postel (522875), страница 2
Текст из файла (страница 2)
У него было больное сердце. Он скрывал это ото всех. И от меня тоже. Он стыдился этого так же, как взрослеющие мальчики стыдятся ломающегося голоса или прыщей на лице. Я узнала, что он болен, случайно. Он уехал на несколько дней с оркестром в Ган- новер. Незадолго до сочельника. Нашего первого общего сочельника. Его отец с мачехой и его сводной сестрой уехали на праздники в Швейцарию. Я купила елку.
Мы должны были провести сочельник вдвоем в его квартире и на следующий день поехать к моим родителям в Тьрунь. Я наводила порядок в его комнате. Собрала с полу написанные его рукой партитуры и хотела убрать в ящик стола. Ящик был забит розовыми распечатками электрокардиограмм. Общим числом 3601 Сделанных в больницах большинства польских городов. Но также в Германии, Италии, Чехии, Франции, Испании и США. Кроме того, там были выписки из не- скольких больниц, счета за лечение на нескольких языках, два стетоскопа, неиспользованные рецепты, направления в клиники, диагнОзы психотерапеВтОВ и психиат- РОВ, копии заявлений О егО согласии на процедуры восстановления сердечноГО ритма электрошоком, иГлы для акупунктуры, надОРВанные упаковки с таблетками, распечатки интернет-страниц с текстами об аритмии и тахикардии.
С двенадцати лет у него были приступы мерцательной аритмии. Только за то время, что мы бьии знакомы, он прошел через восемь проведенных под общим наркозом процедур кардиоверсии, или восстановления сердечного ритма электрошоком. Последнюю кар- диоверсию ему делали в Гейдельберге, за две недели перед тем, как я обнаружила этот забитый распечатками ЭКГ ящик. Его оркестр участвовал там в каком-то фестивале.
Двенадцать часов ни он не Звонил, Ни Я НЕ Хогга ДОЗВОНИТЬСЯ до него. Потом сказал, что оставил мобильник в отеле. На самом деле все было иначе. В палатах интенсивной терапии пациентам не разрешается пользоваться мобиль- никами, потому что они мешают работе аппаратуры. Из даты и часа электрокардиограммы следовало, что приступ аритмии случился во время концерта. В первый момент я хотела позвонить ему и спросить. Прокричать свой панический страх. Я чувствовала себя жестоко обманутой и преданной. Он знал обо мне больше, чем мой отец, который пеленал меня, а между тем какието засранцы-врачи по всей Европе знали о нем больше, чем я! Хорош, ничего не скажешь! Я знаю вкус его спермы но ничего не знаю о том, что пропускают ему через сердце примерно раз в шесть недель~ Он молчал бы. Я кричала бы в трубку, а он бы в это время молчал.
И только когда я начала бы плакать, он сказал бы: «Дорогая... Все не так. Просто я не хотел огорчать тебя. Это пройдет... Вот увидишь>~. Я хотела, чтобы ему не казалось, что он успокоил меня своим «это пройдет». Потому и не позвонила. Я решила, что спрошу его только тогда, когда смогу выложить перед ним эту пачку в триста шестьдесят электрокардиограмм. И сказала себе, что не стану при ЭТОМ ПАВКЗТЬ. После ужина Он расставил ПО ВСКИ КОМНЗТВ ЗИЖЖЕННЫЕ СВЕЧИ, надел СВОЙ кОнцертный фрак и играл для меня колядки.
Только в детстве на Рождество я чувствовала себя такой беззаботной и счастлиВОЙ, как с ним В тОт Вечер. Ночью он встал с постели и пошел на кухню. Со стаканом Воды ПОДОШЕЛ К ПИСЬМЕННОМУ СТОЛУ И Выдвинул ящик. Я не спала и зажгла свет как раз в тот момент, как он принял таблетку. — Расскажешь мне о своем сердце? — спросила я, дотрагиваясь до его шрама. Через пять месяцев этот сукин сын кардиолог с прилизанными волосами и званием профессора, делавший ему абляцию, убил его во время пунктирования межпредсердной перегородки по пути катетера из правОгО предсердия в левое, проткнув ему сердце и вызвав кровотечение в околосердечную полость — перикард*. * Вообще-то во время процедуры хорошо видно, что кровь поступает в полость перикарда (по контрастному веществу), и у хирургов, как правило, достаточно времени, чтобы провести полостную операцию по ушиванию ранения.
Правда, иногда во время манипуляции возникает только надрыв мышцы, а кровоизлияние происходит уже после операции. Но обычно все-таки времени достаточно, чтобы диагностировать это состояние и оказать помощь. Убил его и как ни в чем не бывало поехал в отпуск. В Грецию. Через два дня после процедуры. Одной иголкой проткнул две Жизни и спокойно полетел загорат~. Тенерифе) Ф~эанкфуфт-на-1Чайне) август 2003 Она медленно откинула белое покрывало и присела на краешек постели.
Раздался знакомый скрип пружин. Бело-голубое белье. С ее инициалами, вышитыми маминой рукой. Ее любимое. Она всегда стелит его, когда надолго уез>кает. Чтобы сразу по возвращении почувствовать себя дома. Чтобы хоть чтото напоминало, как она возвращалась к маме. Никто не ждал ее с таким нетерпе- нием, как мама. И никто так не радовался ее возвращению. Поспит на этом белье Одну нОчь, пОтОм ПОстирает еГО и спрячет в шкаф.
ДО следующегО Отъезда. В этОЙ постели спит только она. Пока. Когда-нибудь, может, появится кто-нибудь стоящий и она застелит ее для них обоих. Но это когда-нибудь... Темно-коричневое деревянное изголовье. На нем два коротких шероховатых углубления, две черные линии, выжженные огнем.
