Harry_Potter___The_Deathly_Hallows (522854), страница 40
Текст из файла (страница 40)
— Предупреждаю в последний раз…
— Только не Гарри! Прошу… сжальтесь… сжальтесь… Только не Гарри! Пожалуйста — я всё сделаю…
— Отойди. Отойди, девчонка!
Он мог бы силой заставить её отойти от кроватки, но, наверное, благоразумнее будет прикончить всех…
В комнате сверкнул зелёный свет, и она упала точно так же, как её муж. Всё это время ребёнок не плакал. Он стоял, ухватившись за решётку кроватки, и с живым интересом изучал лицо пришельца, думая, может быть, что это его отец прячется там, под плащом, и сейчас сделает новые красивые огоньки, и мама вот-вот встанет и рассмеётся…
Он тщательно нацелил палочку в лицо мальчика: ему хотелось видеть, как это случится, видеть, как будет уничтожен этот непонятный источник опасности. Ребёнок заплакал: он понял, что это не Джеймс. Плач был ему неприятен, он ещё в приюте не переносил хныканья этих малявок…
— Авада Кедавра!
И тогда его не стало. Он превратился в ничто, не было ничего, кроме боли и страха, и нужно спрятаться — не здесь, среди обломков разрушенного дома, под которыми вопит ребёнок, а далеко… далеко…
— Нет, — простонал он.
Змея шуршит по грязному, замусоренному полу… он убил мальчика, но этот мальчик — он…
— Нет…
И вот он стоит у разбитого окна в доме Батильды, захваченный воспоминаниями о своём величайшем поражении, и огромная змея скользит у его ног по осколкам стекла и фарфора… Он посмотрел вниз и увидел нечто… нечто невероятное…
— Нет…
— Гарри, всё хорошо, ты живой!
Он нагнулся и поднял разбитую фотографию. Это он, неизвестный вор, тот, кого он ищет…
— Нет… я её уронил… уронил…
— Гарри, всё в порядке, очнись, очнись!
Он — Гарри… Гарри, а не Вольдеморт… и шуршит вовсе не змея… Он открыл глаза.
— Гарри, — прошептала Гермиона. — Ты… ты хорошо себя чувствуешь?
— Да, — соврал он.
Он в палатке, лежит на одной из нижний коек под горой одеял. Видимо, приближается рассвет — он понял это по тому, как неподвижно падал тусклый холодный свет сквозь холщовый потолок. Он был весь в поту, простыни и одеяла тоже были влажные.
— Мы спаслись.
— Да, — отозвалась Гермиона. — Мне пришлось применить Парящие чары, чтобы перенести тебя на койку. Я не могла тебя поднять. Ты был… в общем, ты был не совсем…
Под её карими глазами залегли фиолетовые тени. Он заметил в её руке небольшую губку: значит, она обтирала ему лицо.
— Тебе было плохо, — заключила она. — Очень плохо.
— Давно мы оттуда ушли?
— Несколько часов. Уже почти утро.
— И я… я что, был без сознания?
— Не совсем, — неловко произнесла Гермиона. — Ты кричал, стонал… ну и вообще, — добавила она таким тоном, что Гарри забеспокоился. Что же он такое делал? Выкрикивал заклятия, как Вольдеморт, или плакал, как младенец в кроватке?
— Я не могла снять с тебя хоркрукс, — сказала Гермиона, и он понял, что она хочет сменить тему. — Он впечатался тебе в грудь, очень крепко. У тебя остался след. Ты прости, мне пришлось применить режущее заклинание, чтобы его убрать. И змея тебя укусила, но я промыла рану и наложила ясенец…
Он стянул мокрую от пота футболку и осмотрел себя. На уровне сердца остался алый овальный отпечаток, выжженный медальоном. На предплечье были видны почти исцелённые следы змеиных зубов.
— Куда ты положила хоркрукс?
— К себе в сумочку. Думаю, какое-то время нам не надо его носить.
Он снова откинулся на подушки и посмотрел в её заострившееся, посеревшее лицо.
— Нам не стоило приходить в Годрикову лощину. Это я виноват, только я один. Прости, Гермиона.
— Ты не виноват. Я сама хотела пойти, я и правда думала, что Дамблдор мог оставить там меч для тебя.
