Раймон Арон - Этапы развития социологической мысли (1158956), страница 60
Текст из файла (страница 60)
преступлениями, т.е. актов, нарушающих императив или запрет либо непосредственно ущемляющих коллективное сознание.
Это определение преступления типично социологическое в том значении термина «социологический», какой ему придает Дюркгейм. В социологическом значении слова преступление есть просто действие, запрещенное коллективным сознанием. Не имеет значения, безобидно ли это действие, по мнению тех, кто наблюдает за ним несколько веков спустя или принадлежит к иному обществу. В социологическом исследовании преступление может быть определено лишь извне и относительно состояния коллективного сознания рассматриваемого общества. Это определение объективное и релятивистское.
Сказать, что некто с социологической точки зрения преступник, не означает, что мы считаем его виновным по отношению к Богу или по отношению к нашей собственной концепции справедливости. Преступник — это тот, кто, живя в обществе, отказался соблюдать его законы. В этом смысле Сократ, вероятно, поделом считался преступником.
Очевидно, достаточно довести эту идею до крайности, чтобы она стала либо банальной, либо шокирующей. Социологическая дефиниция преступления, в самом деле, логически приводит к полному релятивизму, удобному для абстрактных размышлений, но которого в действительности никто не принимает, даже те, кто его открыто признают.
Как бы то ни было, набросав теорию преступности, Дюркгейм без труда выводит из нее теорию санкций. Он с некоторой долей пренебрежения отбрасывает классические интерпретации, в соответствии с которыми цель санкции заключается в предупреждении повторения преступного деяния. По его мнению, функция и смысл санкции не в том, чтобы вызвать страх или отвадить от чего-либо. Функция наказания -г- удовлетворить общее сознание. Ибо последнее оскорблено деянием, совершенным одним из членов коллектива. Оно требует удовлетворения, и наказание виновного служит этим удовлетворением, очевидным для всех.
Дюркгейм считает данную теорию санкции более удовлетворительной, чем ее рационалистическая интерпретация как эффекта устрашения. Вероятно, с социологической точки зрения он прав. Но нельзя не признать, что если это так, если наказание есть главным образом удовлетворение, принесенное коллективному сознанию, то престиж правосудия и авторитет санкций не возросли.
Такой циник, как Парето, охотно скажет, что Дюркгейм прав, что, в самом деле, многие наказания суть не что иное, как разновидности мщения со стороны коллективного сознания недисциплинированным индивидам, но об этом не следует
322
говорить, ибо как же поддерживать уважение к правосудию, если последнее есть не более чем дань предрассудкам самоуправного и иррационального общества.
В реститутивном праве речь идет не столько о наказании, сколько о восстановлении такого состояния вещей, какое должно соответствовать справедливости. Тот, кто не вернул свой долг, должен его уплатить. Но реститутивное право, к которому относится, например, коммерческое, не единственная форма права, свойственного обществу с органической солидарностью. По крайней мере реститутивное право следует понимать в очень широком значении, в соответствии с которым оно объединяет все юридические правила, имея целью организацию кооперации между индивидами. Административное, или конституционное, право на том же основании, что и коммерческое, принадлежит к разновидности кооперативного права. Они служат не столько выражением общих для коллектива чувств, сколько организацией регулярного и упорядоченного сосуществования уже дифференцированных индивидов.
Можно считать, что Дюркгейм, таким образом, снова возвращается к идее (игравшей основную роль в социологии Спенсера и в теориях классических экономистов), согласно которой современное общество, в сущности, основано на договоре, т.е. на свободно заключенных соглашениях между индивидами. В этом случае дюркгеймовский подход как будто соответствует классической формуле «du statut au contrat» (от статута к соглашению) или также «от общества с преобладанием коллективных императивов к обществу, в котором общий порядок создается свободным решением индивидов». Но не такова идея Дюркгейма. Современное общество, по его мнению, зиждется на договоре не больше, чем разделение труда объясняется рациональными решениями индивидов, направленными на увеличение общей продуктивности через распределение заданий. Если бы современное общество было «договорным», оно объяснялось бы индивидуальными поведениями. А ведь Дюркгейм хочет доказать как раз противоположное.
