Раймон Арон - Этапы развития социологической мысли (1158956), страница 54
Текст из файла (страница 54)
« 10 декабря 1848 г. [т.е. день избрания Луи Наполеона. — P.A.] было днем крестьянского восстания. Лишь с этого дня начался февраль для французских крестьян. Символ, выразивший их вступление в революционное движение, неуклюже-лукавый, плутовато-наивный, несуразно-возвышенный, расчетливое суеверие, патетический фарс, гениально-нелепый анахронизм, озорная шутка всемирной истории, непонятный иероглиф для цивилизованного ума, — этот символ явно носил печать того класса, который является представителем варварства внутри цивилизации. Республика заявила ему о своем существовании фигурой сборщика налогов, он заявил ей о своем существовании фигурой императора. Наполеон был единственным человеком, в котором нашли себе исчерпывающее выражение интересы и фантазия новообразованного в 1789г. крестьянского класса. Написав его имя на фронтоне республики, крестьянство этим самым объявляло войну иностранным государствам и борьбу за свои классовые интересы внутри страны. Наполеон был для крестьян не личностью, а программой. Со знаменами, с музыкой шли они к избирательным урнам, восклицая: «Plus d'impôts, a bas les riches, a bas la républigue, vive
288
Гетрегешг!" — «Долой налоги, долой богачей, долой республику, да здравствует император!» За спиной императора скрывалась крестьянская война. Республика, ими забаллотированная, была республикой богачей» (Соч., т. 7, с. 42 — 43).
Даже немарксист не колеблясь признает, что крестьяне голосовали за Луи Наполеона. Представляя в то время большинство избирателей, они предпочли избрать реального или вымышленного племянника императора Наполеона, а не генерала-республиканца Кавеньяка. В контексте психополитической интерпретации можно было бы сказать, что Луи Наполеон из-за своего имени был харизматическим вождем. Крестьянин — малоцивилизованный, отмечает Маркс со своим пренебрежением к крестьянам, — предпочел наполеоновский символ настоящей республиканской личности, и в этом смысле Луи Наполеон был человеком крестьян против республики богатых. Представляется проблематичным то, в какой мере Луи Наполеон благодаря самому факту избрания его крестьянами стал представителем интереса класса крестьян. Крестьянам не было необходимости избирать Луи Наполеона для того, чтобы он выражал их классовый интерес. Тем более не было необходимости в том, чтобы принятые Луи Наполеоном меры соответствовали классовому интересу крестьян. Император сделал то, что ему подсказывали его дарование или его глупость. Голосование крестьян за Луи Наполеона — событие неопровержимое. Превращение события в теорию — это суждение: «Классовый интерес крестьян нашел свое выражение в Луи Наполеоне».
Это событие позволяет понять отрывок из «Восемнадцатого брюмера Луи Бонапарта», относящийся к крестьянам. Маркс описывает в нем положение класса крестьян:
«Поскольку миллионы семей живут в экономических условиях, отличающих и враждебно противопоставляющих их образ жизни, интересы и образование образу жизни, интересам и образованию других классов, — они образуют класс. Поскольку' между парцельными крестьянами существует лишь местная связь, поскольку тождество их интересов не создает между ними никакой общности, никакой национальной связи, никакой политической организации, — они не образуют класса. Они поэтому не способны защищать свои классовые интересы от своего собственного имени, будь то через посредство парламента или через посредство конвента. Они не могут представлять себя, их должны представлять другие. Их представитель должен вместе с тем являться их господином, авторитетом, стоящим над ними, неограниченной правительственной властью, защищающей их от других классов и ниспосылающей им свыше дождь и солнечный свет. Политическое влияние парцельного крестьянства в конечном счете выражается,
10 Зак. № 4 289
стало быть, в том, что исполнительная власть подчиняет себе общество» (Соч., т. 8, с. 208).
Налицо очень проникновенное описание двусмысленного положения (класс и некласс) массы крестьян. Способ существования крестьян более или менее сходный, и это выделяет их как общественный класс; но им недостает способности осознать самих себя как единое целое. Неспособные составить представление о самих себе, они поэтому образуют пассивный класс, который может быть представлен лишь людьми, находящимися вне его, что позволяет объяснить сам факт избрания крестьянами Луи Наполеона, человека не из их среды.
