79432 (763596), страница 27
Текст из файла (страница 27)
Ни история нравственного превращения Шаманова, ни бледненький любовный треугольник, в центре которого оказался герой, не в состоянии дать ту степень драматической напряженности, которую реально содержит в себе пьеса. Все напряжение, всю внутреннюю конфликтность, которую в сложносочиненном мире "Утиной охоты" нес в себе Зилов, принимает на себя мир, жизненная стихия, окружающая Шаманова. Драма осознающего героя оказывается окружена гораздо более значительными и мощными драмами людей, которые о драматизме своей жизни не думают, не подозревают. Фон становится конфликтоносным, драмагенным слоем - фон, быт, микроскопические коллизии обихода.
Свое бессильное, словно под наркозом, существование Шаманов, в отличие от Зилова, вокруг которого "все - картон и сухая штукатурка", ведет в мире, полном ярких, сильных, нешуточных человеческих страстей: Валентина и Кашкина любят Шаманова, Пашка любит Валентину, Дергачев - Анну, Анна - Дергачева, вокруг каждого персонажа просто клубится атмосфера жгучей ревности: Пашка ревнует Валентину к Шаманову, мать - к отчиму, Дергачев ревнует Анну к измене двадцатилетней давности, Кашкина - Шаманова к его прошлому, к его сонному настоящему, возможному будущему. Даже уголовно наказуемые действия в Чулимске и его окрестностях связаны с проявлениями сильных чувств:
"Шаманов в Табарсуке тракторист избил жену. Как нам оттуда сообщили, за "нетактичное поведение".
Кашкина. За что? Наверное, из ревности".
Страсти, лежавшие в основе миростроения "Чулимска", совершенно иного рода, нежели те, что были положены в основу "Провинциальных анекдотов" и "Старшего сына". Там речь шла о жанристике, о веселой фантасмагории, об особом напряжении придуманного и тщательно организованного автором художественного мира, искусно прикидывавшегося царством невинных совпадений.
В "Чулимске" другое. Здесь источником драматизма служит не конструирование ситуаций, а сама жизнь. Драматизм "Чулимска" держится на особом напряжении жизненной реальности, с которой сталкиваются герой и автор, живой жизни в ее естественном, каждодневном течении и почти эпическом объеме. Привычные для персонажей "Чулимска" среда, быт для Вампилова оборачиваются источником постоянного и мощного драматизма.
Жизнь Чулимска не принимает Шаманова, она обтекает его. В их неслиянности одна из самых важных и точно схваченных ситуаций времени.
В этой пьесе Вампилова рядом с размышлениями о социально-нравственной драме человека семидесятых годов, с его муками совести, возникает и другая проблема, не менее острая, но как бы не существовавшая для современников, это драма самостийной жизни Чулимска.
Казалось бы, для Вампилова - уроженца этих мест - стихия чулимской, таежной жизни должна быть абсолютно понятна и знакома. До 1970 года драматург к ней даже не обращался: она не составляла для него специального интереса помнилась такой, какой помнилась. Но когда творческая необходимость заставила его разобраться в том, что именно помнилось и как оно соотносится с тем, что есть, то выяснилось неожиданное.
В пьесе жизнь Чулимска возникает как удар, как нечто удивительное по новизне и дикости разворачивающейся картины. Не случайно в "Чулимске" огромные подробные и "бесполезные" по детализованности для сценографии и настроения ремарки, как, например, упоминание о дальней сопке, "внизу покрытой елью, выше - сосной и лиственницей", о бедных лесных цветочках в палисаднике - это ремарки не столько для театра, сколько для самого автора, внутренне готовившегося к роману.
Чулимск - крошечный городок или небольшой поселок в тайге, являющий собой, так сказать, пограничье леса и городской цивилизации. Это мир, столь же противоположный городу для одних героев пьесы, сколь и адекватный ему для других. Он обладает всеми признаками городского уклада для эвенка Еремеева, голубиной кротости и апостольской чистоты старика, который так же не похож на остальных обитателей пьесы, как и Чулимск - на город в привычном смысле слова, и он обладает всеми признаками заповедного места, пространства, соизмеримого с миром зиловской охоты для Шаманова, для которого Чулимск - прибежище, мир вынужденной нирваны, покоя, уединения.
Лев Аннинский писал, что Вампилов явился у нас родоначальником особого рода драматургии - драматургии провинциальной жизни, объясняя своеобразие и этой драматургии, и этой жизни тем, что Вампилов открыл в ней "нечто непредсказуемое. Вампилов прямо сказал, что именно тревожно ему в "провинции": неопределенность. Мнительность из страха мнимости - вакуум духа, который может заполниться чем угодно... уж как судьба повернется.
Это качающееся коромысло в душе современного "серединного" человека и есть главное открытие Александра Вампилова. Оно-то и продиктовало ему уникальный драматургический почерк. Оно-то и действует сегодня на новые поколения драматургов"101.