Выступая, таким образом, против «контрактуалистов» типа Спенсера и против экономистов, Дюркгейм не отрицает, что в современных обществах возрастающую роль играют свободно заключаемые между индивидами контракты. Но этот договорный элемент в современном обществе производен от общественной организации и даже от состояния коллективного сознания. Чтобы все больше и больше расширялась область свободного заключения соглашений между индивидами, нужна юридическая структура общества, которая регулировала бы автономные решения индивидов. Иными словами, межиндивидуальные контракты заключаются в социальном контексте, не-
323
посредственно не определяемом индивидами. Исконное условие существования сферы контракта — разделение труда посредством дифференциации. Здесь мы вновь сталкиваемся с принципом приоритета социальной структуры перед индивидами, или с приоритетом общественного типа перед индивидуальными феноменами.
Контракты заключаются между индивидами, но условия, в которых они заключаются, устанавливаются законодательством, отражающим понимание того, что в глобальном обществе считается справедливым, а что — несправедливым, что терпимым и что — нетерпимым.
Общество, где господствует органический тип солидарности, стало быть, не определяется заменой общности контрактом. Тем более не определяется современное общество заменой военного строя индустриальным, если пользоваться антитезой Спенсера. Оно обусловлено приоритетом феномена общественной дифференциации, контрактуализм же выступает ее следствием и выражением.
Когда экономисты или социологи считают основой современного общества контракт, они сразу переворачивают исторический и логический порядок вещей. Именно отталкиваясь от глобального общества, можно разом понять, что собой представляют индивиды, как и почему они могут спокойно договариваться.
Какова же причина органической солидарности, или общественной дифференциации, рассматриваемой в качестве основной характеристики современных обществ?
Сначала отметим небесспорность постановки Дюркгеимом этой проблемы таким образом: какова причина развития органической солидарности, или общественной дифференциации? Априори недостоверно и, пожалуй, даже невероятно, что можно обнаружить причину некоего сложного феномена, существующего не изолированно, а в качестве одной из стррон общественной системы. Но Дюркгейм хочет выявить причину развития разделения труда в современных обществах.
Дело тут идет о феномене в высшей степени общественном. Когда же требующий объяснения феномен отличается таким характером, то, по принципу однородности причины и следствия, причина также должна быть общественной. Поэтому индивидуалистское объяснение должно быть исключено. Любопытно, что Дюркгейм отбрасывает и объяснение, уже рассмотренное и исключенное Контом, согласно которому основным фактором общественного развития была тоска, или поиск счастья. Ибо, как говорит Дюркгейм, ничто не свидетельствует о том, будто члены современного общества более счастливы, чем члены архаических обществ. Наверное, здесь
324
он прав. Единственное, что удивляет: он считает необходимым (впрочем, возможно, в то время это было действительно необходимо) посвятить столько страниц доказательству того факта, что социальная дифференциация не объясняется поиском радостей или счастья.
Верно, утверждает он, современное общество предоставляет человеку более тонкие и многочисленные удовольствия, но эта дифференциация удовольствий есть следствие общественной дифференциации, а не ее причина. Что же касается счастья, никто не может сказать, что мы более счастливы, чем те, кто жил до нас. С этого момента Дюркгейм очень интересуется феноменом самоубийства. Лучшее доказательство того, пишет он, что с прогрессом современного общества счастья не становится больше, это частота самоубийств. И он намекает, что в современных обществах самоубийств больше, чем в обществах прошлого. Но за неимением статистики самоубийств в прошлых обществах на этот счет нет уверенности.
Разделение труда, следовательно, не может объясняться ни тоской, ни поисками счастья, ни ростом удовольствий, ни желанием повысить производительность коллективного труда. Разделение труда, общественный феномен, может быть объяснен лишь с помощью другого общественного феномена, и этот другой общественный феномен представляет собой сочетание объема общества и его материальной и моральной плотности.
Объем общества — это просто число индивидов, составляющих данный коллектив. Но один объем не является причиной общественной дифференциации. В многолюдном обществе, сформировавшемся на обширной площади, но организованном путем рядоположенности сегментов и сближения огромного числа племен с сохранением в каждом из них прошлой структуры, один лишь объем не вызовет дифференциации. Чтобы объем, т.е. рост численности, стал причиной дифференциации, следует добавить плотность в двух смыслах — моральном и материальном. .Плотность в материальном смысле — это число индивидов на данной площади. Моральная плотность — это интенсивность коммуникаций и обменов между индивидами. Чем больше связей между индивидами, чем больше они работают вместе, тем больше между ними торговых отношений или отношений конкуренции, тем выше плотность. Общественная дифференциация — это результат сочетания двух феноменов: объема общества и его материальной и моральной плотности.
