и завершением горьковской ссылки А.Сахарова. «Русская мысль» начнёт подробно освещать общественную деятельность Андрея Дмитриевича в годы перестройки, его первые приезды на Запад – и, в частности, в Париж.
Неслучайно эта газета была запрещена в СССР и расценивалась как крайне антисоветская. Гонения на свободу слова, аресты диссидентов, цензурные ограничения, связанные с освещением судеб русской культуры в эмиграции, - обо всём этом писала «Русская мысль», что делало ее враждебной в глазах советских вождей. Так же, как и в журнале «Континент», постоянной темой газеты в 1970-80-е годы было правозащитное движение в СССР, борьба за освобождение из политических тюрем В.Буковского и А.Гинзбурга, Н.Горбаневской и Э.Кузнецова, П.Григоренко и А.Марченко, Л.Богораз и З.Крахмальниковой.
Внутри эмигрантской среды вокруг «Русской мысли» также возникали нешуточные конфликты. Например, в начале 1980-х постоянные читатели газеты - представители первых двух волн эмиграции - почувствовали себя ущемленными в правах. На страницах издания состоялась весьма бурная дискуссия по вопросу о самосознании русской диаспоры. 5 августа 1982 года Ирина Иловайская в колонке редактора «По поводу истинных «русских» и новых «советских» с изумлением цитировала письма читателей «Русской мысли», полные упреков. «Вы пишете почти исключительно о проблемах советской жизни и нынешней эмиграции, а это – лжепроблемы, так как об ужасах советской жизни и о трудностях эмиграции давно все известно»; «у вас пишут только советские, у вас в редакции – одни советские»: такие и им подобные претензии предъявляли читатели редактору еженедельника. Рассуждая о «демаркационной линии», часто и произвольно устанавливаемой представителями старой эмиграции, И.Иловайская подчеркивала: «Если любовь наша к России – не ностальгия по навсегда ушедшему прошлому и бесплодная мечта о его возрождении, а живое и активное явление, то нам необходимо принять тот факт, что в историю нашей родины входит и советский период. <...> Неужели же в различии судеб и обстоятельств жизни может быть заложено непреодолимое деление – на «советских» и «русских» - между людьми, которые по духовному и умственному складу, по чаяниям, интересам и привязанностям – русские или русскими хотят быть?» 1
Казалось бы, атака недовольных со стороны «белой» и послевоенной эмиграции была успешно отбита, и работа по преодолению вражды между разными поколениями русской диаспоры продолжилась. Однако следующий удар последовал со стороны совершенно неожиданной – из среды той самой третьей эмиграции, которую газета так опекала. Андрей Синявский, Кронид Любарский (редактор журнала «Страна и мир», издававшегося в Мюнхене) и Ефим Эткинд выступили с письмом (расцененным многими как донос) против «Русской мысли», которое В.Максимов тут же опубликовал для общего сведения в № 32 журнала «Континент». Вскоре в поддержку «Р.М.» и Ирины Иловайской как редактора счёл нужным выступить редактор «Нового Русского Слова» - старейшей газеты русской эмиграции, издававшейся в Нью-Йорке. С гневом и нравственной брезгливостью Андрей Седых писал: «Можно критиковать направление газеты, можно осуждать ее содержание, но ведь это не критика, а донос, и донос весьма заинтересованный.