Диссертация (1173455), страница 31
Текст из файла (страница 31)
В этомпоступке Аннушки выражаются буйство жизни и молодости, заявка женщины нанеотъемлемое право наслаждения – оригинальные черты индивидуальногохарактерастремлениююной,самостоятельнойдобродетельногоилукавойженскогодевицы,персонажаXVIпротивоположныевекасохранитьцеломудрие любой ценой.Хронотоп, в котором реализуется женский персонаж «Повести о ФролеСкобееве», соответствует духу Нового времени – пространство и времяспонтанны, случайны. Неожиданно в жизни юной Аннушки появляется мужчина(в еще более неожиданном обличии девицы), нежданно она становитсяженщиной, непредсказуемо для себя самой сбегает из дома, жестоко обманывает258Шашков С.С. История русской женщины. СПб., 1879, С.
3.143родителей мнимой болезнью. При этом старый средневековый мир с егосерьезностью и моралью также существует в пространстве повести – НардинНащокин с монахиней-сестрой и супругой являются его апологетами. Всем своимсуществом они поддерживают традицию: брата своего сестрица «стретила почести», просила его повидаться с любимой племянницей «покорно», брат жевеличает ее «государыней сестрицей» [ПЛДР; XVII (1); 58, 60]. СупругиНардины-Нащокины действуют согласно христианскому закону и освященнымвеками обычаям: «Ну, мой друг, уже быть такъ, что владеть дочерью нашею плутутакому, уже такъ Богъ судил. Надобно, другъ мой, послать к нимъ образъ иблагословить их» [Там же; 62].Но элементы нового мира «атакуют», покушаются на стойкость старого иодерживают победу: добившийся нечестным путем руки богатой невестыпроходимец Фрол иронизирует над богомольным тестем: «Ну, государь-батюшка,уже тому такъ Богъ судил!» [Там же; 63]. О том же финал «Повести о КарпеСутулове», в котором светская женщина превосходит духовных лиц в вопросахдобродетели.
Ловкость, эмоциональность Татианы выражены просторечнымиглагольными словосочетаниями: «скоро прискочила к окушку» [Там же; 68],«восплеска рукама своима» [Там же], «скоро потече» [Там же; 69]. А.С. Деминотмечает новаторство подобных характеристик, присущих именно переходномупериоду конца XVII – первой трети XVIII века259.Аннушка и Фрол – новые герои: «наступила пора новых вкусов,мировоззрений – пора «новых людей»… ловких жен, хитрых плутов»260. Ноэлементыстароговизображенииженскогоперсонажа,несомненно,сосуществуют с новыми элементами.
Так, Аннушка сохраняет традиционнуюроль помощницы героя (почти единственную роль, которую имела светскаяженщина в литературе до XVII века), но меняется герой. Как остроумно заметилВ.В. Сиповский, «увлечение старыми богатырями житийной литературы, –259Демин А.С. Русская литература второй половины XVII – начала XVIII века. Новые художественныепредставления о мире, природе, человеке. М.: Наука, 1977. 296 с.260Русскiя повѣсти. XVII–XVIII вв.
/ Под редакцией и с предисловием В.В. Сиповского. СПб.: ИзданиеА.С. Суворина, 1905. С. ХLIV.144подвижниками и аскетами, – сменяется теперь живым интересом к похождениямразных плутовских героев»261. Именно такому «перевернутому» герою-ябедникуФролу, как предшествующим героическим персонажам, нужна была помощница,и автор вводит образ Аннушки, прекрасно соответствующей своему хитромумужу.
Организацию отношений с Фролом после их близости Аннушка,стольничья дочь, берет на себя и проявляет хитрость, смышленость и ловкость,которые не уступают ловкости великого ябеды Фрола. Она посылаетвозлюбленному «200 рублев» на жизнь неподалеку от нее в Москве до удобногослучая и с помощью Фрола осуществляет свой побег. Таким образом, женскийперсонаж трансформируется под влиянием изменившегося мужского героя, исфера добродетели становится не единственной областью, в которой теперь могреализоваться женский персонаж.В.Е.
Хализев, описывая «сверхтипы» героев с позиции аксиологии,приходит к выводу, что «есть основания говорить о тенденции развитиялитературы: от позитивного освещения авантюрно-героических ориентаций к ихкритической подаче и ко все более ясному разумению и образному воплощениюценностей житийно-идиллических»262. Данное предположение, справедливое длялитературы Нового времени, противоположно истории развития древней русскойлитературы, в которой, напротив, отчетливо прослеживается процесс сменыжитийно-идиллического персонажа авантюрно-героическим (от святых женагиографии XV–XVI веков к легкомысленным героиням новеллистическихповестей).
Возможно, в литературе XIX века происходит некий возврат кжитийно-идиллическому «сверхтипу» прошлого, но, без сомнения, на новомвитке развития.В рассматриваемых мирских повестях обращает на себя вниманиеутилитарное отношение мужских героев к женщине (эта особенность отмечаласьв переводном рыцарском романе). Персонажи «Повести о Карпе Сутулове»относятся к героине с позиции эгоистического желания. Ни один из троих,261Русскiя повѣсти. XVII–XVIII вв. / Под редакцией и с предисловием В.В.