— Ну да… в этом мы ошиблись, верно?
— Гарри, а что там было? Что произошло, когда она увела тебя наверх? Змея где-то пряталась? И потом просто вылезла, убила её и напала на тебя?
— Нет, — ответил он. — Она была змеёй… или змея была ею… всё время.
— К-как?
Гарри закрыл глаза. На нём всё ещё оставался запах дома Батильды, и от этого всё происшествие вставало перед ним с ужасающей ясностью.
— Батильда, видимо, уже была мертва какое-то время. Змея… змея была внутри её. Сама-Знаешь-Кто перенёс её в Годрикову лощину и велел ждать. Ты была права. Он знал, что я вернусь.
— Змея была внутри её?
Он снова открыл глаза. На лице Гермионы было отвращение, доходящее до тошноты.
— Люпин говорил, что существует магия, какую мы и представить себе не можем, — произнёс Гарри. — Она не хотела разговаривать при тебе, потому что это был раздвоенный язык, всё время, а я не догадывался, но я её, конечно, понимал. Как только мы оказались наверху, змея передала известие Сама-Знаешь-Кому, я это услышал у себя в голове, почувствовал, как он возбуждён, он велел задержать меня… а потом…
Он вспомнил, как змея выползла из шеи Батильды. Гермионе вовсе не нужно знать такие подробности.
— …она превратилась, превратилась в змею и набросилась.
Он взглянул на дырочки от зубов.
— Ей не велено было меня убивать, только задержать до прихода Сама-Знаешь-Кого.
Если бы ему удалось убить змею, этим всё было бы оправдано, всё… С болью в душе он сел и откинул одеяла.
— Нет, Гарри, я думаю, тебе надо отдохнуть!
— Это тебе нужно поспать. Не обижайся, но вид у тебя ужасный. Со мной всё хорошо. Я пока постерегу. Где моя палочка?
Она не отвечала, а только смотрела на него.
— Гермиона, где моя палочка?
Она закусила губу, в глазах стояли слёзы.
— Гарри…
— Где моя палочка?
Она нагнулась, взяла что-то, лежащее возле кровати и протянула ему. Палочка из остролиста и пера феникса практически распалась надвое. Половинки удерживались вместе, вися на одном непрочном волоконце пера феникса; дерево было расщеплено полностью. Гарри взял её в руки, словно это было живое существо, получившее страшную рану. Он не мог толком соображать: всё расплывалось в страхе и смятении. Потом он протянул палочку Гермионе:
— Почини её, пожалуйста!
— Гарри, я не думаю, когда она в таком…
— Попытайся, Гермиона, прошу тебя!
— Р-репаро.
Болтающаяся половинка встала на место. Гарри поднял палочку вверх:
— Люмос!
Палочка слабо мигнула и погасла. Гарри направил её на Гермиону:
— Экспеллиармус!
Палочка Гермионы слегка дёрнулась, но не вылетела из руки. Даже эти жалкие попытки колдовства оказались не по силам палочке Гарри, и она снова развалилась пополам. Он уставился на неё, ошеломлённый, отказываясь воспринимать то, что видел… эта палочка столько всего выдержала…
— Гарри, — Гермиона заговорила шёпотом, так тихо, что он едва различал её слова. — Мне ужасно, ужасно жаль. Наверное, это из-за меня. Помнишь, когда мы уходили, змея на нас бросилась, и я применила взрывное заклятие, оно отскакивало во все стороны, и наверное, это оно… оно попало…
— Это вышло случайно, — машинально произнёс Гарри. Он чувствовал себя пустым, оглушённым. — Мы… мы придумаем, как её исправить.
— Гарри, вряд ли у нас это получится, — сказала Гермиона. Слёзы катились по её лицу. — Помнишь… помнишь, как было у Рона? Когда он разбил машину и сломал палочку? Она так и не стала прежней, ему пришлось купить новую.
Гарри подумал об Олливандере, которого Вольдеморт похитил и держит в заложниках, о Грегоровиче, который уже мёртв. Где же ему теперь найти новую палочку?
— Ну что ж, — сказал он притворно будничным тоном, — тогда я пока просто возьму на время твою. На время, пока я дежурю.
