Диссертация (1173455), страница 30
Текст из файла (страница 30)
Гордая и своенравнаякоролевна, оспаривающая первенство мужской половины, – без сомнения,литературный характер. Религиозные качества персонажа, типичные для «добрыхжен»древнерусскойсловесности:смирение,миролюбие,милосердие,женственная слабость – не находят отклика в характере Полиместры. Не являетсягероиня и «злой женой». Однако существенно, что идея повести – изменение138характера самолюбивой королевны. Жестокий жизненный урок вынуждаетгордую девицу приобрести типичные для «идеальной жены» черты. Сходныесюжетные перипетии роднят образ Полиместры с образом королевны Магилены,но ее характер все же ближе бойкой Татиане Сутуловой, персонажу «Повести оКарпе Сутулове», к которой обратимся ниже.Таким образом, женские характеры переводного рыцарского романаразительно отличаются от схем и аллегорий «добрых жен» древнерусскойоригинальной литературы.
Очевидно различие и художественных миров,творимыхдревнерусскимкнижникомизарубежнымавтором.Героинирыцарского романа действуют в светском, куртуазном пространстве, полноминтриг, эмоций, чувств, аффектов. Женские персонажи древнерусских повестейдо середины XVII века находятся в мире веры, выбора, испытаний, искупления. Врелигиозной картине мира положительные героини строго отвечают высокимкритериямдуховнойкрасоты,врационалистическомпространствеположительные персонажи совершают ошибки, действуют согласно собственнымубеждениям, чувствам.
Магилена, Дружневна, Неомения стоят в одном ряду состальными героями повестей. Идеальные женские персонажи-схемы, персонажиаллегории оригинальной литературы: Феврония, Динара, Ольга, Евфросинья,Иулиания, Настасия, супруга царя Казарина, Марфа и Мария – неизмеримо вышеостальных действующих лиц, они есть поэтическое мерило нравственнойкрасоты.Однако в оригинальной словесности второй половины XVII веказарождается женский образ, который перестает быть идеализированным или,напротив, погруженным в порок. Наибольшее выражение индивидуальныеженские характеры нашли в жанре новеллистической повести, смеховой контексткоторой обусловливал отсутствие риторичности, назидательности и провозглашалпобеду иных ценностей, о чем пойдет речь в следующем пункте.3.4.
Женский образ в оригинальной новелле XVII века139«Повесть о Карпе Сутулове» и «Повесть о Фроле Скобееве» – первыеоригинальные древнерусские новеллы, в которых присутствует женский образ.АнтиклерикальныйхарактерВ.П.Адриановой-Перетц«ПовестивключитьееовКарпесоставСутулове»позволяетсборника«Русскаядемократическая сатира XVII века»250. Вслед за данной работой Д.С. Лихачев вмонографии «Человек в литературе Древней Руси» перечисляет повесть в рядупроизведений демократической литературы XVII века251.
«Повесть о ФролеСкобееве» рассматривается исследователями как образец первой реалистической,объективнойповести,лишеннойсатирическихифантастическихчерт,нравоучительного тона252. Данные новеллы при несомненно важной роли смеха вразвитии сюжета все же не относятся медиевистами к понятию «смеховойлитературы»253. Но, без сомнения, произведения эти принадлежат светскомужанру развлекательной новеллы, что напрямую влияет на формированиеженского образа.Большое значение в создании женского характера рассматриваемыхповестей играет отмеченное Д.С. Лихачевым падение средневекового историзма ипоявление вымышленного героя: «Это средний, не исторический, “бытовой”человек, о котором можно было писать все, подчиняясь лишь внутренней логикесамого образа, воссоздавая этот образ в наиболее типичных для негоположениях»254.
Очевидно, цель создания произведения словесности изменяетсяот фиксации реальных исторических событий и лиц к вымышленномуизображению действительности. Не историческими, а литературными образами ибыли Татиана Сутулова, Аннушка Нардина-Нащокина.В жанре новеллы XVII века женские образы впервые обретаютсамостоятельные, глубоко личные качества, не совпадающие с общими, впротивовес женским персонажам серьезной литературы XV–XVII веков, которые250Адрианова-Перетц В.П., Демкова Н.С. Русская демократическая сатира XVII века. М.: Наука, 1977.
256 с.Лихачев Д.С. Человек в литературе Древней Руси. М., 1970. С. 136.252Русскiя повѣсти. XVII–XVIII вв. / Под редакцией и с предисловием В.В. Сиповского / СПб.: Издание А.С.Суворина, 1905. С. XLV.253Лихачев Д.С., Панченко А.М., Понырко Н.В. Смех в Древней Руси. Л.: Наука, 1984, 295 с.254Лихачев Д.С. Человек в литературе Древней Руси.
М., 1970. С. 113.251140выделяются синкретичностью личного и общего начал. Однако неверно было бысчитать, что в беллетристической литературе XVII века осознанно переноситсяакцент с фабулы произведения на характер. Но именно в не обремененномидеологией свободном смеховом контексте новеллы становится возможнымдействие отдельного человека, за которым не стоит обобщение, индивидуальныйхарактер здесь уже не является выразителем общих тенденций.Поведение Татианы Сутуловой и Аннушки читатель может трактовать ивоспринимать по-разному именно потому, что оно обусловлено личностнойсвободой.
