Фукуяма конец истории (966859), страница 31

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 31)

ради принципа.

Конечно, как указывает Гавел, зеленщик скорее всего оставит в стороне

эти внутренние дебаты, поскольку можно просто выставить высокопарный

коммунистический лозунг и обмануть себя, что делается это из принципа, а не

из страха и унижения. В некотором смысле ситуация зеленщика похожа на

ситуацию сократовского персонажа Леонтия, который поддался своему желанию

посмотреть на трупы. И зеленщик, и Леонтий верят, что обладают некоей

ценностью, связанной со способностью к выбору, что они "лучше" своих

природных страхов и желаний. Оба они оказываются побеждены собственным

природным страхом или желанием. Единственная разница -- что Леонтий честен

перед собой насчет своей слабости и ругает себя за нее, а зеленщик не

замечает собственной деградации, поскольку идеология предоставляет ему

удобную отговорку. История Гавела учит нас двум вещам: во-первых, что

чувство собственного достоинства или собственной ценности, являющееся корнем

тимоса, связано с убеждением человека, что он в некотором смысле действует

по моральным побуждениям и способен на реальный выбор; во-вторых, что такое

самовосприятие является врожденным или характеристическим для всех людей --

от великих и гордых завоевателей до скромных зеленщиков. Как формулирует сам

Гавел:

"Существенные цели жизни естественно представлены в любом человеке. В

каждом есть некоторое стремление к правам, охраняющим человеческое

достоинство, к моральной целостности, к свободному выражению бытия и чувству

превосходства над миром существования".²⁷⁴

С другой стороны, Гавел отмечает, что "каждый человек в большей или

меньшей степени способен как-то примириться с жизнью среди лжи". Его

осуждение пост-тоталитарного коммунистического государства относится к тому

ущербу, который нанес коммунизм моральному облику людей, их вере в

собственную возможность действовать как моральное существо -- отсутствующее

чувство собственного достоинства у зеленщика, который согласен вывесить

лозунг "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!". Достоинство и его

противоположность -- унижение, -- это два самых употребительных слова у

Гавела при описании жизни в коммунистической Чехословакии.²⁷⁵

Коммунизм унижал простых людей, заставляя их идти на мириады мелких (иногда

и совсем не мелких) сделок с собственной совестью. Эти сделки могли

принимать форму выставления плаката в витрине, или подписания петиции об

увольнении коллеги, который сделал что-то, что государству не нравится, или

просто надо было промолчать, когда несправедливо преследовали сослуживца.

Изношенные посттоталитарные государства брежневской эры старались сделать

каждого морально послушным не путем террора, но (в чем и состоит ирония)

подвешивая перед носом морковку современной потребительской культуры. Это

были не сверкающие приманки, которые питали жадность американского банкира в

восьмидесятых годах, а мелочи -- холодильник, более просторная квартира или

отпуск в Болгарии, но эти мелочи казались огромными людям, мало что имеющим

в своем владении. Коммунизм гораздо более систематически, чем "буржуазный"

либерализм, усиливал "желающую" часть души против ее тимотической части.

Обвинение, выдвигаемое Гавелом против коммунизма, совсем не в том, что он не

выполнил свое обещание материального изобилия, или промышленной

эффективности, или что обманул надежды рабочего класса или бедняков на

лучшую жизнь. Напротив, он предложил им подобные вещи в фаустовом договоре,

потребовав взамен компрометации моральных ценностей. И жертвы системы,

заключая эту сделку, становились хранителями системы, в то время как сама

система жила своей жизнью независимо от чьего-либо желания в ней

участвовать.

Конечно, то, что Гавел определяет как "общее нежелание потребительски

настроенных людей жертвовать некоторой материальной уверенностью ради

собственной духовной и моральной целостности", -- явление, вряд ли присущее

только коммунистическим обществам. На западе консюмеризм склоняет людей к

моральным компромиссам с собой ежедневно, и они лгут себе не во имя

социализма, но ради идей вроде "самореализации" или "личного роста". И все

же здесь есть важное различие: в коммунистическом обществе трудно вести

нормальную жизнь, и почти невозможно -- "успешную", без подавления тимоса в

большей или меньшей степени. Человек не может быть просто плотником, или

электриком, или врачом без какого-то "приспосабливания" -- как поступил

упомянутый зеленщик; и уж точно нельзя быть преуспевающим писателем,

преподавателем или тележурналистом; не погрузившись достаточно полно в обман

системы.²⁷⁶ Если человек скрупулезно честен и хочет сохранить

чувство внутренней самоценности, то у него есть только одна альтернатива

(если не считать, что он принадлежит к постоянно сужающемуся кругу людей,

все еще искренне верящих в марксистско-ленинскую идеологию). Этот путь --

полностью выйти из системы и стать, подобно Владимиру Буковскому, Андрею

Сахарову, Александру Солженицыну или самому Гавелу, профессиональным

диссидентом. Но это значит полностью порвать с той стороной жизни, которая

определяется желаниями, и обменять такие простые материальные блага, как

постоянная работа и квартира, на аскетическую жизнь тюрьмы, психушки или

изгнания. Для подавляющей массы людей, у которой тимотическая сторона даже

отдаленно не развита в такой мере, нормальная жизнь означает принятие мелкой

и ежедневной моральной деградации.

В истории Платона о Леонтии и в басне Гавела о зеленщике -- в начале и

в конце, так сказать, западной традиции политической философии-- мы видим,

как скромная форма тимоса возникает в качестве центрального фактора

политичеекой жизни. Тимос оказывается в некотором смысле связан с хорошим

политическим строем, поскольку он есть источник храбрости, общественного

духа и определенного нежелания идти на моральные компромиссы. Согласно этим

писателям, хороший политический строй обязан быть чем-то большим, чем

взаимным договором о ненападении; он должен также удовлетворять справедливое

желание человека получить признание своего достоинства и ценности.

