Раймон Арон - Этапы развития социологической мысли (1158956), страница 94

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 94)

Свободно комментируя Вебера, можно добавить, что ис­торики склонны одновременно считать, что прошлое было фатальным, а будущее — неопределенно. Но эти два тезиса противоречивы. Время неоднозначно. То, что для нас про­шлое, для других будущее. Если бы будущее как таковое было неопределенным, то в истории не было бы никаких детерминистских объяснений. Теоретически возможность причинного объяснения аналогична как для прошлого, так и для будущего. Будущее невозможно знать с уверенностью

504

по той же причине, по которой невозможно добиться необ­ходимого объяснения, когда предпринимается причинный анализ прошлого. Сложное событие всегда было результатом одновременного воздействия большого числа обстоятельств. В решающие моменты истории один человек принимал реше­ние. Таким же образом завтра примет решение другой. И эти решения под воздействием обстоятельств всегда содер­жат в себе значительную долю неопределенности в том са­мом смысле, что иной человек на том же месте мог бы при­нять иное решение. Каждому моменту присущи определен­ные тенденции, которые, однако, оставляют людям некото­рую свободу действий. И кроме того, возникают многочисленные факторы, оказывающие разное влияние.

Цель причинного исторического анализа — установить, насколько сильным было влияние обстоятельств общего по­рядка, какова эффективность воздействия случайности или личности в данный момент истории. Именно потому что лич­ности и случайности имеют свою роль в истории, именно потому что судьба заранее не определена, представляет ин­терес проводить причинный анализ прошлого, чтобы вычле­нить ответственность, которую брали на себя люди, которые потом сталкивались с превратностями судьбы, поскольку в момент, когда они принимали то или иное решение, история шла в том или ином направлении. Такое представление о ходе истории позволяло Веберу сохранять ощущение вели­чия человека действия. Если бы люди были лишь соучастни­ками заранее расписанной судьбы, то политика была бы жалкой рутиной. Именно потому что будущее неопределен­но, что его могут ковать отдельные люди, политика является одной из благородных профессий человечества.

Итак, ретроспективный причинный анализ связан с концеп­цией исторического развития, а такая абстрактная методоло­гия — с философией истории. В свою очередь, эта философия есть философия позитивной истории и ограничивается тем, что стремится облечь в соответствующую форму то, о чем все мы непосредственно думаем и чем живем. Нет ни одного че­ловека действия, который считал бы, что его поступок «все равно ничего не изменит»; нет ни одного человека действия, который думал бы, что любой другой на его месте сделал бы то же самое или, если бы даже тот поступил иначе, результат был бы тот же. То, что Вебер облекает в логическую форму, это непосредственный и, по моему мнению, подлинный опыт исторического человека, т.е. опыт живого человека, делающе­го историю прежде, чем ее восстанавливают в памяти.

505

Итак, научный прием, посредством которого мы достига- ем исторической причинности, содержит в качестве главного элемента мысленное построение того, что могло бы произой- ти, если бы один из элементов предшествовавших событий не имел места или был бы иным, чем он был. То есть мыс- лительное образование нереального — это средство, необхо- димое для понимания того, как действительно развивались события.

Каким образом можно построить мысленную конструк­цию нереального хода событий? Ответ на этот вопрос за­ключается в том, что нет необходимости выстраивать деталь­но то, что могло бы произойти. Достаточно, исходя из по­длинной исторической реальности, показать, что если бы то или иное единичное предшествующее событие не произошло или произошло иначе, то и исследуемое историческое собы­тие было бы иным,

Тот, кто утверждает, будто индивидуальное историческое событие не было бы иным, если бы даже один из предшеству­ющих элементов не был тем, чем он в действительности был, должен доказать это утверждение. Роль личностей и случай­ностей в исторических событиях является первым и непосред­ственным элементом; тем же, кто отрицает такую роль, нужно доказать, что это не так.