Гермиона с блестящим от слёз лицом отдала ему свою палочку, и он вышел, оставив её сидеть возле его кровати. Ему ничего так не хотелось, как уйти от неё подальше.
Глава восемнадцатая
Жизнь и ложь Альбуса Дамблдора
Солнце всходило. Над ним простиралась ясная бесцветная ширь небосвода, безразличная к нему и его страданиям. Гарри уселся под пологом палатки и глубоко вдохнул чистый воздух. Просто быть живым, видеть восход солнца над искрящимся заснеженным склоном должно было быть драгоценнейшим в мире благом, но он не мог радоваться ему: чувства его были отравлены катастрофой утраты волшебной палочки. Он оглядывал простиравшуюся перед ним долину, покрытую снегом, и отдаленный звон церковных колоколов раздавался в величественном безмолвии.
Непроизвольно он впивался пальцами в скрещенные на груди руки, как бы пытаясь противостоять физической боли. Он проливал свою кровь бессчетное количество раз; он однажды лишился всех костей в правой руке; нынешнее путешествие уже принесло ему новые шрамы — на груди и на предплечье, в дополнение к тем, что были раньше — на тыльной стороне руки и на лбу, но никогда еще до этого момента не чувствовал он себя таким смертельно слабым, незащищенным, нагим, как будто лучшую часть его магической силы вырвали у него из рук. Он точно знал, что скажет Гермиона, если он попытается поделиться с ней этими своими чувствами: волшебная палочка не сильнее своего хозяина. И будет неправа: для него дело обстоит иначе. Ей не приходилось чувствовать, как палочка берет направление, как стрелка компаса, выстреливая золотыми искрами во врага. Он лишился защиты сердцевины палочки-близнеца, и только теперь, когда ей пришел конец, он осознал, как рассчитывал на нее.
Он вытащил из кармана обломки палочки и, не взглянув на них, сунул в подаренный Хагридом мешочек на шее. Увы, мешочек был теперь до отказа переполнен обломками ненужных вещей. Рука Гарри нащупала через жеребячью шкуру старый снитч, и в какой-то момент он с трудом подавил искушение вытащить его и выбросить. Непроницаемый, ненужный, бесполезный, как и всё, оставшееся от Дамблдора…
И эта ярость против Дамблдора вырвалась из него теперь, подобно лаве, сжигая его изнутри, бесследно стирая все остальные чувства. Это ведь просто в отчаянии своем они уговорили себя и уверовали в то, что в Годриковой Лощине кроются ответы на их вопросы, убедили себя, что от них ждут возвращения, что всё это — части какого-то тайного курса, проложенного для них Дамблдором. На самом же деле не было никакой карты, никакого плана. Дамблдор оставил их блуждать наощупь во тьме, сражаться с неизвестными и немыслимыми ужасами, в одиночку, без какой бы то ни было поддержки. Ничто так и не прояснялось, ничто не доставалось даром, они не достали меч, а теперь Гарри потерял еще и палочку. Да еще и выронил фотографию вора, и теперь Вольдеморту, конечно, без труда удастся выяснить, кто же это…
У Вольдеморта теперь были в руках все нужные сведения. . .
— Гарри…
Гермиона, казалось, опасается, что он ее заколдует ее собственной палочкой. Лицо ее было исполосовано следами слез, когда она села, уперев подбородок в колени, рядом с ним; в руках ее дрожали две чашки чая, а из-под мышки виднелось что-то громоздкое.
— Спасибо, — сказал он, взяв у нее чашку.
— Мне бы поговорить с тобой, ты не против?
— Да нет, — ответил он, только чтобы не обидеть ее.
— Гарри, ты интересовался, кто этот человек на фотографии. Ну так вот… Я достала эту книгу.
Она несмело подтолкнула книгу, и на его колени лег новенький экземпляр «Жизни и лжи Альбуса Дамблдора».
— Откуда… как это?…
— Она была в гостиной у Батильды — просто так лежала… А из нее торчала вот эта записка.
Гермиона вслух прочитала нацарапанные ядовито-зелеными чернилами остроконечные каракули:
«Дорогая Батти, спасибо за помощь. Вот экземпляр книги, надеюсь, тебе понравится. Ты сказала всё, что надо, хотя и сама не помнишь этого. Рита».