Как два шрама. Ее отец на семейных встречах рассказывал о них, словно о геройских шрамах на своем лице. А мама напоминала ему, что во время войны он был еще ребенком. Ее постель. Самое безопасное из всех ИЗВВСТНых Си мест... Она чувствовала, как ее постепенно обволакивает покой. А сразу за ним впол- лах), достаточно приласкать ее как раз здесь. В этом месте. Лучше всего теплым дыханием.
Л если нежно коснуться языком, то она импульсивно закинет голову, кожа на шее натянется и она быстро прогнется, пОдставляя пОД пОцелуи сначала шею, а потом и губы. Сами собой разойдутся колени, впрочем, не всегда. Ибо этот мужчина меньше всего соответствовал идеалу того, кого она должна была встретить на жизненнОм пути. Все. Хватит думать об этом. Особенно сейчас. И особенно здесь. В постели. Она встала.
Оттащила чемОдан к шкафу и стала вытаскивать вещи. — Ну и зачем ты, идиотка, поехала туда? — спрашивала она себя, освобождая чемодан и перекладывая в шкаф стопки одежды. Все в тон, как детали гигантской причудливой мозаики. — Потеряла две недели жизни! И с кем?! С бандой какихто придурков, у которых ума не хватило не то что заказать хорошее вино в ресторане, а даже чтобы устроить ужин на .йляже с пачкой галет и банкой мясных консервов. Хотя бы просто с зажженными свечами, воткнутыми в песок. Хорошего настроения у них тоже не бывает, йока они не зальют в себя пиво перед завтраком... Это ведь у меня депрессия, а йе у них! Чтобы впасть в депрессию, надо представлять, что это вообще такое.
Две недели! Целых четырнадцать дней! — говорила она себе все громче и укоризненней. — Как я могла поехать с людьми, у которых нет планов? Совершенно! Ни на всю жизнь, ни даже на две ближайшие недели. Как можно прилетать на Сейшелы, не имея планов?! Как, черт возьми, можно быть такой глупой? ! Одно за другим она вешала платья на плечики. Выстраивала их в ряд, как солдат на плацу. От самого длинного до самого короткого. Светлые вперемежку с темными, чтобы утром, как откроет шкаф, даже если В кОмнате пОлумрак, не тратить время на поиски. У нее была мания экономии времени. О том, что это мания, она узнала от своего психотерапеВтя — Врачиха назыВала этО <<навязчивым стремлением пОддерживять пОрядок».
Косметика в ванной тоже была выставлена в ряд. 1(а>кдое утро ее неизмен- нО Встречали В приВычнОй ОчереднОсти сначала тоник, Ватки В правОм шкяфчикер ня нижней пОлке — крем для Глаз, крем для лица, подводка для век, карандаш для бровей, далее — коробочка с тенями для век, тушь для ресниц, три помады, блеск, и Все этй завершали румя- на. На утренний макияж она отводила ровно пять минут. Ни секундой больше. Если не укладывалась по времени, доверс шала его в машине, когда стояла в проб'- ке.
По субботам, когда не было пробок, она появлялась в бюро без макияжа. Впрочем, это не имело никакого значения, потому что по субботам работала только она. Она и вахтер при входе. Л старичку-вахтеру все это было глубоко безразлично. На дне чемодана, под полотняным мешком с аккуратно сложенным бельем она нашла книгу. Рядом ракушки. Она улыбнулась. Впервые за все утро. Присела. Взяла ее в руки.
Нежно погладила. На обложке все еще были видны пятна ее засохшей крови. Она втянула носом воздух. Книга все еще пахла пляжем. И своей необычной историей... В сердцах бросила путеводитель в воду, взяла бокал с недопитым цветным коктейлем и направилась в отель. И на это тоже никто не отреагировал. Везде, где ей приходилось останавливаться, она выясняла, есть ли библиотека. Б одних отелях это было специальное помещение с кондиционером, с удобными креслами и диванами, где можно было утонуть с книгой в руках и забыть об окружающих. А в других — короткая полка, подвешенная над единственным деревянным стулом.
Ей знать, какими книГи читают люди во время отпуска. И какие оставляют почитать другим. Она, например, всегда оставляла книги, которые имели для нее значение. Потом, уже дома, докупала экземпляр любимой книги. Но час- ТО И ЕГО ОНИ ТОЖЕ ОСТЗВЛЯЛЗ Н ОД- ном из отелей Точно она не помнит, но Колаковского* оставила, наверное, в пяти отелях. Кроме того, ей почему-то обязательно хотелось знать, есть ди В таких библиотеках, особенно на краю СВЕТИ, ПОЛ,ЬСКИЕ КНИГИ. Она подошла к сонному пор тье. Спросила о библиотеке. Он посмотрел на нее недОуменнО, нО, кОгда дО негО дОшлО, О чем речь, пальцем указал на застекленную * Колаковский Пешек (род.
в 1927) — польский философ, историк философии, культуролог; живет а Великобритании. полку, висевшую в углу холла, прямо над полинявшим креслом. Полка чем то смахивала на верх нюю часть буфета, того, что она вместе с кроватью получила в наследство от бабушки Марты. Солидные темные доски1 а на них, за стеклом, книги. Главным образом французские и английские, удивительно много русских, изредка немецкие. Какое-то время она разглядывала надписи на корешках. Одна книга стояла корешком вовнутрь.
Ей захотелось узнать, что за книга. Полка висела слишком высоко, с пола до нее было не дотянуться. Одной ногой она встала на кресло, потянулась к книгам, потеряла равновесие и, падая, увлекла всю полку за со- бой. Стекло со звоном разбилось. Она лежала на полу, вся усыпанная осколками. Над ней склонился испуганный портье, все громче и надрывнее причитавший <<О1 1пу Сод».