Вместе с тем можно инргда найти способ — не реконстру­
ируя детали ирреального течения событий — сделать путем
сравнения вероятным иной вариант возможного развития со­
бытий. Сам Вебер приводит пример греко-персидских войн.
Мысленно представим себе, что афиняне проиграли битву при
Марафоне или при Саламине и Персия завоевала Грецию. При
реализации такой гипотезы, как изменилось бы дальнейшее
развитие Греции? Если бы мы смогли счесть правдоподобным
(при условии завоевания Греции Персией) существенное из­
менение значительных элементов греческой культуры, то мы
ί бы высветили каузальную эффективность военной победы.

Такое ирреальное развитие событий можно, пишет Вебер, сконструировать двумя способами: либо изучить, что произош­ло в регионах, действительно завоеванных персами, либо про­анализировать состояние Греции в момент битв при Марафоне и Саламине. В Греции той эпохи появились зачатки культуры и религии, отличной от той, которая процветала в городах-госу­дарствах. В тот период начали развиваться религии дионисий-ского типа, схожие с восточными религиями. Мы подошли, та­ким образом, к тому, что путем сравнения с другими региона­ми можем получить правдоподобную картину того, как победа

506

персов могла бы задушить прогресс рациональной мысли, ко­торая оказалась значительнейшим вкладом греческой культу­ры в общее развитие всего человечества. В этом смысле мож­но сказать, что битва при Марафоне, явившаяся гарантом не­зависимости греческих городов, была одной из причин, необ­ходимых для развития рациональной культуры.

«Никто не излагал так пластично и ясно, как он [Э. Май-ер], «значение» персидских войн для мировой истории и культурного развития Запада. Однако как же это выглядит в логическом аспекте? Прежде всего сопоставляются две «воз­можности»: 1) распространение теократически-религиозной культуры, уходящей своими корнями в мистерии и пророче­ства оракулов, под эгидой и протекторатом персов, повсюду стремившихся использовать национальную религию как ору­дие господства (примером может служить их политика по отношению к иудеям), и 2) победа посюстороннего, свобод­ного духовного мира эллинов, который подарил нам культур­ные ценности, вдохновляющие нас по сей день. Дело «реши­ло» сражение, небольшая по своим масштабам «битва» при Марафоне, которая представляла собой необходимую «пред­посылку» создания аттического флота и, следовательно, даль­нейшей борьбы за свободу и сохранение независимости эл­линской культуры, позитивных стимулов возникновения спе­цифической западной историографии, развитие драмы и всей той неповторимой духовной жизни, сложившейся на этой, в чисто количественном отношении более чем второстепенной арене мировой истории» (там же, с. 470—471).

По-видимому, в определенных исторических ситуациях бывает достаточно одного события, например победы в вой­не или поражения, чтобы решить судьбу развития целой культуры в одном или другом направлении. Заслуга такого рода интерпретации истории заключается в том, что она от­дает должное роли личности и событий, показывает, что ис­тория не предопределена заранее и деятельные люди могут изменить ее течение.

Аналогичный по характеру анализ можно применить и к другой исторической ситуации. Например, что могло бы про­изойти во Франции Луи Филиппа, если бы герцог Орлеанский не разбился в своей карете и династическая оппозиция объе­динилась бы вокруг наследника престола, слывшего либера­лом? Что произошло бы, если бы после первых волнений в феврале 1848 г. восстание не вспыхнуло бы вновь от не­скольких случайных выстрелов на бульварах и трон Луи Фи­липпа именно в этот день был бы спасен?

507

Показать, как отдельные факты могут определить значи­мость целого движения, не значит отрицать глобальный детер­минизм экономических или демографических факторов (назо­вем абстрактными терминами — факторов массового характе­ра), а значит, придать событиям прошлого то состояние неоп­ределенности или вероятности, которое характеризует события такими, какими мы их переживаем, или такими, каки­ми их себе представляет любой человек действия.

