Раймон Арон - Этапы развития социологической мысли (1158956), страница 48
Текст из файла (страница 48)
«То, что перед этим я сказал: равенство склоняет людей к очень общим и разносторонним идеям, — должно особым образом толковаться в сфере религии. Похожие друг на друга и равные между собой люди легко постигают понятие единого Бога, предписывающего каждому из них одинаковые правила поведения и обещающего им будущее блаженство за одну и ту же цену. Идея единства рода человеческого беспрестанно возвращает их к идее единственного Творца. Тогда как, напротив, люди, очень отдаленные друг от друга и очень непохожие, легко приходят к тому, что творят столько божеств, сколько существует народов, каст, классов и родов, и намечают тысячу особых путей достижения неба» (ibid., р. 30).
Этот· отрывок — пример иной разновидности интерпретации, относящейся к компетенции социологии познания. Растущее единообразие все большего числа индивидов, не вовлеченных в обособленные группы, наводит на постижение сразу единства рода человеческого и Создателя.
Подобные объяснения встречаются также и у Конта. Они, несомненно, слишком просты. Эта разновидность обобщающего анализа справедливо портила настроение многим историкам и социологам.
Токвиль указывает также, что демократическое общество постепенно начинает исходить из бесконечной способности к совершенствованию человека. В демократических обществах преобладает подвижность: каждый имеет надежду или перс-
9 Зак. № 4 257
пективу подняться по лестнице общественной иерархии. Общество, в котором возможен иерархический взлет, начинает постепенно постигать в философском плане мысль о подобном взлете для всего человечества. Аристократическое общество, в котором каждый с рождения получает свои жизненные условия, едва ли будет верить в бесконечную способность к совершенствованию человечества, т.к. эта вера будет противоречить идеологии, на которой оно зиждется. Наоборот, идея прогресса почти неотделима от сути демократического общества17.
В этом случае наблюдается не только переход от организации общества к определенной идеологии, но и тесная связь между организацией общества и идеологией, причем последняя служит фундаментом для первой.
В другой главе Токвиль тоже показывает, что американцы естественным образом более склонны блистать в прикладных науках, чем в фундаментальных. Сегодня это суждение уже не истинно, но таковым оно было в течение долгого времени. В свойственном ему стиле Токвиль показывает, что демократическое общество, стремящееся главным образом к благополучию, не должно выказывать такого же интереса к фундаментальным наукам, как и общество, близкое к аристократическому типу, где исследовательской работе посвящают себя люди богатые и имеющие досуг18.
Можно еще привести цитаты, где говорится о связях между демократией, аристократией и поэзией19. Несколько строчек хорошо демонстрируют, какими могут быть порывы к абстрактному воображению:
«Аристократия естественно направляет ум человека на созерцание прошлого и фиксирует это прошлое. Наоборот, демократия доставляет людям какое-то инстинктивное отвращение к прошлому. В этом отношении аристократия гораздо более благосклонна к поэзии, т.к. обычно вещи увеличиваются в размере и покрываются вуалью по мере того, как они удаляются, и в этом двойном отношении они более подходят для воплощения идеала» (ibid., р. 77).
Здесь видно, как можно с помощью небольшого числа фактов построить теорию, которая была бы верной, если бы существовала лишь одна поэзия и если бы поэзия могла процветать благодаря идеализации вещей и людей (обществ), удаленных во времени.
Таким образом, Токвиль обращает особое внимание на то, что историки-демократы будут стремиться к объяснению событий через ссылки на безликие силы и непреодолимые механизмы исторической необходимости, между тем как историки-аристократы склонны подчеркивать роль великих людей20. N
258
Несомненно, в этом он прав. Теория исторической необходимости, отрицающая значение случайностей и великих людей, неоспоримо принадлежит демократическому веку, в который мы живем.
Во второй части Токвиль все еще пытается с помощью структурных особенностей демократического общества выявить те настроения, которые станут основными в любом обществе данного типа.
