Раймон Арон - Этапы развития социологической мысли (1158956), страница 47

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 47)

Бернанос, чей анализ Токвиля, несомненно, не отличается точностью, но подводит к тому же выводу, пишет о том, что недостаточно иметь свободные институты, выборы, партии, парламент. Необходимо также, чтобы людям была свойствен­на определенная склонность к независимости, к сопротивляе­мости власти.

Высказываемое Токвилем мнение о Великой французской революции, как и чувства, которыми он руководствовался при этом, — все это как раз то, что Конт объявит заблуждением. По мнению Конта, попытка созыва Учредительного собрания была обречена, потому что ставила себе целью синтез теологи­ческих и феодальных учреждений старого режима с совре­менными учреждениями. Итак, утверждал со свойственной ему прямолинейностью Конт, синтез взятых напрокат учреж­дений, связанных с совершенно иным образом мыслей, невоз­можен. Токвиль отнюдь не противился уничтожению учреж­дений старой Франции демократическим движением (оно ведь

251

непреодолимо), но он хотел, чтобы сохранилось как можно больше учреждений старого режима в рамках монархии, а также традиций аристократии, чтобы сохранить свободы в об­ществе, которое стремится к благополучию и приговорено к социальной революции.

Для такого социолога, как Конт, невозможность созыва Уч­редительного собрания — это исходный пункт. Для социолога типа Токвиля — созыв его, во всяком случае, желателен (при этом он не высказывается по поводу того, возможен он или невозможен). В политическом отношении Токвиль благоскло­нен к первой французской революции, к Учредительному со­бранию, и именно этот период вызывает у него ностальгию. Важным моментом Великой французской революции, истории Франции был, по его мнению, тот момент, когда вера и безгра­ничная надежда воодушевляли французов.

«Я не думаю, чтобы когда-нибудь в истории, где-нибудь на земле наблюдалось подобное множество людей, столь искрен­не проникнутых страстью к общественному благу, забыв о собственных интересах, столь поглощенных созерцанием ве­ликого замысла, столь преисполненных решимости поставить ради него на карту все, что имеют люди самого дорогого в жизни, сделать усилие над собой, чтобы стать выше своих мелких страстишек. Это как бы общий капитал выплеснувших­ся страстей, мужества и самоотверженности, отданный на ве­ликие дела Французской революции. Это зрелище было крат­ким, но несравненным по красоте; оно никогда не изгладится из памяти людей. Его заметили все зарубежные нации, все ему аплодировали, всех оно взволновало. Не ищите места, столь удаленного от Европы, что оно осталось бы там незаме­ченным и не породило бы восхищения и надежды. Такого мес­та просто нет. Среди громадного множества воспоминаний, оставленных нам современниками Революции, я никогда не встречал таких, в которых не говорилось бы о неизгладимом впечатлении от зрелища первых дней до событий 1789г. Всех Революция наделяет ясностью, живостью и свежестью эмо­ций молодости. Я осмелюсь утверждать, что на земле есть только один народ, который мог поставить такой спектакль. Я знаю свой народ. Я отлично вижу не только его ошибки, про­махи, слабости и беды. Но я знаю также, на что он способен. Есть дела, которые в состоянии задумать только французский народ, существуют благородные намерения, которые осмелит­ся предпринять только он один. Только он может однажды взять на себя общее дело человечества и сражаться за него, И если он предрасположен к глубоким падениям, то он отлича­ется и возвышенными порывами, которые неожиданно возно-

252

сят его на такую высоту, какой, другой народ не достигнет ни­когда» (ibid., t. II, 2-е vol., p. 132 — 133).

Здесь мы видим, как Токвиль, известный своим критиче­ским отношением к Франции и на деле продемонстрировав­ший его, сравнивая развитие Франции и англосаксонских стран и сожалея о том, что ее история непохожа на историю Англии или США, готов в то же время превратить самокрити­ку в самовосхваление. Его выражение «только Франция» мо­жет вызвать в памяти другие речи об уникальности страны. Токвиль пытается с помощью социологического метода сде­лать события понятными, но у него, как и у Монтескье, фоном служит идея национального характера.

К тому же тема национального характера проводится в его работе вполне определенным образом. В главе о литераторах (книга III, глава 1-я) Токвиль отказывается от объяснения при помощи национального характера. Напротив, он утверждает, что роль, которую играли интеллектуалы, не имеет ничего об­щего с духом французской нации и скорее объясняется обще­ственными условиями. Литераторы погрузились в абстрактные теории из-за того, что не было политической свободы, сами они были далеки от практической жизни и, таким образом, не ведали о реальных проблемах управления.