Чтобы составить объективное представление о персонаже, становитсянеобходимо знать не только поступок действующего лица, который раньшеполностью характеризовал его, но знать мотив поступка. «Поведение персонажа,– пишет Л.Я. Гинзбург, – это не только поступки, действия, но и любое участие всюжетном движении, вовлеченность в совершающиеся события и даже любаясмена душевных состояний»255. Аннушка Нардина-Нащокина, сбежавшая из домук плуту Фролу, притворяется смертельно больной ради снискания родительскогоблагословения. Смеховой контекст позволяет не воспринимать столь вольноеповедение девушки как греховное, и читатель удовлетворяется намеком на то, чтоАннушка действовала из послушания мужу.ЖенскиеобразыиндивидуальностьдревнерусскойблагодаряновеллыраспространяющейсяXVIIвекаобретаютгуманистическойидееценности человеческой личности256.
Параллельно с процессом высвобожденияличностного начала в литературе идет переосмысление сущности добра и зла,должного и греховного. Наиболее явственно это проявляется именно вдемократической сатире, в развлекательной новелле, в легком повествовании.Смеховой контекст позволяет мировому порядку перевернуться «с ног наголову»: добро имеет злые плоды, и наоборот.
Обесчещенная Аннушка на255Гинзбург Л.Я. О литературном герое. Л.: Советский писатель. Ленинградское отделение, 1979. С. 90.См. Лихачев Д.С.: «Человеческая личность эмансипировалась в России… не в пышных признанияхартистического дара художников эпохи Возрождения, а в «гуньке кабацкой», на последней ступени падения… Иэто было великим предвозвестием гуманистического характера русской литературы XIX в. с ее темой ценностималенького человека, с ее сочувствием каждому, кто страдает». Лихачев Д.С.
Человек в литературе Древней Руси.М., 1970. С. 138–139.256141предложениемамкиотомститьнасильникусмертью(масштабдействийгероических женщин словесности прошлого века – Иулиании Вяземской, княгиниОльги «Степенной книги») отвечает «гуманистической» идеей помилованиязлодея, к тому же оплачивая услуги сладострастного героя суммой в тристарублей. Разграничение добра и зла перестает быть столь очевидным, их граница –легкоразличимой.Смеховой контекст новеллистической повести XVII века позволяет новымгероиням действовать наперекор традиции, совершить переход от старого кновому легко, без угрызений совести, без оценки и мысли о должном, безсомнений.
Совсем не то видим в «Повести о Горе-Злочастии» и «Повести о СаввеГрудцыне», где герои «преступили заветы старины, оба слишком опрометчивокинулись в круговорот жизни и, искалеченные, попали в тихое пристанище –монастырь»257. Аннушка, Татиана оправданы идеологией новеллы: их ловкости,смелости воздается почетная хвала.ЛишьнапервыйвзглядТатианаСутуловадействуетсогласнопатриархальной традиции: стремится сохранить свою честь. В действительностихарактер Татианы подчиняется совершенно иным законам. Она не только боретсяза свое целомудрие, она лично восстанавливает справедливость, жестоко караетсоблазнившихся, к тому же духовных лиц, не оставляя им возможностираскаяться и сохранить достоинство: «И быша от срамоты, яко мертвы,посрамлении от мудрыя жены» [ПЛДР; XVII (1); 70].
Восхваляемое в повестицеломудрие героини иного толка, чем чистота души и тела, за которую боролисьгероини XVI века. Сохраняя целомудрие телесное, Татиана не целомудреннадуховно. Ее насмешка над духовными лицами, хотя и согрешившими, дерзка изла. Своими смелыми, откровенными, меркантильными действиями героиняпорывает с многовековой традицией, которая укоризненно осудила бы ееповедение апостольским поучением: «Един Законодатель и Судия, могущийспасти и погубить; а ты кто, который судишь другого?» (Иак. 4:12).257Русскiя повѣсти.
XVII–XVIII вв. / Под редакцией и с предисловием В.В. Сиповского. СПб.: Издание А.С.Суворина, 1905. С. ХLII.142Несмотря на то, что повесть разрабатывает популярный с XVI века мотивстремления женщины сохранить честь, он раскрывается не в моральноидеологическом контексте, а смеховом. Позор, которому героиня подвергаетсвоих противников, духовных лиц, автор представляет как заслуженный имиурок. Художественное целое повести оправдывает героиню, именуя ее«премудрой» («Повесть о некотором госте богатом и славном о Карпе Сутуловѣ ио премудрой жене ево, како не оскверни ложа мужа своего»). В понятие«премудройжены»авторвкладываетиное,светскоесодержание.Подпремудростью Татианы подразумевается ловкость и хитрость, стойкость передискушением и разумность.
Однако в словесности Древней Руси XV–XVI вековданный женский персонаж не мог бы считаться положительным. Самоволие винтерпретации жизненных ситуаций свидетельствует о реализации персонажа какхарактера, не как схемы или аллегории «доброй жены».Еще более решительно порывает с традицией героиня «Повести о ФролеСкобееве», Аннушка. Славный стольник Нардин-Нащокин не понимает, какмогла его дочь, забыв честь и достоинство, без родительского благословениясбежать с плутом и ябедником Фролкой (возможно, данное сюжетное событиеразвивается под влиянием зафиксированного в фольклоре древнего славянскогообычая умыкания заранее сговоренных невест из-под носа родителей258).
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