— Думаю, это пришло, когда настоящая Батильда была еще жива, но, может быть, она была уже не в состоянии прочитать это, а?
— Да, наверное.
Гарри глянул сверху на лицо Дамблдора и испытал прилив какой-то свирепой радости: вот теперь-то он узнает обо всём, чего Дамблдор не счел нужным ему рассказать, и уже не важно, хочет ли этого сам Дамблдор.
— Ты еще очень сердишься на меня, а? — спросила Гермиона. Он поднял взгляд на нее, увидел, как из ее глаз снова полились слезы, и понял, что в лице его, она, видимо, прочла его гнев.
— Нет, — тихо произнес он, — нет, Гермиона, я знаю, это вышло случайно. Ты делала всё, чтоб мы вырвались оттуда живыми, и ты была великолепна. Если бы ты там не пришла мне на выручку, я был бы уже мертв.
Он попытался улыбнуться в ответ на ее улыбку сквозь слезы, а затем занялся книгой. Корешок был жестким: ясно, что ее еще никто не открывал. Он бегло пролистал страницы в поисках фотографий. И почти сразу наткнулся на ту, которую искал: юный Дамблдор и его симпатичный товарищ, заливающиеся хохотом по поводу какой-то давно забытой шутки. Гарри взглянул на подпись:
«Альбус Дамблдор, вскоре после смерти матери, со своим другом Геллертом Гриндельвальдом».
Несколько долгих мгновений Гарри так и сидел над последними словами с открытым ртом. Гриндельвальд. Его друг Гриндельвальд. Он искоса глянул на Гермиону, которая всё ещё вглядывалась в это имя, как бы не веря своим глазам. Она медленно подняла глаза на Гарри.
— Гриндельвальд!
Уже не глядя на другие фотографии, Гарри стал просматривать страницы текста вокруг них в поисках рокового имени. Вскоре это ему удалось, и он принялся жадно читать, но тут же растерялся: чтобы понять смысл, надо было вернуться на несколько страниц назад, и в конце концов он очутился в начале главы под названием «Высшее благо». Вместе с Гермионой они стали читать:
«Итак, приближаясь к своему восемнадцатилетию, Дамблдор покидал Хогвартс в сиянии славы: староста, префект, обладатель премии имени Барнабаса Финкли «За исключительное мастерство заклинателя», представитель британской молодежи в Визенгамоте, обладатель золотой медали»За небывалый вклад в Международную конференцию алхимиков в Каире, Дамблдор намеревался теперь предпринять путешествие с Эльфиасом Дожем, прозванным «Кабы-с-Догом», туповатым, но преданным дружком, которого он подцепил в школе.
Вдвоем молодые люди остановились в «Дырявом котле» в Лондоне, готовясь на следующее утро отбыть в Грецию, как вдруг прилетела сова с вестью о смерти матери Дамблдора. Дож-Кабы-с-Дог, отказввшийся давать интервью для этой книги, представил публике свою собственную сентиментальную версию случившегося. Если верить ему, смерть Кендры явилась трагическим ударом, а решение Дамблдора отказаться от экспедиции — актом благородного самопожертвования.
Конечно же, Дамблдор сразу вернулся в Годрикову Лощину, как полагали, чтобы позаботиться о своих младших брате и сестре. Но насколько же он позаботился о них на деле?
— Он был больной на голову — этот Аберфорт, — говорит Энид Смол , живший в то время с семьей на окраине Годриковой Лощины, — и на свободе без присмотра. Понятно, жалко его было, как мамка с папкой померли. Да только он знай себе ржет, как жеребец, у меня над ухом. Не думаю, что Альбус был сильно озабочен его состоянием. Во всяком случае, я никогда не видел их вместе.
Так что же делал Альбус, если не утешал своего беспризорного слабоумного братца? Ответ, думается, в следующем: заботился о том, чтобы не вырвалась на свободу сестренка. Ибо, несмотря на смерть ее первого тюремщика, изменений в жалком положении Арианы Дамблдор не последовало. О самом ее существовании по-прежнему было известно лишь тем из посторонних, кто наверняка мог бы, как и Дож-Кабы-с-Дог, поверить в сказочку о ее «слабом здоровье».
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