На "Чулимск" легко проецируются пространственно-нравственные антиномии, выработанные литературой и критикой семидесятых - восьмидесятых годов, связанные с противопоставлением "городской" и "деревенской" прозы, и вместе с тем духовный уклад и пьесы, и самого изображенного в ней городка подчинен своим и совершенно иным закономерностям. Этот уклад, вероятно, действительно можно определить, как провинциальный, но нельзя, как "неопределенный". В нем нет ни мнительности, ни мнимости.
Все напряжение, всю внутреннюю конфликтность, которую в дистиллированном и сложносочиненном мире "Утиной охоты" нес в себе Зилов, принимает на себя жизненная стихия, окружающая героя, драматический контекст центральных событий - мир Чулимска. Мир Чулимска - мир сильных, открыто выражающихся страстей, но в них нет преобладания одной краски над другой, это мир равновеликих и находящихся в постоянном борении начал. Но сдрасти здесь иные, нерафинированные, дикие. В подлинность чувства Анны к мужу вплетается постоянная взвинченность, готовность к скандалу, в материнскую любовь к сыну - жестокость. Он - живое свидетельство и результат ее измены, В пьяном кураже Дергачева - надрыв и боль. Но злые свары Дергачева и Хороших - это форма существования их любви, покореженной не только собственными усилиями героев, но и обстоятельствами внеположенными им, исторически объективными закономерностями (война, плен, лагерь), которые формируют жизнь людей и отзываются не только в судьбах самих героев, но и в судьбах молодого поколения.
Отеческая забота Помигалова - отца Валентины - проникнута темным, глухим самодурством - встречать дочь с ружьем в руках не совсем естественно даже для конца XIX века, не то что для семидесятого года XX.
Эта внутренняя напряженность страстей присутствует не только там, где люди сами ее нагнетают, но и там, где действуют не зависящие от людей обстоятельства.
Спокойно и бестрепетно живется в мире Чулимска или людям пришлым, как Шаманов, или не ощущающим своих корней, как Кашкина, Мечеткин, - общепитовскому народцу, который умудряется и в патриархальном Чулимске обретаться по городскому расписанию бездомно, безбытно. Если в представлении Помигалова Валентинина работа в чайной не должна мешать главным ее заботам - хозяйству: вымести двор, натаскать воды, протопить баньку, накормить борова, приглядеть за курами - то для райздравовского бухгалтера Мечеткина, для Кашкиной жизнь по-городскому четко делится на службу и вечерние часы отдыха, редкостной пустоты, скуки, отдыха-несуществования.
Безотцовщина всех молодых вампиловских героев (Колесова, Бусыгина, Зилова) оборачивается здесь бездетностью старшего поколения: эвенка Еремеева бросила дочь, сестры Валентины годами не показываются дома, Пашку мать сама гонит прочь.
Мир Чулимска - мир утрат и запретов: умерла жена Еремеева, умерла мать Валентины, маются без мужей по свету ее сестры, Пашке нельзя оставаться дома, Валентине - отлучаться из дома, эвенку не получить пенсию, Дергачеву не уйти в тайгу. В этом ряду и заборчик Валентины выдает в ней верную дочь и уроженку Чулимска - ей, доброй и терпеливой, необходимо утверждать свою правоту с запрета. В этом мире всем есть въедливое дело до каждого: коллегам-милиционерам обсуждать, где ночует Шаманов, Мечеткину наставлять на путь добродетели Зинаиду. И этот комический Мечеткин оказывается не так уж смешон в своем рвении - это уже не просто глупость, но и самоупоенная власть, отделившаяся от плоти жизни.
Крошечный Чулимск с единым банным днем, по индивидуальными баньками, Чулимск, который освещается движком и не имеет собственной танцплощадки, Чулимск. на строениях которого еще сохранилась старинная ажурная резьба, по цветы которого уже безжалостно вытаптываются деловитыми гражданами, сонный Чулимск, в котором трудовой день начинается по взаимной договоренности, старый, добрый поселок, где можно бросить незакрытой кассу, оставить буфет, чтобы отлучиться по хозяйству, прозаический и неправдоподобный мир, где настоящий револьвер соседствует с не менее всамделишными курями и кабанчиками, а призрак "Зимовья на Студеной" теснит собесовскую документацию, - этот Чулимск живет особыми страстями.
Валентина с ее обидчивой полудетской влюбленностью, умозрительной, как идеал всеобщих пешеходных дорожек, отбросит все и пойдет с Пашкой, как только расслышит не претензии его любви, а боль, не ею причиненную, и выйдет замуж за Мечеткина, который не стоит даже состраданья. Это не коловращения женской логики102, но иной мир чувств, в котором милосердие выше любви, а любовь выше жизни.
Пашка может убить, опозорить, надругаться, но жестокое и безъязыкое его чувство - подлинное. Насилием он вымогает не согласие на брак, как кажется ему самому, а старается завоевать свою единственную настоящую любовь, не отдавая себе отчета в том, что пытается покорить то, что не подчиняется силе, чужой воле.