Но тимос и жажда признания -- гораздо более масштабные явления, чем

можно было бы предположить по этим двум примерам. Процесс оценки и

самооценки пронизывает многие аспекты будничной жизни, которые мы обычно

считаем экономическими: человек действительно есть "зверь, имеющий красные

щеки".

16. КРАСНОЩЕКИЙ ЗВЕРЬ

Да, если Бог повелит, чтобы [эта война] продолжалась, пока не поглотит

богатства, созданные рабами за двести пятьдесят лет неоплаченного тяжелого

труда, и пока каждая капля крови, выпущенная плетью, не будет оплачена

каплей крови, выпущенной мечом, все равно мы скажем, как говорили три года

назад: "Кары Божий заслужены и справедливы".

Авраам Линкольн, Вторая инаугурационная речь, март 1985г.²⁷⁷

Тимос, как он возникает в "Государстве" или в рассказе Гавела о

зеленщике, составляет нечто вроде врожденного чувства справедливости у

человека, и в качестве такового есть психологическая основа всех благородных

доблестей, таких как самоотверженность, идеализм, нравственность,

самопожертвование, храбрость и благородство. Тимос дает всемогущую моральную

поддержку процессу оценки и позволяет человеку превозмогать самые сильные

природные инстинкты во имя того, что он считает правильным или справедливым.

Люди оценивают и придают цену прежде всего себе и испытывают негодование за

самих себя. Но они также способны придавать цену и другим людям и испытывать

негодование за других. Чаще всего это происходит, когда индивидуум является

представителем класса людей, которые считают, что с ними обращаются

несправедливо -- например, феминистка негодует за всех женщин, националист

-- за свою этническую группу. Негодование за самого себя переходит в

негодование за класс в целом и порождает чувство солидарности. Можно

привести примеры и негодования за классы, к которым индивидуум не

принадлежит. Праведный гнев радикальных белых аболиционистов против рабства

накануне Гражданской войны в Америке или негодование людей по всему миру

против системы апартеида в Южной Африке -- это проявления тимоса. В этих

случаях негодование возникает, поскольку негодующий считает жертвы расизма

не признанными.

Жажда признания, возникающая из тимоса, есть глубоко парадоксальное

явление, поскольку тимос является психологическим основанием для

справедливости и самоотверженности, и в то же время он тесно связан с

эгоизмом. Тимотическое "я" требует признания ценности как себя, так и других

людей, во имя себя самого. Жажда признания остается формой самоутверждения,

проекцией собственных ценностей на внешний мир, и дает начало чувству гнева,

когда эти ценности не признаются другими. Нет гарантии, что чувство

справедливости тимотического "я" будут соответствовать ценностям других "я":

что справедливо для борца против апартеида" например, совершенно не таково

для африкандера -- сторонника апартеида, поскольку у них противоположные

оценки достоинства чернокожих. На самом деле, поскольку тимотическое "я"

начинает обычно с оценки самого себя, вероятно, что эта оценка будет

завышенной: как заметил Локк, ни один человек не может быть судьей в

собственном деле.

Самоутверждающая природа тимоса приводит к обычной путанице между

тимосом и желанием. На самом же деле самоутверждение, возникающее из тимоса,

и эгоистичность желаний -- это весьма различные явления.²⁷⁸

Рассмотрим пример спора о зарплате между руководством и организованным

трудом на автомобильном заводе. Большинство современных политологов, следуя

гоббсовской психологии, сводящей волю только к желанию и рассудку, будет

рассматривать такие споры как конфликт между "группами интересов", то есть

между желанием менеджеров и желанием рабочих получить больший кусок

экономического пирога. Рассудок, как будет утверждать упомянутый политолог,

заставит обе стороны придерживаться такой стратегии переговоров, которая

дает максимальную для нее выгоду или, в случае забастовки, минимизирует

потери, пока относительные силы каждой стороны не приведут к компромиссному

выходу.

Но на самом деле это существенное упрощение психологического процесса,

который идет внутренним образом у каждой из сторон. Бастующий рабочий не

ходит с плакатом "Я -- жадный и хочу все деньги, которые смогу выбить из

руководства", как зеленщик Гавела не выставляет плакат "Я боюсь". Вместо

этого забастовщик говорит (и думает про себя): "Я хороший работник, я стою

куда больше, чем мне сейчас платят. В самом деле, учитывая выгоду, которую я

приношу компании, и учитывая размеры зарплат, которые платят за такую же

работу в других отраслях, мне бесчестно недоплачивают, и вообще меня..." --

тут рабочий прибегнет к биологической метафоре, означающей унижение его

человеческого достоинства. Рабочий, как и тот зеленщик, уверен, что имеет

определенную ценность. Конечно, он требует повышения платы, потому что ему

приходится выплачивать взносы за дом и покупать еду для детей, но еще ему

нужен знак признания его цены. Гнев, возникающий в спорах о зарплате, редко

имеет отношение к абсолютному уровню зарплаты, но скорее связан с тем, что

предложенная руководством зарплата не "признает" адекватно достоинство

рабочего. И это объясняет, почему забастовщики куда сильнее злятся на

штрейкбрехеров, чем на само руководство -- пусть даже штрейкбрехер есть

всего лишь орудие этого руководства. Все равно его презирают как недостойную

Характеристики

Список файлов реферата