Эта глава Токвиля кладет начало анализу (сегодня очень модному) роли интеллектуалов в обществах, ставших на путь модернизации, интеллектуалов, в сущности не знающих про­блем управления и опьяневших от идеологии.

Наоборот, когда речь заходит о Французской революции и периоде ее величия, Токвиль склонен набросать нечто вроде синтетического портрета в стиле Монтескье. Этот синтетиче­ский портрет представляет собой описание поведения коллек­тива, однако поведение не является убедительным объяснени­ем, ибо оно само есть столь же результат, сколь и причина. Тем не менее поведение достаточно самобытно, специфично, чтобы социолог мог в конце своего анализа свести свои на­блюдения к совокупному портрету¹⁵.

Второй том «Старого режима и революции» Токвиль наме­ревался посвятить дальнейшим событиям, т.е. революции, ана­лизу роли отдельных личностей, случайностей и совпадений об­стоятельств. В опубликованных заметках Токвиля есть немало записей о роли общественных деятелей и простых людей.

«Больше всего меня поражает не столько гениальность тех, кто служил Революции, желая ее, сколько своеобразная глу­пость тех, кто ей способствовал, не желая этого. Когда я раз­мышляю о Французской революции, я удивляюсь изумительно­му величию самого события, его блеску, замеченному в дале­ких краях, ее мощи, потрясшей более или менее все народы.

253

Я размышляю далее об этом суде, который столь способст­вовал Революции, и я вижу здесь самые банальные картины, в которых может раскрыться история: легкомысленные или неу­мелые министры, распутные священники, пустые женщины, отважные или алчные придворные, король, наделенный лишь бесполезными или опасными добродетелями. Однако я пони­маю, что эти незначительные персонажи облегчают, подталки­вают, ускоряют грандиозные события» (ibid., р. 116).

Этот блестящий фрагмент имеет не только литературную ценность. В нем, я думаю, присутствует системное видение, которое раскрыл бы нам Токвиль, если бы смог закончить свою книгу. Будучи социологом в исследовании первопричины и показав, каким образом постреволюционное общество в ог­ромной мере подготовлено дореволюционным обществом, его административным единообразием и централизацией, он затем попробовал проследить ход событий, не упраздняя того, что было для Монтескье, как и для него, самой историей, того, что происходит при данном стечении обстоятельств, столкновени­ях случайных событий или решений, принимаемых индивида­ми, и что могут легко представить себе другие. Есть некий план проявления необходимости исторического движения и есть другой план — проявление роли людей.

Существенным фактом, по Токвилю, было поражение Уч­редительного собрания, т.е. неудачная попытка синтеза добро­детелей аристократии или монархии и демократического дви­жения. Именно эта неудача, по его мнению, стала препятстви­ем на пути достижения политического равновесия. Токвиль считал, что Франция того времени нуждалась в монархии, но он раскрыл и слабость монархического сознания. Он думал, что политической свободы можно было достигнуть только в том случае, если бы дело кончилось централизацией и едино­образием управления. Ведь централизация и административ­ный деспотизм казались ему связанными с демократическим движением.

Тот же самый анализ, который раскрывал тягу американ­ской демократии к либерализму, объяснял опасность отсутст­вия свободы в демократической Франции.

«В итоге, — писал Токвиль в стиле, отличающем политиче­скую платформу центристов и их критику крайних позиций, — Я и сейчас думаю, что просвещенный человек со здравым смыс­лом и добрыми намерениями в Англии был бы радикалом. Я ни­когда не мог представить себе соединения этих трех качеств у французского радикала».

Тридцать лет тому назад в ходу была такая шутка в отноше­нии нацистов: всем немцам в целом присущи три качества — ум, порядочность и приверженность гитлеризму, но каждый

254

из них в отдельности никогда не обладает более чем двумя этими качествами кряду. Токвиль говорил, что человек просве­щенный, здравомыслящий и с добрыми намерениями не мог во Франции стать радикалом. Радикал, если он просвещенный и с добрыми намерениями, лишен здравого смысла. Если же он просвещен и обладает здравым смыслом, то лишен добрых на­мерений.

Само собой разумеется, что здравый смысл в политике — объект противоречивых суждений и зависит от предпочтений каждого. Конт не поколебался бы заявить, что ностальгия Ток-виля по Учредительному собранию лишена здравого смысла.

4. Идеальный тип демократического общества

Первый том «Демократии в Америке» и «Старый режим и революция» выявляют два аспекта социологического метода Токвиля: с одной стороны, портретное изображение отдельно­го — американского — общества, а с другой — социологиче­ская интерпретация исторического кризиса — Французской революции. Во II томе «Демократии в Америке» проявляется третий аспект его метода: построение чего-то вроде идеально­го типа демократического общества, на основании которого намечаются определенные ориентации общества будущего.