Сиповского. СПб.: Издание А.С.Суворина, 1905. С. XIII.262Хализев В.Е. Теория литературы. М., 2002. С. 203–204.145несмотря на сан, авторитет и регалии, не задумывается о чувствах Татианы,которая должна быть глубоко оскорблена их грубыми домогательствами. ДляФрола Аннушка лишь средство в достижении корыстной цели. Ради богатстваФрол «взял себе намерение возыметь любовъ с тою Аннушкой» [ПЛДР; XVII (1);55].
Используя канцеляризмы, автор пародирует чувство искренней любви,представляя его в виде запланированного мероприятия. Фрол так открываетсямамке: «Дворянин Фрол Скобеев и приехал в девическом платье для Аннушки,чтоб с нею иметь обязателную любовь» [Там же; 56]. Однако главный геройнуждается в героине, хотя и для обретения богатства, спокойной жизни. Мотивзависимости мужского персонажа от женского типичен для русского фольклора иблизких к нему произведений письменной литературы (судьба князя Игорязависит от плача Ярославны, здоровье Петра Муромского от чуда Февронии).В «Повести о Карпе Сутулове» центральным является мотив телеснойкрасоты героини, воспринятой как прелесть и искушение.
Мотив, стольпопулярный в житийной литературе, проявляется в новой идейной подаче:женщина «прекрасна зело» [Там же; 65] выступает не в роли греховного сосуда,созданного дьяволом на прельщение, а наставницей соблазнившихся. При этомавтор психологически точно изображает, как красота героини вызывает в герояхнеобузданное плотское желание, что заглушает в них голос совести и разума: «Наню зря очима своима и на красоту лица ея велми прилежно, и разжигая к нейплотию своею, и глаголаша к ней плотию своею: Азъ дам тебѣ на брашна денегъсто рублевъ, толко лягъ со мною на ночь» [Там же; 66]. Яркая метонимия«глаголаша к ней плотию своею» призвана показать непреодолимую силустрасти, которая делает человека безумным, так что он действует, подчиняясь ей,не владеет собой: «Егда азъ насыщуся и наслажуся твоея красоты, тогда прочьотиду» [Там же; 68].Тот же мотив встречаем в «Повести о Савве Грудцыне», где, однако, авторобъясняет силу страсти Саввы метафорической условностью: страсть быладействием дьявольских козней и приворотного зелья.
И все же «в лице Саввыперед нами один из первых героев русской повести, страдающий от несчастной146любви. Впервые перед нами в русской письменности явился раб женской красоты,потерявший и волю, и разум, и честь»263. Как справедливо замечает В.В. Бычков,«если средневековые летописцы и агиографы ограничивались, как правило, лишьуказаниями на красоту («красен») внешнего облика и более подробноостанавливались на духовно-нравственных достоинствах своих персонажей, тоавтор начала XVII века главное внимание уделяет именно чувственновоспринимаемой красоте»264.Действительно, мотив женской красоты в рамках оригинальной русскойлитературы становится важным в агиографическом жанре XVI века, когдацеломудрие считалось принципиальным женским качеством и хранение честиприравнивалось к христианскому подвигу.
Мы отмечали реализацию этогомотива в «Повести об Иулиании Вяземской» (где он порождает основнойконфликт произведения), «Житии княгини Ольги», «Повести о Петре и ФевронииМуромских». В словесности XVII века мотив женской привлекательностистановится не востребован в агиографии – как мы отмечали выше, темагероической защиты женщиной своей чести не актуальна для религиозныхповестей, которые открывают ценность тихой, милосердной, благочестивойжизни обыкновенной женщины.В бытовой повести XVII века снова тема женской красоты становитсяактуальной и даже сюжетообразующей.
Именно красота крестьянки Ксении,героини «Повести о Тверском Отроче монастыре» движет сюжетные события.Княжеский отрок, а затем и князь влюбляются в крестьянку с первого взгляда –так велико влияние ее красоты, что она разрушает социальные условности.Красота купеческой жены Татианы, героини «Повести о Карпе Сутулове»,разжигает плотские чувства даже в духовных лицах, готовых согрешить ради«красоты лица ея» [ПЛДР; XVII (1); 66].263Русскiя повѣсти.
XVII–XVIII вв. / Под редакцией и с предисловием В.В. Сиповского. СПб., 1905. С. ХL.Бычков В.В. Эстетика в России XVII века. М.: Знание, 1989. С. 14.264147Кроме чувственно воспринимаемой красоты, автор «Повести о КарпеСутулове» превозносит в Татиане критическое отношение к действительности, кавторитету духовных лиц. Несмотря на то что Татиана заявляет о своемпочитании духовного отца («Азъ не могу того сотворити без повеления отцасвоего духовнаго» [ПЛДР; XVII (1); 66], она с недоверием относится к егонепотребным советам и, рассудив согласно внутреннему чувству и евангельскомуслову, останавливается на решении сохранить верность мужу, какими быпровокационными ни казались предложения духовных лиц. Так, книжник XVIIвека призывает рассматривать каждую ситуацию индивидуально, рассуждая и всеподвергая сомнению.Смеховойконтекст,вкоторомразвиваетсяповествованиепосленепристойных предложений мужниного друга, духовного отца и архиепископа,обусловлен сменой ролей Татианы и мужчин.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