Наконец, анализ исторической причинности тем более то­чен, чем большим числом предпосылок общего характера рас­полагает историк, что позволяет ему конструировать мыслен­ные нереальные образования либо уточнять вероятность того или иного события в зависимости от того или иного предшест­вующего элемента.

В размышлении Вебера проходит мысль о некой своего ро­да тесной солидарности между исторической и социологиче­ской причинностью, поскольку и та и другая изъясняются по­средством терминологии вероятности. Историческая причин­ность позволяет, например, допустить, что с учетом общей внутренней обстановки во Франции в 1848 г. революция была вероятна. Это означает, что ее могло вызвать большое число всякого рода случайностей. Сказать, что война 1914 г. была вероятна, означает, что многочисленных случайных факторов при общей политической обстановке в Европе было вполне достаточно, чтобы привести к взрыву^ Причинная связь между ситуацией и событием, стало быть, адекватна в том случае, ес­ли мы полагаем, что такая-то ситуация делала, если не неиз­бежным, то по меньшей мере вероятным событие, которое мы стремимся объяснить. Степень вероятности такой связи варьи­руется, кстати, в зависимости от обстоятельств.

В более широком плане мысль Вебера о причинности вы­ражается в терминах вероятности и шансов. Типичным пред­ставляется пример взаимосвязи между определенным эконо­мическим строем и организацией политической власти. Мно­гие либеральные авторы писали, что экономическое планиро­вание делало невозможным существование демократического строя в то время, как марксисты утверждали, что режим, основанный на частной собственности на средства производ­ства, неизбежно ведет к захвату политической власти мень­шинством, владеющим этими средствами производства. Все эти утверждения, касающиеся обусловленности одного эле­мента общества другим, должны, .по мнению Вебера, выра­жаться в терминах, связанных с понятием вероятности. Эко­номическая система, основанная на всеобщем планировании,

508

ведет к тому, что определенный тип политической организа­ции становится более чем вероятным. Мысленно представив себе определенное экономическое устройство, мы ограничи­ваем рамки, в которых располагается организация соответст­вующей политической власти, и пределы этих рамок можно более или менее точно определить.

Итак, односторонней обусловленности целого общества одним элементом — будь то элемент экономический, поли­тический или религиозный — не существует. Причинные связи социологии Вебер представляет себе как связи частич­ные и вероятные. Эти связи частичны в том смысле, что какой-то фрагмент совокупной реальности делает вероятным или невозможным иной элемент реальной действительности. Например, абсолютистская политическая власть способствует вмешательству государства в функции экономики. Но можно с таким же успехом представить себе и установить обрат­ные связи: т.е. идти от экономической характеристики, как, например, планирование, частная или общественная собст­венность, и показать, в какой мере этот элемент экономики способствует или не способствует такому-то образу мышле­ния или такой-то форме организации власти. Причинные свя­зи Частичны, а не целостны; они носят характер вероятности, а не необходимой обусловленности.

Эта теория частичной и аналитической причинности служит и намерена быть опровержением той интерпретации, которую дает причинным связям вульгарный исторический материа­лизм. Она исключает возможность детерминирующего влия­ния стдного элемента действительности на другие ее аспекты без ответного влияния на него с их стороны.

Это неприятие детерминирующего влияния единичного элемента на общество в его целостности исключает также детерминирующее влияние существующего общества через какие-либо его характерные элементы на будущее общество в его целостности. Будучи аналитической и частичной, фило­софия Вебера отказывается представить в деталях капитали­стическое общество будущего или посткапиталистическое общество. Однако это не связано с тем, что Вебер считает невозможным предвидеть некоторые характерные черты бу­дущего общества. Он был убежден, что процесс рационали­зации и бюрократизации неизбежен. Но сами по себе эти процессы не определяют с точностью ни характера полити­ческих режимов, ни образа жизни, ни образа мысли и веры людей будущего.

Характеристики

Список файлов книги