Остается, однако, главный вопрос: объясняется ли адекватно происходящее на политической сцене тем, что происходит в базисе?
По Марксу, например, легитимная монархия представляла земельных собственников, а орлеанская монархия — финансовую и торговую буржуазию. Однако эти две династии никогда не могли дойти до понимания друг друга. В ходе кризиса 1848 — 1851 гг. раздор между двумя династиями служил непреодолимым препятствием для восстановления монархии. Были ли неспособны два королевских семейства прийти к согласию относительно имени претендента, потому что одно было знаменем земельной собственности, а второе — собственности промышленной и торговой? Или они были неспособны прийти к согласию, потому что, по существу, можно иметь лишь одного претендента?
Чем бы ни был навеян вопрос — предвзятым мнением критика или хитростью, — он ставит важную проблему интерпретации политики посредством базиса. Допустим, Маркс прав, легитимная монархия по сути своей является режимом крупной земельной собственности и наследственного дворянства, а орлеанская монархия представляет интересы финансовой буржуазии. Конфликт ли экономических интересов мешал единству или простой, осмелюсь сказать, арифметический феномен, согласно которому мог быть лишь один король?
Маркса, естественно, прельщает объяснение невозможности согласия несовместимостью экономических интересов5. Слабость этой интерпретации в том, что в иных странах и при иных обстоятельствах земельная собственность смогла найти компромисс с промышленной и торговой буржуазией.
Следующий отрывок из «Восемнадцатого брюмера Луи Бонапарта» особенно знаменателен:
«Дипломаты партии порядка надеялись прекратить борьбу путем соединения обеих династий, путем так называемого слияния роялистских партий и их королевских домов. Действительным слиянием Реставрации и Июльской монархии была
290
парламентарная республика, в которой стирались орлеанист-ские и легитимистские цвета и различные виды буржуа растворялись в буржуа вообще, в буржуа как представителе рода. Теперь же орлеанист должен превратиться в легитимиста, а легитимист в орлеаниста» (Соч. т.8, с. 186).
Маркс прав. Ничего подобного нельзя требовать, разве что претендент одного из семейств соглашается исчезнуть. Здесь интерпретация исключительно политическая, точная и убедительная. Обе монархические партии могли сойтись только на парламентской республике, единственном средстве примирения двух претендентов на трон, который терпит лишь одного захватчика. Когда же есть два претендента, нужно, чтобы никто не пришел к власти: иначе один окажется в Тюильрийском дворце, а другой — в изгнании. Парламентская республика в этом смысле была способом примирения двух династий. И Маркс продолжает:
«Монархия, олицетворявшая их антагонизм, должна была стать воплощением их единства; выражение их исключающих друг друга фракционных интересов должно было стать выражением их общих классовых интересов; монархия должна была выполнить то, что могло быть и было выполнено лишь упразднением обеих монархий, лишь республикой. Таков был философский камень, над открытием которого алхимики партии порядка ломали себе голову. Как будто легитимная монархия может когда-либо стать монархией промышленных буржуа или буржуазная монархия — монархией наследственной земельной аристократии. Как будто земельная собственность и промышленность могут мирно уживаться под одной короной, в то время как корона может увенчать только одну голову — голову старшего или младшего брата. Как будто промышленность вообще может помириться с земельной собственностью, пока земельная собственность не решится сама сделаться промышленной. Умри завтра Генрих V, граф Парижский все-таки не стал бы королем легитимистов, — разве только, если бы он перестал быть королем орлеанистов» (Соч., т.8, с. 186).
Маркс, следовательно, прибегает к изощренному, содержащему тонкие намеки, двойному объяснению: политическому, согласно которому за французский трон борются два претендента и единственным средством примирения их сторонников оказалась бы парламентская республика, и существенно отличающемуся от него социоэкономическому объяснению, согласно которому земельные собственники не могли примириться с промышленной буржуазией, разве что земельная собственность сама стала бы промышленной. Теорию, основанную на этом последнем объяснении, мы и сегодня встречаем в марксистских работах или в работах, навеянных марксизмом, посвя-
291
щенных Пятой республике. Последняя не может быть голлист-ской республикой: нужно, чтобы она либо была республикой модернизированного капитализма, либо имела совершенно иной базис6. Такое объяснение, конечно, глубже, но и его верность не абсолютна. Невозможность примирения интересов земельной собственности с интересами промышленной буржуазии существует только в социологической фантасмагории* Со временем, когда у одного из двух принцев не окажется наследника, примирение двух претендентов совершится автоматически и будет чудесным образом достигнут компромисс некогда противоположных интересов. Невозможность примирения двух претендентов была по существу политической.