Для объяснения данного механизма Дюркгейм прибегает к понятию борьбы за существование, введенному в оборот Дарвиным во второй половине XIX в. Чем больше индивидов пробуют жить вместе, тем сильнее борьба за существование. Общественная дифференциация есть мирное разрешение борьбы
325
за существование. Вместо уничтожения одних ради выживания других, как это происходит в животном мире, общественная дифференциация позволяет уцелеть большему числу индивидов. Каждый перестает соперничать со всеми и оказывается в состоянии играть свою роль и выполнять определенную функцию. Нет необходимости уничтожения большинства индивидов с тех пор, как они стали не похожи друг на друга, а различны, — каждый вносит свой вклад в жизнь всех остальных2.
Это объяснение соответствует тому, что Дюркгейм рассматривает в качестве правила социологического метода: объяснение одного социального феномена другим социальным феноменом и объяснение одного глобального феномена другим глобальным феноменом.
Начиная с этой первой значительной работы, мысль Дюрк-гейма сосредоточена на нескольких важнейших идеях.
Дифференциация, отличительный феномен современных обществ, служит созидательным условием личной свободы. Только в обществе, где коллективное сознание частично утратило свою навязчивую непреклонность, индивид может обладать определенной самостоятельностью суждения и действия. В этом индивидуалистическом обществе основная проблема состоит в поддержании минимума коллективного сознания, при отсутствии которого органическая солидарность повлечет за собой общественную дезинтеграцию.
Индивид есть проявление коллективности, в условиях механической солидарности индивиды взаимозаменяемы. В архаическом обществе индивида нельзя было считать «самым незаменимым существом», согласно формуле Жида. Но когда мы доходим до общества, в котором каждый может и хочет быть самым незаменимым существом, индивид по-прежнему остается проявлением коллективности. Структура коллектива предписывает каждому личную ответственность. Но даже и в этом обществе, позволяющем каждому быть самим собой, в индивидуальных сознаниях есть более значительная, чем мы думаем, доля коллективного сознания. Общество органической дифференциации не могло бы сохраняться, если бы вне или сверх господства договора не существовали императивы и запреты, коллективные ценности и объекты поклонения, привязывающие личность к социальному целому.
2. «Самоубийство» (1897)
Книга, которую Дюркгейм посвятил проблеме самоубийства, тесно связана с исследованием разделения труда. Дюркгейм в целом принимает феномен естественного разделения
326
труда. В нем он усматривает признак нормального и в конечном счете благоприятного развития общества. В порядке вещей для него дифференциация занятий и индивидов, ослабление авторитета традиций, усиление власти разума, развитие личной инициативы. Однако он отмечает также, что в современном обществе человек не обязательно более удовлетворен своим положением, чем в прежних обществах, и попутно привлекает внимание к росту самоубийств как проявлению и доказательству определенных, может быть, патологических черт нынешней организации совместной жизни.
Последняя часть книги, посвященной разделению труда, содержит в себе анализ этих патологических черт. Уже здесь Дюркгейм говорит об аномии, отсутствии или дезинтеграции, норм, т.е. о понятии, которое станет преобладающим при анализе самоубийств. Он обращает внимание и на некоторые феномены: экономические кризисы, плохое приспособление трудящихся к условиям работы, необузданность требований индивидов по отношению к коллективу. Все эти феномены — патологические. В самом деле, в соответствии с тем, что современные общества основаны на дифференциации, необходимо, чтобы каждый делал то, что отвечает его склонностям и желаниям. Сверх того, общество, все более учитывающее индивидуализм, оказывается по своей сущности вынужденным уважать правосудие. В обществах, где господствуют традиции, место каждого индивида определяется происхождением или коллективными императивами. В таких обществах требование индивидом положения, соответствующего его пристрастиям или соразмерного его достоинствам, было бы нарушением нормы. Ведущий же принцип современного общества — индивидуализм. Люди здесь отличаются друг от друга и осознают это, каждый стремится добиться того, на что" он, по его мнению, имеет право. Индивидуалистический принцип справедливости становится принципом коллективным, необходимым, соответствующим нынешнему строю. Современные общества могут сохранять устойчивость, лишь уважая правосудие.