Действительно, II том «Демократии в Америке» отличается от I используемым в нем методом и рассматриваемыми про­блемами. Речь идет приблизительно о том, что можно было бы назвать ментальным опытом. Токвиль предается размышлени­ям о структурных особенностях демократического общества. Определяющими признаками последнего выступают постепен­ное сглаживание классовых различий и растущее единообра­зие условий жизни. Затем он последовательно ставит четыре следующих вопроса: как обнаруживаются эти особенности в интеллектуальном движении, в чувствах американцев, в собст­венно нравах и, наконец, в политической системе?

Начинание само по себе непростое, можно даже сказать — отважное. Прежде всего отметим: он не доказал, что с по­мощью структурных особенностей демократического общества можно определить, каким станет интеллектуальное движение или какими станут нравы.

Если условимся, что демократическое общество — это об­щество, в котором классовые различия и различия в условиях жизни почти исчезли, то можно ли заранее знать, какими ста­нут религия, искусство парламентского красноречия, поэзия или проза? А ведь Токвиль ставит именно такие вопросы. Пользуясь жаргоном современной социологии, можно ска-

255

зать, что этими вопросами занимается социология познания. В какой мере социальный контекст определяет ту форму, какую принимают разные виды интеллектуальной деятельности? По­добная социология познания абстрактна и ненадежна. Проза, поэзия, театр и парламентское красноречие в разных демокра­тических обществах, несомненно, станут в будущем столь же разнообразными, сколь и в обществах былых времен.

Более того, среди структурных особенностей демократиче­ского общества, принимаемых Токвилем в качестве исходных, одни могут быть связанными со своеобразием американского общества, другие — неотделимыми от сути демократического общества вообще. Эта двусмысленность делает неясным уро­вень обобщения, ответы, которые даются на поставленные им вопросы¹⁶.

Ответы на вопросы, поставленные во II томе, станут указы­вать то на тенденции, то на альтернативу. Политика демокра­тического общества будет либо деспотической, либо либераль­ной. Поэтому иногда невозможен никакой ответ на вопрос, поставленный в столь общей форме.

Мнения о II томе «Демократии в Америке» часто расходят­ся. С момента выхода книги в свет появились критики, отказы­вающие автору в поддержке, которую они оказали ему при публикации I тома. Можно сказать, что во II томе Токвиль превзошел самого себя во всех смыслах этого выражения. Здесь он предстает самим собой в большей степени, чем где-либо. Здесь он демонстрирует большую способность к восста­новлению целого или к дедукции на основании незначительно­го количества фактов, т.е. то, что обычно восхищает социоло­гов и чаще всего огорчает историков.

В первой части книги, посвященной доказательству влия­ния демократического общества на интеллектуальное движе­ние, Токвиль прослеживает отношение к идеям, религии, раз­ным литературным жанрам, театру, искусству красноречия.

Название главы IV части I книги II напоминает одно из предпочитаемых Токвилем сравнений французов и американ­цев: «Почему американцы не относятся с той же страстно­стью, что и французы, к общим идеям в области политики?» (ibid., t. I, 2-е vol., p. 27). ¹ На этот вопрос Токвиль отвечает так:

«Американцы составляют демократический народ, который всегда самостоятельно управлял общественными делами, а мы — демократический народ, который долгое время мог лишь меч­тать о наилучшем способе ведения этих дел, Наш обществен­ный строй уже заставлял нас постигать общие идеи в сфере уп­равления, в то время как наше политическое устройство не до­пускало еще усовершенствования этих идей опытным путем и

256

постепенного обнаружения их неполноты, тогда как у амери­канцев эти две вещи непрерывно уравновешиваются и соответ­ственно корректируются» (ibid., р. 27).

Данное объяснение, принимаемое социологией познания, все-таки выглядит эмпирическим и простым. Французы приоб­рели вкус к идеологии, потому что веками действительно не могли заниматься общественными делами. Это очень важное объяснение. В общем, молодые исследователи в тем большей степени становятся теоретиками в сфере политики, чем мень­ше у них политического опыта. Лично я знаю, что в том возра­сте, когда я разрабатывал самые безошибочные теории в обла­сти политики, у меня не было никаких знаний о том, как дела­ется политика. Таково, можно сказать, почти правило полити­ко-идеологического поведения отдельных индивидов и народов.

В главе 5-й той же самой I книги Токвиль развертывает объяснение некоторых религиозных верований применитель­но к обществу. Анализ связи между демократическими инс­тинктами и формой религиозной веры уводит читателя в дале­кие области и представляет для него интерес, но этот анализ не бесспорен.

Характеристики

Список файлов книги