Иванов В. - Дионис и прадионисийство (1250010), страница 65
Текст из файла (страница 65)
242 лами дифирамба лирико-драматический диалог между ехагс)тоз— запевалой, который выступает уже наполовину протагонистом, оставаясь в то же время корифеем хора, и самим хором. Правда, протагонист Бакхилида, царственный отец неведомого ему сына, подготовляющееся узнание (апайпйпз)з) которого при помощи заветного меча, невзначай упомянутого Эгеем, служит одним из важнейших моментов сценической действенности дифирамба, занимает в диалоге второе место, в качестве ответчика, и постольку не ехагс)зоз; его роднит с древним запевалой только тожественность строфической формы вопросов и ответов. С другой стороны, мы не уверены, что строфы хора поются хором, а не произносятся корифеем; недаром первый издатель папируса (Кепуоп) предположил, что вопрошает царя Медея, хотя ученые, продолжавшие исследование, единодушно и, без сомнения, справедливо отвергли этот домысел.
Возможно допустить, что хор либо повторял последнюю строку обоих речитативов корифея, либо, ввиду совпадения ритмической и смысловой цезуры после седьмого стиха в каждой строфе, подхватывал запев корифея с восьмой строки. Более стройным и поэтому внутренне вероятным кажется нам, однако, такой распорядок, — но эта догадка предполагает деление хора на два самостоятельных по роли и.различествующих по одежде полухорию корифей народа, старшина, выступает, окруженный сонмом граждан, царь — дружиной, на которую граждане указывают в конце первой строфы; вступительные семь строк, как вопросов, так и ответов вложены в уста обоих предводителей полухорий, корифсястарейшины и царя; остальное, подхватываемое полухориями, поется ими попеременно '.
В заключение отдалившего нас от главной темы анализа сообщаем наш перевод Бакхилидова «Тесея» в новой переработке; ритмически он следует во всем подлиннику. НАРОД. Провещай слово, святых Афин царь, Роскошнык ибияи властодержец! Пролребезжала почто трубы медь, Песнь бранную звучно протрубилаз Али нангей земли концы Обступил и ведет грозу сечь Враждебных ратей вождьз О распределении партий в дифирамбических композициях мы ничем не знаем. Определял ли строфический принцип норму этого распределения? не была ли антистрофа только возвратом мелодии".
Не исполнялись ли в дифирамбе «Отроки» партии Тесея и Миноса солистами, и не составляла ли ббльшая часть рассказа партию корифеят Финальное обращение к Аполлону после рагапгхап егашг орй во всяком случае, а может быть — и все шесть конечных стихов от Ыо(ухап — пелись, без сомнения, всем хором. Лиходеи ль нагрянули? Грабит волчий полк пастуков стад? Угнали в полон овец". Али с думою в сердце запал страх". Дивлюсь: у тебя ль да подмоги нет, Молодых удалых бойцов, Нет надежи — витязей", Молви, сын Пандибна и Креусьй ПАРЬ. Приспешил скорой стопой, гонец, пеш,— Он долгий измерил путь Истмийский,— Провозгласить несказанных дел весть, Что некий соделал муж великий Исполин от его руки, Колебателя суши сын, пал, Насильник Синис пал.
От губительной веприцы Вызволил Кремионский лес он. Скирбн, беззаконник, мертв. Уж не мерит с пктьми тугих мышц В борьбе Керкион. И молот выронил, Полипбмона сын, Прокопт. Мощь мощнейший превозмог. Что-то будет". Чему дано сяершиться? НАРОД. И отколь сей богатырь, и кто ж он,— Поведал ли вестник? Ратной справой Вооружен ли, ведет людей полк С нарядом воинским? Иль, скиталец Бездоспешный, блуждает он, С виду пришлый купец, с рабом, в край Из края, чуждый гость? А и сердцем бестрепетен, И могутен плечьми о тех мощь Изведавнгий крепость мышц! С ним подвигший его стоит бог— Промыслить отмщенье дел неправедных! Но вседневных меж подвигов Остеречься ли злой беды? Время долго: всему свой час свершиться. ПАРЬ.
Со двумя гриднями держить путь муж,— Поведал тиегг. В оправе царской С белых юноши плеч висит меч; В руках два копья о древкак гладких; А чеканки лаконской шлем На кудрях опгевых, как жар, светл. Хитон на персах рпян. Плащ, поверх, — фессалийских рун. Пламя пылких горнил из глаз бьет, 244 Лемносских огней ролник. Первой младостью, лруги, млад он: По сердцу ему потех да игрищ вихрь,— Те ли игры Арсены, Медноавукных битв пиры,— И к веселым он гнествует Афинам.
В Аттике можно было бы предполагать самостоятельное развитие трагедии из областных особенностей религиозного быта, подобно тому как младшая сестра ее по отцу Дионису — Комедия — была самородным произрастанием аттической почвы, — образованием более поздним, сравнительно с однородными в других эллинских землях, и все же от них независимым. В самом деле, на родине старейшего аттическою трагика, Феспида, в деме Икарии, дионисийские страсти местного героя-эпонима могли быть искони предметом плачевных действ, подобных сикионским и обусловивших, быть может, сохранение и дальнейший рост легенды о винодателе-страстотерпце Икарии; ибо предание обогащалось извне привносимыми чертами — блуждающей в поисках отцовского тела дочери, ее самоубийства, звездной собаки Майры.