В демократическом обществе будет преобладать пристрастие к равенству, оно возьмет верх над склонностью к свободе. Общество будет больше стремиться сглаживать неравенство между индивидами и группами, чем сохранять уважение к законности и личной независимости. Оно будет движимо заботой о материальном благополучии и функционировать под знаком некоей постоянной тревоги относительно материального благополучия. Материальное благополучие и равенство не могут, на самом деле, создать спокойное и удовлетворенное общество, поскольку каждый здесь сравнивает себя с другими и процветание никогда не гарантировано. Однако демократические общества, по Токвилю, не будут встряхиваться или изменяться до самого основания.
Внешне спокойные, они будут стремиться к свободе, но следует иметь в виду, что люди любят свободу скорее как условие материального благополучия, чем саму по себе, и нужно опасаться этого. Можно предположить, что, если при определенных обстоятельствах создастся впечатление, будто свободные учреждения плохо функционируют и не обеспечивают процветания общества, люди склонны поступиться свободой в надежде на упрочение благополучия, к которому они стремятся.
В этом плане в особенности типичным для Токвиля выглядит следующий фрагмент:
«Равенство ежедневно доставляет каждому человеку множество мелких наслаждений. Прелести равенства ощущаются постоянно, и они доступны всем. Наиболее благородные сердца не бесчувственны к ним, и в них же находят отраду самые заурядные души. Порождаемая равенством страсть должна быть, следовательно, деятельной и вместе с тем общей...
Я думаю, что демократические народы отличаются естественной склонностью к свободе. Предоставленные самим себе, они ее ищут, любят и болезненно переживают, если их лишают ее. Но к равенству у них страсть жгучая, ненасытная, вечная, непреодолимая. Они хотят равенства в свободе и, если не могут его получить, хотят его также и в рабстве. Они вынесут бедность, порабощение, варварство, но не вынесут аристократии» (ibid., р. 103 et 104).
259
Здесь мы отметим две особенности склада ума Токвиля: манеру аристократа из старинного рода, чувствительного к угасанию дворянской традиции, которым отмечены нынешние общества, а также влияние Монтескье, диалектическую игру с двумя понятиями: свободы и равенства. В теории политических режимов Монтескье основная диалектика есть на самом деле диалектика свободы и равенства. Свобода монархий основана на различении сословий и чувстве чести; равенство деспотизма есть равенство закабалений. Токвиль возвращается к проблематике Монтескье и показывает, что в демократических обществах преобладающим чувством является желание добиться равенства любой ценой — что может привести к примирению с закабалением, но не подразумевает рабства.
В обществе такого типа все профессии будут считаться уважаемыми, т.к. все они, в сущности, одинаковы по своей природе и все оплачиваются. Демократическое общество, примерно так рассуждает Токвиль, есть общество всеобщего наемного труда. А такое общество постепенно идет к ликвидации различий по характеру и по существу между так называемыми благородными и неблагородными видами деятельности. Так, различие между работой слуги и свободными профессиями будет постепенно сглаживаться, все профессии приобретут одно и то же звание «работы», приносящей определенный доход. Разумеется, останется понятие престижности занятий в зависимости от оплаты каждого из них. Но не будет различия по существу. «Нет профессий, которыми не занимаются ради денег. Заработная плата, получаемая всеми, придает всем вид семьи» (ibid., р. 159).
Здесь Токвиль демонстрирует свои лучшие качества. Из, казалось бы, самого обыкновенного и отдельного факта он выводит ряд далеко идущих следствий, ибо в то время, когда он писал, указанная' тенденция только зарождалась, сегодня же она расширилась и углубилась. Одной из наиболее бесспорных характерных черт американского общества является поистине убежденность в том, что все профессии почетны, т.е. в сущности — одного порядка. И Токвиль продолжает:
«Это помогает уяснить представления американцев о разных профессиях. Слуги в Соединенных Штатах не считают унизительной свою работу, ибо вокруг все работают. Их не унижает мысль о том, что они получают зарплату, т.к. за зарплату трудится и президент США. Ему платят за то, что он управляет, так же как им — за то, что они прислуживают. В Соединенных Штатах все профессии более или менее тяжелые, более или менее доходные, но никогда ни высшие, ни низшие. Почтенна всякая честная профессия» (ibid.).
260
Конечно, можно было бы добавить в нарисованную им картину определенные нюансы, но в основном эта схема мне представляется верной.