Конечно, объяснение политических событий через общественный базис законно и приемлемо, но его буквализм в большой мере отдает социологической мифологией. Фактически оно оказывается проекцией на базис всего того, что было замечено на политической арене. Отметив, что оба претендента не смогли понять друг друга, объявляют, будто земельная собственность не может примириться с промышленной. Впрочем, несколько дальше это положение опровергается в ходе разъяснения того, что примирение может быть достигнуто в рамках парламентской республики. Ибо если невозможно согласие в социальном плане, то оно будет столь же невозможно в парламентской республике, сколь и при монархии.
По моему мнению, это типичный случай. Он демонстрирует одновременно и то, что в социальных объяснениях политических конфликтов приемлемо и даже необходимо, и то, что ошибочно. Профессиональные социологи или социологи-любители испытывают нечто вроде угрызения совести, когда ограничиваются политическим объяснением изменений строя и политических кризисов. Лично я склонен считать, что частности политических событий редко упираются во что-либо иное, нежели отношения между людьми, партиями, их споры и идеи.
Луи Наполеон является представителем крестьян в том смысле, что он избран крестьянскими избирателями. Генерал де Голль также представитель крестьян, ибо его деятельность была одобрена в 1958 г. 85 процентами французов. Век тому назад психополитический механизм в сущности не отличался от сегодняшнего. Но в нем нет ничего общего с сегодняшним механизмом в той его части, которая касается различий между общественными классами и классовых интересов данной группы. Когда французы устают от безысходных конфликтов и возникает человек судьбы — все классы Франции сплачиваются вокруг того, кто обещает их спасти.
Маркс в последней части работы «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта» подробно анализирует правительство Луи На-
292
полеона и то, как оно обслуживало интересы разных классов. Луи Наполеон был принят буржуазией, говорит нам Маркс, потому что он защищал их основные экономические интересы. В обмен на это последняя отказалась от политической власти.
«У буржуазии теперь явно не было другого выбора, как голосовать за Бонапарта. Бонапарт в качестве исполнительной власти, ставшей самостоятельной силой, считает себя призванным обеспечить «буржуазный порядок». Сила же этого буржуазного порядка — в среднем классе. Он считает себя поэтому представителем среднего класса и издает соответственные декреты. Но, с другой стороны, он стал кое-чем лишь потому, что сокрушил и ежедневно снова сокрушает политическое могущество этого среднего класса. Он считает себя поэтому противником политической и литературной силы среднего класса» (Соч., т. 8, с. 213 —214).
Во всем этом анализе есть в особенности интересный момент: признание Марксом решающей роли государства.
«Эта исполнительная власть с ее громадной бюрократической и военной организацией, с ее многосложной и искусственной государственной машиной, с этим войском чиновников в полмиллиона человек рядом с армией еще в полмиллиона, этот ужасный организм-паразит, обвивающий точно сетью все тело французского общества и затыкающий все его поры, возник в эпоху абсолютной монархии, при упадке феодализма, упадке, который этот организм помогал ускорять. Сеньориальные привилегии земельных собственников и городов превратились в столь же многочисленные атрибуты государственной власти, феодальные сановники — в получающих жалованье чиновников, а пестрая, как набор образчиков, карта перекрещивающихся средневековых суверенных прав — в точно установленный план государственной власти, где господствует такое же разделение труда и такая же централизация, как на фабрике. Первая французская революция, поставившая себе задачу уничтожить все местные, территориальные, городские и провинциальные особые власти, чтобы создать гражданское единство нации, должна была развить далее то, что было начато абсолютной монархией, — централизацию, но вместе с тем она расширила объем, атрибуты и число пособников правительственной власти. Наполеон завершил эту государственную машину. Легитимная монархия и Июльская монархия не прибавили ничего нового, кроме большего разделения труда, увеличивающегося по мере того, как разделение труда внутри буржуазного общества создавало новые группы интересов, следовательно — новые объекты государственного управления. Всякий общий интерес немедленно отрывался от общества, противопоставлялся ему как высший, всеобщий интерес, вырывался из сферы са-
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