Во всяком случае, пляска вокруг козла (стр. (20, прим. !) показательна, как признак оргиастического френоса (з 2, прим. 1, стр. 232). Если это так, первоначальный асколиазм должен быть истолкован как веселое завершение горестного обряда, и недаром виноградари (потомки убийц Икария, грубых пастухов и земледелов, обезумевших от божественного Икариева дара), с лицами, вымазанными красным суслом и гущей виноградных выжимок (1гух), получили прозвище: «мазаных демонов», (гудочка!шопез (стр, !40): селяне (аяго!(со!) быта и легенды были поняты, следовательно, как демоны растительности, и составили коррелят пелопоннесским Сатирам, которые в поминальных действах также были, по-видимому, проекцией в миф празднующих сельчан в козьих шкурах (з 2).
Отнюдь не исключается при этом и возможность именно козловидного обличия икарийских демонов, так как пляшущие вокруг козла естественно изображают в обряде козлов, и козел, как награда, ожидающая победителя в играх, приобретает обрядовый смысл только как племенной тотем. Из чего следовало бы, что имя 1гуяот)а!шопез с производным 1гуяб!с)!а (шутливое означение комедии как веселого репбап( к трагедии) — не более чем калам- бурное изменение первоначального 1гаяос)а)шопез (что значило бы прямо: Сатиры-козлы) и даже, быть может, уже 1гаяб!с(!а. Итак, в аттической Икарии мы находим, по-видимому, исстари соединенными именно те элементы, которые в Пелопоннесе оказались необходимыми и вместе достаточными для возникновения до-Арио- ха5 нова «трагического строя». В этом смысле и в этих пределах можно оправдать античное мнение, приписывавшее обретение трагедии нкарийским виноделам '.
Но если пресловутую «повозку» Феспида, которую Гораций представляет себе наполненной актерами-певцами в виде упомянутых 1гуяоба!шопез з, надлежит отвергнуть, так как это позднее н искаженное представление несомненно проистекло из ошибочного толкования известий о действительной корабельной колеснице Великих Дионисий, на которой стоит бог, окруженный Сатирами, как он изображен на болонской вазе 3, — то уже потому, что этот корабль, сагпзз пата!!з, давший имя позднейшему «карнавалу», есть, как справедливо замечает во введении к своему «Софоклу» Ф. Ф.
Зелинский, явное «воспоминание о приезде Диониса морем в страну, в которой он хочет основать свой культ», нельзя видеть в трагедии Феспида усовершенствование отечественного обряда, сохранившего память о Дионисе, как о горном страннике, научившем горцев виноделию, а не как о заморском госте и мореплавателе. Итак, не относится ли Феспид к обычаям своих икарийских родичей приблизительно так, как Арион к исконным «трагическим хорам» Пелопоннеса? Но если для Ариона новым элементом, коим он их оплодотворяет, был островной дифирамб, для Феспида таковым является дифирамб, уже опосредствованный Коринфом: Арионово преобразование кажется упредившим самопроизвольное развитие аттической трагедии.
«Находился ли он под влиянием Ариона?»вЂ” говорит Ф. Ф. Зелинский о Феспиде: — «по-видимому, да, коль скоро он ставил трагедию». В самом деле, как самобытное происхождение комедии в Аггике ознаменовано и самобытным аттическим наименованием нового вида поэзии — !(дшд!(!!а, так имя !гней(оп бган)а свидетельствует о старшинстве Пелопоннеса. Тяжбу решит Солон: «(ез 1гая!д!(!а!3 рго1оп с!саша Апдп е!здяаяеп» (й 3, прим. 1, стр.
236). Сравнивая аттическую трагедию с ее пелопоннесской предшественницей, мы легко замечаем по намекам отрывочного и неясного предания, что вначале она как бы колеблется между понижением, по слову Пушкина, да «забавы площадной и вольности лубочной ' А!ьсп. 40 ьс аро шебзез ьа! — !ев ггазьы)аз ьенгсзь сп 1злпа) гез Анны з ног, бе аг!е рос!., 245 зчч: !8по1пш !гав)сае аепнз !птепнве сашспае бюног е! р1анз!г!з тек1зве роешаш ТЬеври, чнае сапегеп! азсгеп!чне репгпс!! 1аес)Ьнз ога.
з )аьгЬнсь бев агсЬ. !пва1п!з, 1910. Пйшш!ег, Нье!п. Мпв. 1888, ХЫП, 3. 350 П, Сраз. дионисийскую триеру в Смирне (РЫ)сп». т. ворЬ. 1 р. 227; Апз)Ы. ог Бш 1, 373 О.) и чернофигурную чашу Эксекиз (%!епег Уог1езем. 1888, Та1. ЧП. 1), с изображением диониса, лежащего на корабле, имеющем вид дельфина и увитом виноградной лозой. 2«б сцены» и озвышением до «пышных игр Мельпомены», вызывающих «душевное сетование». В первом случае она уступает воздействию отчасти местных преданий и обычаев сельской религии Диониса, отчасти, и в большей мере, — чужеземных Сатиров; во втором— испытывает противоположное влияние, исходящее от мистических культов.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