Демократическое общество, продолжает Токвиль, — общество индивидуалистическое, где каждый вместе со своей семьей стремится уединиться от других. Любопытно, что это индивидуалистическое общество имеет некоторые общие черты с деспотическими обществами, для которых характерна замкнутость, ибо деспотизм постепенно ведет к изоляции индивидов друг от друга. Но отсюда не следует, что демократическое и индивидуалистическое общества обречены на деспотизм, т.к. некоторые институты могут предотвратить сползание к этому коррумпированному режиму. Такими институтами оказываются свободно созданные по инициативе индивидов ассоциации, которые могут и должны стать посредниками между одинокими индивидами и всемогущим государством.
Демократическое общество стремится к централизации и подвержено опасности управления общественной администрацией всеми делами общества. Токвиль имел в виду общество, где все планируется государством. Однако администрация, способная полностью управлять обществом и в определенных отношениях существующая в обществе, именуемом сегодня социалистическим, очень далека от того идеала общества без отчуждения, которое сменит капиталистическое. Своими основными чертами она демонстрирует тот тип деспотического общества, какого следует опасаться. Мы видим здесь, где именно, в соответствии с понятием, использованным в начале анализа, можно сделать поворот к противоположным видениям и противоречивым ценностным суждениям.
Демократическое общество в целом — общество материалистическое, если иметь в виду то, что индивиды озабочены приобретением максимального количества ценностей сего мира и что оно стремится обеспечить по возможности лучшую жизнь как можно большему числу индивидов.
Однако, добавляет Токвиль, в противоположность вездесущему материализму временами случаются вспышки восторженного спиритуализма, извержения религиозного возбуждения. Вулканический спиритуализм и нормализованный, привычный материализм — феномены, принадлежащие одному и тому же времени. Эти противоположности — составные части самой сути демократического общества.
Третья часть II тома «Демократии в Америке» касается проблемы нравов. Я буду рассматривать главным образом идеи Токвиля, посвященные революциям и войне. Мне представляются интересными с социологической точки зрения феномены насилия сами по себе. К тому же некоторые ве-
261
ликие социологические доктрины, к каковым относится и марксизм, ставят феномены насилия, революции и войны в центр своего внимания.
Прежде всего Токвиль объясняет, что нравы в демократических обществах постепенно смягчаются, что отношения между американцами упрощаются и облегчаются, становятся менее напыщенными, стилизованными. Тонкая и деликатная изысканность аристократической учтивости тушуется перед неким «бон-гарсонизмом», если пользоваться современным языком. Стиль межиндивидуальных отношений в Соединенных Штатах отличается непосредственностью. Мало того, отношения между хозяевами и слугами приближаются к отношениям, которые устанавливаются между людьми так называемого приличного общества. Оттенок аристократической иерархии, сохраняющийся еще в межиндивидуальных отношениях в европейских обществах, все более и более исчезает в американском, стремящемся прежде всего к равенству.
Токвиль понимает, что этот феномен связан с особенностями американского общества, но он склонен считать, что и европейские общества будут эволюционировать в том же направлении по мере того, как они будут демократизироваться.
Затем он рассматривает войны и революции применительно к идеальному типу демократического общества.
Он прежде всего утверждает, что великие политические или интеллектуальные революции совпадают с первой фазой перехода от традиционных обществ к демократическим, а не составляют сущность демократических обществ. Другими словами, великие революции в демократических обществах станут редким явлением. А между тем естественным состоянием этих обществ будет неудовлетворенность21.
Токвиль пишет, что демократическим обществам никогда не будет присуще чувство удовлетворения собой, т.к. культ равенства в них оборачивается завистливостью, но что, несмотря на внешнее неспокойствие, они в сущности консервативны.
Для антиреволюционности демократических обществ имеется серьезная причина: по мере того как улучшаются условия жизни, растет число тех, кому есть что терять в революции. Слишком много индивидов и классов в демократических обществах чем-то обладают и не готовы рисковать своими ценностями в революциях22.
«Полагают, — пишет он, — что новые общества будут ежедневно меняться внешне, а я опасаюсь, что это кончится таким окостенением в них одних и тех же институтов, предрассудков, нравов, что человеческий род остановится в своем развитии в данных границах, разум замкнется в самом себе, не по-
262