Здесь все перемешано: воля - с пьянкой, душевная сила - с горлопанством, любовь - с жестокостью, Но это не только буйство природных сил, это другой мир, другая система координат.
Эту таежную лесную стихию рвут на части исконное и современное, и драма эта, не вылившаяся в прямое драматическое действие, оказывается страшнее, во всяком случае, спустя почти двадцать лет, чем драма личности главного героя. Исконное схлестнулось, не переплетаясь, с современным и новым. Порядок взял верх над укладом. Порядок олицетворяет лакей, еще у Тургенева окоченевший от глупости и важности и выговаривавший все "е" как "ю" - "тюпюрь", "обюспючюн". В "Чулимске" он произносит "рациональное движение", "вопрос довольно обоюдоострый", "листал я сегодня одну книженцию. Так, вместо отдыха", "я не по легкомыслию, я жениться могу", "впечатление производите положительное", но главное - "сигналы поступают" и "кто разрешил". "Тюпюрь" он - блюститель нравов, культуры, дисциплины, он - бухгалтер, пописывающий в газетку, "седьмой секретарь", импозантный мужчина Мечеткин, упитанный идиот, которому тем не менее достанется Валентина.
Мир, живший своим умом и своим трудом, оказался зависим, унижен и раздавлен своей удаленностью от центров. Причем страдают от этого не интеллигенты, для которых это было бы естественно, а люди, чувствовавшие себя абсолютно полноценными в своей исконной жизни, люди, которым городской уклад чужд и не нужен.
Но нет! Простой придорожный трактирчик превращен в заведение общепита и тоскует по руководящему вниманию. За дела в чайной, почтительно именуя ее столовой, подобострастно отчитываются и трепещут перед невидимым телефонным начальством: когда ее открыли, когда закрывают, как продвигается ремонт. В мире, где щеколду по старинке называют заложкой, кассовые чеки важно, но бессмысленно именуют талонами и не знают, что с ними делать, передавая как бумажки в детской игре из рук в руки, от буфетчицы к подавальщице, или наоборот, что абсолютно все равно, потому что непонятно, кому нужна эта изысканная отчетность, если на двух работников общепита три с половиной посетителя, а все необходимое - спиртное и курево - берут не считаясь.
Ни Пашке, ни сестрам Валентины, ни ее сверстникам Чулимск не нужен потому, что он не престижен, хотя жить в нем, во всяком случае в начале семидесятых, было и здоровее, и сытнее, и теплее, и надежнее, чем в "центрах". Но он не охвачен процессом общественной жизни, он ничего не обещает, никуда не зовет, не манит светлым будущим. А то, что есть в нем самом, как говорит Пашка, "не котируется", не значимо в социальной структуре общества.
Мир Чулимска живет в тайной и фантастической зависимости от сил, не присутствующих на сцене, от сил городского уклада. Мир бушующих страстей и так давится от их избытка, но страсти эти оказываются к тому же искажены "неприсутствующим началом", некоей новой иерархией ценностей, новым, другим порядком вещей, от которого и бежал Шаманов. Но в то время, пока Шаманов будет бегством решать свои взаимоотношения с обществом, общество отыграется на самом беззащитном своем представителе (или жертве) - старик Еремеев так и не добьется своей законной пенсии. И голубиной кротости эвенк уйдет, откуда пришел, как снежный человек, ничего не взяв, а только растревожив, только обозначив, что есть, существует в жизни нечто, "порвавшее с нами и не желающее нас знать" (А. и Б. Стругацкие). При этом Вампилов не был бы Вампиловым, если бы не дал понять, что старика и в действительности облапошили: фамилии начальников, которых вспоминает Еремеев - "Карасев, Эдельман", принадлежали героям шумного иркутского процесса о злоупотреблениях в геологоразведке. Но все остальные от Пашки до райздравовской Розы и фиксатой городской Ларисы будут зависеть от "мечеткиных" от цивилизации, спущенной по телефону, будут составлять мир, заходящийся в истерике от своей неполноценности. И Валентина, возникшая в сознании автора как Катерина, и почти сложившаяся в процессе работы в новую Варюху-горюху, Валентина со своей идеей всеобщих пешеходных дорожек, страшно сказать, забрезжит Зинкой Бегунковой ("Чужие письма").
Лирическое строение "Утиной охоты" изнутри показывало гибель личности; реалистическое, почти этнографически точное воспроизведение жизни "Чулимска" показывает страшный развал уклада, предощущение его гибели. В этой ситуации герой мог сделать что угодно: пересажать всех высокопоставленных преступников иркутской области, усыновить всех детей Валентины от Пашки, "выбить" пенсию всем эвенкам Сибири, но возродиться в этой ситуации было невозможно. Вопрос состоял в том, превозможет уклад порядок или порядок подавит смысл и нравственное ощущение жизни.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
